Говори - Андерсон Лори Холс 15 стр.

Хозяйственный магазин. Семь акров небритых мужчин и женщин с горящими глазами в поисках идеальной отвертки, гербицидов и грилей, работающих на вулканическом газе. Шум. Свет. Дети, бегающие по проходам с резаками, и топорами, и пилами. Люди, ругающиеся из-за цвета краски для ванной. Нет уж, спасибо.

Я мотаю головой. Поднимаю грабли и начинаю подравнивать гору опавших листьев. Волдырь лопается и оставляет на ручке граблей след как от слезы. Папа кивает и, бряцая ключами, идет к джипу. Пересмешник садится на нижнюю ветку дуба и принимается меня бранить. Я выгребаю листья из горла.

Я: Может, купишь немного семян? Семян цветов?

Наша учительница физкультуры, мисс Коннорс, учит нас играть в теннис. Теннис — единственный вид спорта, время на который, можно сказать, потрачено не совсем впустую. Баскетбол тоже можно было бы считать неплохой игрой, если бы в твои обязанности входили исключительно штрафные броски, но бо́льшую часть времени ты на площадке с еще девятью игроками, которые толкаются, и пихаются, и вообще слишком много бегают. Теннис более цивилизованный вид спорта. Играют всего два человека, если только это не игра пара на пару, в чем я никогда не участвую. Правила простые: нужно лишь каждые несколько минут переводить дух, заодно можно и позагорать.

На самом деле я научилась играть пару лет назад, когда у родителей было временное членство в фитнес-клубе. Мама записала меня на теннис, и я играла с папой, но только до тех пор, пока они не решили, что ежемесячная абонентская плата им не по карману. Поскольку я более-менее умею держать ракетку в руке, мисс Коннорс ставит меня с Николь — Богиней Качков, чтобы показать остальным, как надо играть.

Я подаю первой, хороший удар, не слишком сильный. Николь отвечает великолепным ударом слева. Какое-то время мы просто гоняем мяч через сетку. Затем мисс Коннорс свистит в свисток и объясняет дебильную систему счета в теннисе, где цифры не имеют смысла и нулевой счет вообще не принимается во внимание.

Николь подает следующей. И получает очко. Отличная подача со скоростью девяносто миль в час: прежде чем я успеваю среагировать, мяч целует корт перед линией. Мисс Коннорс говорит Николь, что та потрясающая, и Николь улыбается.

Я не улыбаюсь.

Ко второй подаче Николь я уже вполне готова и отбиваю мяч, который попадает ей чуть ниже шеи. Мисс Коннорс говорит что-то приятное мне, и Николь поправляет струны ракетки. Моя подача.

Я несколько раз подбрасываю мяч, Николь приподнимается на цыпочки. Она больше не валяет дурака. Задето ее женское самолюбие. Она не позволит победить себя убогой тихоне со странностями, которая когда-то была ее подругой. Мисс Коннорс говорит, чтобы я подавала.

Я с размаху бью по мячу, посылая его прямиком Николь в зубы, скалящиеся из-за ее сделанного на заказ фиолетового загубника. Она увертывается.

Мисс Коннорс: Ошибка при подаче!

Класс хихикает.

Зашаг. Не та нога выдвинута вперед, палец за меткой. Я делаю вторую попытку. Еще одно свидетельство цивилизованности тенниса.

Я стучу желтым мячом — раз, два, три. И кидаю его высоко вверх, словно выпускаю на волю птицу или бросаю яблоко, затем выгибаю руку, разворачиваю плечо, уменьшаю мощность удара и степень злости, но не забываю целиться. Моя ракетка живет своей собственной жизнью, сгусток энергии. Она обрушивается на мяч, тот пулей летит над сеткой. Николь не успевает даже глазом моргнуть, как мяч взрывается на корте, оставляя воронку. Он падает у нее за спиной и ударяется об ограждение с такой силой, что то обиженно дребезжит. Никто не смеется.

Ошибки при подаче нет. Я получаю очко. Тем временем Николь выигрывает, но с небольшим отрывом. Все остальные ноют и жалуются на волдыри. У меня на руках костные мозоли после уборки двора. Я достаточно крепкая, чтобы играть, и достаточно сильная, чтобы выигрывать. Может, удастся уговорить папу немного потренироваться со мной. Если я сумею хоть кого-то хоть в чем-то победить, это будет единственным славным событием реально провального года.

Прибыли ежегодники. Похоже, все понимают важность этого ритуала, кроме меня. Ты охотишься на любого человека, который кажется тебе смутно знакомым, и заставляешь писать его в твоем ежегоднике, что вы двое закадычные друзья, и вы никогда не забудете друг друга, и вообще у вас в памяти навечно останется _____ класс (заполните пробел), и он желает тебе отличного лета. С любовью.

Я вижу, как некоторые ребята просят теток из школьной столовой подписать их ежегодники. Интересно, что они пишут? «Желаю, чтобы твои куриные котлеты были всегда хорошо прожарены». Или, может, «Пусть твое желе всегда дрожит».

Чирлидеры получили нечто вроде специального разрешения стайками бродить по коридору с ручками наперевес в поисках автографов учителей и учеников. Когда они проплывают мимо меня, я чувствую, как от них тянет соревновательным душком. Они считают подписи.

Появление ежегодников бросает свет на еще одну школьную тайну: почему все популярные девочки мирятся с отвратительными привычками Тодда Райдера. Он свинья. Сальный, скользкий, с вонючим ртом и к тому же немытый, он станет достойным пополнением братства колледжа штата. Но популярные школьники весь год лижут ему задницу. Почему?

Тодд Райдер фотографирует для ежегодника.

Полистай страницы — и сразу увидишь, кто у него в фаворитах. Будь поласковей с Тоддом, и он сделает такие фотки, что модельные агентства тебе телефон оборвут. Но только попробуй обидеть его — и сразу будешь похож на эмигранта из трейлерного парка после не самого удачного дня.

Если бы я руководила средней школой, то в первый же день запретила бы подобные вещи. Я так и не разобралась в Могуществе Тодда. Он как-то щелкнул меня, когда я, в своем куцем зимнем пальто, убегала от камеры, втянув голову в плечи.

Я не собираюсь покупать ежегодник.

Лахудра постриглась почти налысо. На голове у нее словно торчащий рожками выстриженный мех. И все волосы, длиной не более полудюйма, черные — никакого ненатурального рыжего. А еще у нее новые очки, бифокалы в фиолетовой оправе, которые висят на украшенной бусинками цепочке.

Я не знаю, чем это вызвано. Может, она влюбилась? Получила развод? Выехала из родительского подвала? Все почему-то забывают, что у учителей тоже имеются родители, но они есть.

Кое-кто из ребят считает, будто она сделала это, чтобы сбивать нас с толку во время работы над итоговым сочинением. Я не уверена. У нас две темы на выбор. «Символизм в комиксах» или «Как рассказ изменил мою жизнь». Я думаю, происходит что-то другое. Я думаю, она нашла хорошего психотерапевта или, может, опубликовала роман, который писала со времен Сотворения мира. Интересно, а она будет преподавать в летней школе?

Айви сидит за моим столом в художественном классе, из узла ее волос торчат четыре цветных маркера без колпачков. Я встаю, она поворачивает голову, и — есть! — у меня на блузке радуга. Айви извиняется сто миллионов раз. Если бы на ее месте был кто-то другой, я решила бы, что это сделано нарочно. Но последние несколько недель у нас с Айви установились вроде как дружеские отношения. Не думаю, что она хотела сделать гадость.

Мистер Фримен разрешает мне выйти в туалет, где я пытаюсь отмыть пятна. Наверное, я похожа на собаку, гоняющуюся за собственным хвостом: я извиваюсь и изгибаюсь, пытаясь разглядеть в зеркале свою спину. Дверь распахивается настежь. Это Айви. Она открывает рот, но я машу на нее рукой: «Не надо больше ничего говорить. Я знаю, что ты сожалеешь. Это был несчастный случай».

Она показывает на фломастеры, которые по-прежнему торчат из ее волос: «Я надела колпачки. Мистер Фримен заставил. А затем послал сюда проверить, как у тебя дела».

«Он что, волнуется за меня?»

«Он хочет удостовериться, что ты не выкинешь номер с исчезновением. Ты славишься своим умением испаряться».

«Но не посреди урока».

«Все когда-нибудь случается в первый раз. Иди в кабинку и дай мне свою блузку. Ты не можешь застирать ее на себе».

Думаю, Самому Главному не мешало бы устроить себе офис прямо в туалете. Может, тогда он нанял бы уборщика, чтобы содержать туалет в чистоте, или вооруженную охрану, чтобы люди не засоряли унитазы, не курили бы или не чирикали бы на стенах.

«Кто такая Александра?» — спрашиваю я.

«Не знаю никакой Александры, — слышится голос Айви сквозь шум текущей в раковину воды. — Вроде бы в десятом классе есть какая-то Александра. А что?»

«Если верить тому, что здесь сказано, она насолила куче народу. Кто-то написал громадными буквами, что она шлюха, а все остальные добавили мелкие подробности. Она спала с этим парнем, она спала с тем парнем, она одновременно спала и с этим, и с тем. Для десятиклассницы она, безусловно, здорово преуспела».

Айви не отвечает. Я заглядываю в щелку между дверью и стенкой. Айви открывает контейнер с мылом и макает туда мою блузку. Затем начинает тереть пятна. Я дрожу. Я стою в лифчике, причем не в самом чистом лифчике, и здесь холодно. Айви подносит блузку к свету, хмурится и начинает снова тереть. Мне хочется сделать глубокий вдох, но уж больно здесь воняет.

«А ты помнишь, что говорила об Энди Эвансе? Будто он источник неприятностей?»

«Да».

«А с чего ты взяла?»

Она смывает мыло с блузки.

«У него такая репутация. У него на уме только одно, и, если верить слухам, он своего не упустит, чего бы это ни стоило».

Она отжимает блузку. Звук капающей воды эхом отдается от кафельной плитки.

«Рейчел с ним гуляет», — говорю я.

«Знаю. Очередная глупость из числа тех, что она делает в этом году. Что она о нем говорит?»

«Мы толком не разговариваем», — отвечаю я.

«Она еще та сучка, ты ведь это хочешь сказать. Она считает, будто слишком хороша для нас».

Айви нажимает серебряную кнопку на фене для рук и поднимает вверх блузку. Я снова читаю граффити на стене: «Я люблю Дерека». «Мистер Шея — кровосос». «Ненавижу это место». «Сиракьюс зажигает». «Сиракьюс отстой». Списки сексуальных перцев, списки козлов, списки горнолыжных курортов в Колорадо, о которых мечтает каждый. Номера телефонов, зацарапанные ключами. На стене туалетной кабинки записаны целые диалоги. Это словно чат интернет-сообщества, металлическая газета.

Я прошу Айви дать мне один из ее фломастеров. Что она и делает. «Думаю, тебе придется положить блузку в отбеливатель, — говорит Айви и протягивает мне заодно и блузку. Я надеваю ее через голову. Она все еще сырая. — А зачем тебе маркер?»

Я зажимаю колпачок в зубах. Начинаю на стене новую тему: Парни, от которых лучше держаться подальше. Первым в списке стоит Чудовище собственной персоной: Энди Эванс.

Я торжественно распахиваю дверь. «Та-дам!» Я демонстрирую свое творчество.

Айви ухмыляется.

Апогей сезона спаривания уже совсем близко — Выпускной бал. Не мешало бы отменить занятия в школе на этой неделе. Единственное, что мы изучаем, — это кто с каким идет (с кем, поправила бы Лахудра), кто купил платье на Манхэттене, какая компания по прокату лимузинов не настучит на вас, что вы пили, где самые дорогие смокинги и так далее и тому подобное. Сплетни настолько электризуют воздух, что вполне могут обеспечить школу энергией до конца четверти. Учителя писают крутым кипятком. Ученики не сдают домашнюю работу, поскольку пропадают в солярии.

Энди Чудовище пригласил Рейчел пойти с ним на бал. Уму непостижимо, как мамаша Рейчел могла ее отпустить, хотя, возможно, она согласилась, потому что они идут вместе с братом Рейчел и его девушкой. Рейчел — в числе немногих девятиклассников, приглашенных на выпускной бал; ее социальный статус сразу взлетает до небес. Может, она не получила моей записки, а может, решила не обращать внимания. Может, она показала ее Энди и они здорово повеселились. Может, в отличие от меня, она не попадет в беду, может, он послушается ее. Может, мне лучше перестать думать об этом, пока у меня окончательно не съехала крыша.

Хизер приползла на брюхе за помощью. Моя мама не верит своим глазам: самая что ни на есть настоящая подруга из плоти и крови ждет на переднем крыльце ее нелюдимую дочь! Я выцарапываю Хизер из маминых когтей, и мы удаляемся ко мне в комнату. Мои плюшевые кролики, поводя носами, вылезают из своих нор: розовый, фиолетовый, а еще клетчатый кролик, который подарила бабушка. Они взволнованы не меньше мамы. Компания! Я словно вижу свою комнату сквозь зеленоватые контактные линзы Хизер. Она ничего не говорит, но я знаю, по ее мнению, комната выглядит по-дурацки — настоящая детская, со всеми этими игрушечными кроликами, которых тут, наверное, не меньше сотни. Мама стучится в дверь. У нее для нас печенье. Мне хочется спросить, случайно, не заболела ли она. Я вручаю Хизер пакет с печеньем. Та берет печенюшку и обгрызает по краям. Я запихиваю в рот сразу пять, просто назло ей. Я ложусь на кровать, загоняя кроликов к стене. Хизер деликатно сбрасывает со стула ворох грязной одежды и пристраивает на него свою тощую задницу. Я жду.

Хизер начинает слезливую историю о том, как она ненавидит быть прихвостнем у Март. Добровольное рабство и то лучше. Они просто ею пользуются, бессовестно помыкая. Она из отличницы сделалась хорошисткой, поскольку кучу времени тратит на ожидание приказаний от Старших Март. Ее отец подумывает о том, чтобы согласиться на работу в Далласе, и она не прочь снова переехать, ей ничуть не жалко, ведь, насколько ей известно, ребята на Юге не такие задаваки, как тут.

Я беру еще печенье. Не могу оправиться от шока, что у меня в комнате гость. Мне хочется выгнать Хизер взашей: ведь когда комната снова опустеет, будет невыносимо больно. Хизер говорит, что я оказалась очень проницательной: «…такой проницательной, Мел, что послала к черту эту дурацкую группировку. Весь этот год был просто ужасным. Я проклинала их каждый божий день, но у меня не хватило духу послать их, как это сделала ты».

Она полностью игнорирует тот факт, что я никогда не была принята в их круг и что именно она послала меня к черту, не дав мне возможности остаться даже в тени великолепия Март. Мне кажется, что в комнату вот-вот ворвется парень в бледно-лиловом костюме, с микрофоном в руках и заорет: «Еще один миг альтернативной реальности Пубертатного периода!»

Я по-прежнему теряюсь в догадках, что означает ее появление здесь. Она слизывает крошку от печенья и переходит к делу. Она и другие Младшие Марты должны украсить для выпускного вечера бальный зал «Холидей инн». Мег-и-Эмили-и-Шивон, естественно, не могут помочь; им надо сделать маникюр и отбелить зубы. Горстку привилегированных Младших Март вывел из строя мононуклеоз, в результате чего Хизер осталась одна-одинешенька.

Я: Тебе что, надо украсить все это? К субботнему вечеру?

Хизер: На самом деле мы не сможем приступить к работе до трех часов пополудни из-за какой-то там дурацкой встречи дилеров «Крайслера». Но я знаю, что мы справимся. Я поспрашиваю и других ребят тоже. Ты, случайно, не знаешь кого-нибудь, кто мог бы помочь?

Если честно, то нет, но я тяну резину, напустив на себя задумчивый вид. Хизер принимает мое молчание за знак согласия, типа, я буду счастлива ей помочь. Она соскакивает со стула.

Хизер: Я знала, что ты поможешь. Ты классная. Вот что я тебе скажу. Я твоя должница. Я у тебя в неоплатном долгу. А что, если на следующей неделе я приду и помогу тебе переделать интерьер комнаты?

Я:

Хизер: Разве ты сама не говорила мне, что ненавидишь свою комнату? Ну, теперь я понимаю почему. Уже одно то, что надо просыпаться здесь каждое утро, может вогнать в депрессию. Мы расчистим эту помойку. (Она пинает пушистого кролика, спящего в моем халате на полу.) И избавься от этих занавесок. Может, сходим вместе за покупками. Твоя мама даст тебе свою «Американ экспресс»? (Она сдвигает занавески в одну сторону.) И хорошо бы не забыть помыть окна. Цвет морской волны и шалфея — именно то, что нужно, вечная классика и одновременно женственно.

Я: Нет.

Хизер: Ты хочешь чего-нибудь побогаче, типа баклажанного или темно-синего?

Я: Нет, я еще не выбрала цвет. Но я не это хотела сказать, я хочу сказать «нет», я не стану тебе помогать.

Она снова падает на стул. «Ты просто обязана мне помочь».

Я: Нет, не обязана.

Хизер: Но почему-у-у-у?!

Я кусаю губу. А хочет ли она узнать правду? Услышать, что она эгоцентричная и холодная? Что я надеюсь, что Старшие Марты наорут на нее? Что я ненавижу цвет морской волны, и вообще, это не ее собачье дело, грязные у меня окна или нет? Я чувствую спиной крошечные носики-пуговицы. Кролики говорят, надо быть доброй. Врать.

Я: У меня свои планы. Должен прийти специалист по деревьям, поработать над дубом перед домом. Мне надо покопаться в саду, и, кроме того, я знаю, что хочу здесь сделать, и баклажанный цвет мне не нравится.

Здесь наполовину правда, наполовину импровизация. Хизер хмурится. Я открываю грязное окно и впускаю в комнату свежий воздух. Ветер раздувает мне волосы. Я заявляю Хизер, что ей пора уходить. Мне надо заняться уборкой. Она с хрустом раздавливает зубами печенье и не говорит «до свидания» моей маме. Какое свинство!

Я делаю успехи. Я зажигаю. Я не знаю, в чем тут дело: то ли в том, что я дала отпор Хизер, то ли в том, что я сажаю бархатцы, то ли в выражении маминого лица, когда я прошу у нее разрешения переделать свою комнату. Пришло время побороться со своими демонами. После холодной зимы яркое солнце творит чудеса с моими мозгами, заставляя чувствовать себя сильной, даже если это не так.