Хизер заранее отдает мне подарок на Рождество — сережки колокольчиками, которые звенят всякий раз, как я поворачиваю голову. Значит, придется ей тоже что-нибудь подарить. Может быть, я проявлю благоразумие и куплю ей ожерелье дружбы. Она как раз подходящий тип для такого ожерелья. Колокольчики — удачный выбор. Я трясу головой на протяжении всей речи Самого Главного, чтобы заглушить его голос. Оркестр играет что-то незнакомое. Хизер говорит, что школьный совет не разрешил им исполнить ни рождественские гимны, ни песни, которые поются на Хануку или Кванзу. Вместо мультикультуры мы получаем отсутствие культуры вообще.
Кульминацией собрания становится объявление нашего нового названия и талисмана. Самый Главный зачитывает результаты голосования: Пчелы — 3. Айсберги — 17. Покорители вершин — 1. Вомбаты — 32. Остальные 1547 бюллетеней были поданы за другие названия или заполнены неразборчиво.
«Вомбаты „Мерриуэзер“». Звучит неплохо. Мы Вомбаты, вероломные, веселые Вомбаты! Визгливые, вертлявые, ворчливые Вомбаты. По дороге к моему автобусу мы проходим мимо чирлидерши Рейвен и чирлидерши Эмбер. Они хмурятся, усиленно пытаясь подобрать рифму к слову «вомбат». Демократия — отличный общественный институт.
Зимние каникулыШкола закончилась, и до Рождества всего два дня. Мама оставляет мне записку, где пишет, что я могу установить елку, если хочу. Я вытаскиваю из подвала елку и пристраиваю ее на подъездной дорожке, чтобы удобнее было смести пыль и паутину. Электрические гирлянды мы никогда не снимаем. Все, что мне надо сделать, — повесить игрушки. Но какое Рождество без карапузов! Малышня заряжает Рождество весельем. Интересно, а нельзя ли взять хотя бы одного напрокат на время праздников? Когда я была еще совсем крошечной, мы обычно покупали живую елку и засиживались допоздна, мы пили горячий шоколад и выбирали правильное место для особых игрушек. Похоже, мои родители покончили с волшебством, когда я поняла, что никакого Санты не существует. Возможно, не следовало говорить им, что я знаю, откуда на самом деле подарки. Это разбило им сердце.
Спорим, если бы я у них не родилась, они бы уже давным-давно развелись. Я стала для них крупным разочарованием. Я не хорошенькая, не умная, не спортивная. Я точь-в-точь как они — заурядный трутень в одежде из секретов и лжи. Неужели нам придется лицедействовать до тех пор, пока я не окончу школу?! Стыд и срам, что мы не можем просто признаться в своей неспособности жить семьей, не можем продать дом, поделить деньги и уже самостоятельно разобраться со своей судьбой.
Счастливого Рождества.
Я звоню Хизер, но она ушла за покупками. Интересно, а что бы сделала Хизер, если бы оказалась в доме, где не пахнет Рождеством? Надо представить, что я — Хизер. Я напяливаю на себя ворох дурацкой зимней одежды, надеваю на голову шарф и ныряю в сугроб. Задний двор выглядит роскошно. Деревья и кусты обернуты льдом, чудесным образом отражающим солнечный свет. Мне остается только слепить снежного ангела.
Я топаю к нетронутому участку снега и падаю навзничь. Шарф сползает мне на рот, и я машу крыльями. Запах мокрой шерсти напоминает мне о первом классе, о том, как я шла в школу холодным утром, а в варежках позвякивала мелочь на молоко. Мы тогда жили в другом доме, он был намного меньше. Мама работала продавщицей в ювелирном магазине, и, когда я возвращалась из школы, она уже ждала меня дома. У папы тогда был нормальный босс, и папа бредил покупкой лодки. Я верила в Санта-Клауса.
Ветер шевелит ветки над головой. Сердце звенит, как пожарный колокол. Шарф слишком плотно закрывает рот. Я стягиваю его, чтобы нормально дышать. Влага на коже замерзает. Мне хочется загадать желание, но я не знаю, что себе пожелать. И мне за пазуху набился снег.
Я отламываю ветки со священных кустов, добавляю пару сосновых веточек и несу в дом. Перевязываю ветки красной шерстяной ниткой, чтобы поставить на каминную полку и обеденный стол. Получается не так красиво, как у той дамы по телику, зато в комнате пахнет гораздо лучше. Мне все еще хочется взять напрокат малыша, на один-два дня.
На Рождество наша семья спит до полудня. Я дарю маме черный джемпер, а папе — компакт-диск с хитами шестидесятых. Они вручают мне охапку подарочных сертификатов, телик для моей комнаты, коньки и альбом для рисования с угольными карандашами. По их словам, они заметили, что я рисую.
И я чуть было не выкладываю им все здесь и сейчас. У меня на глаза наворачиваются слезы. Они заметили, что я пытаюсь рисовать. Они заметили. Я стараюсь проглотить застрявший в горле снежок. Это явно будет очень и очень нелегко. Уверена, они подозревают, что я была на той вечеринке. Возможно, они даже слышали, что я вызвала копов. Но мне хочется выложить им все как на духу прямо сейчас, пока мы сидим возле нашей пластиковой елки, а по телику показывают «Рудольф, красноносый северный олень».
Я вытираю глаза. Они ждут, неуверенно улыбаясь. Снежок в горле становится больше. Когда я прокралась домой в ту ночь, родителей не было. И их машин тоже. По идее, я собиралась заночевать у Рейчел, и они меня не ждали, это точно. Я стояла под душем до тех пор, пока не закончилась горячая вода, затем забралась в постель и не сомкнула глаз. Мама подъехала около двух ночи, папа — под утро. Каждый сам по себе. Интересно, чем они занимались? Кажется, я знала. И как тогда мне говорить с ними о той ночи? И с чего начать?
Рудольф отправляется в путь на плавучей льдине. «Я свободен», — объявляет он. Папа смотрит на часы. Мама засовывает оберточную бумагу в мешок для мусора. Они покидают комнату. Я все еще сижу на полу с бумагой и карандашами в руках. Я даже не говорю «спасибо».
Тяжкий трудДва дня я наслаждаюсь свободой, но потом родители решают, что «мне не следует все каникулы слоняться без дела по дому». Я должна ходить с ними на работу. Я еще не достигла возраста, когда можно работать официально, но им наплевать. Весь уик-энд я провожу в мамином магазине, разбирая покупки, которые вернули сварливые люди. Интересно, кто-нибудь в Сиракьюсе получил на Рождество именно то, что хотел? Что-то не похоже. Поскольку я еще несовершеннолетняя, мама запихивает меня на склад в подвальном помещении. По идее, я должна заново складывать рубашки и закреплять одиннадцатью булавками. Остальные служащие смотрят на меня как на вражеского лазутчика, типа, мама специально услала меня в подвал, чтобы шпионить за ними. Я складываю парочку рубашек, затем бросаю это дело и достаю книжку. Они расслабляются. Я одна из них. Мне тоже не хочется здесь находиться.
Мама явно в курсе, что я сачковала, но в машине на обратном пути ничего мне не говорит. Мы покидаем магазин уже в темноте, потому что у мамы слишком много работы. Продажи оказались провальными. Она даже близко не подошла к той цели, которую перед собой ставила. Надвигается сокращение штатов. Мы останавливаемся на красный свет. Мама закрывает глаза. Ее кожа какого-то тусклого серого цвета, как у тысячу раз стираного-перестираного ветхого белья. Мне становится стыдно, что я не сложила для нее больше рубашек.
На следующий день меня посылают к папе. Он продает какую-то там страховку, точно не знаю, какую и зачем. Папа раскладывает для меня карточный столик в своем кабинете. В мои обязанности входит вкладывать календарики в конверты, заклеивать конверты и пришпандоривать марки. Папа сидит за письменным столом и треплется с приятелями.
Он работает, положив ноги на стол. Он ржет вместе с друзьями по телефону. Он просит заказать ему ланч. Я считаю, он заслуживает того, чтобы складывать в подвале рубашки и помогать маме. А я заслуживаю того, чтобы посмотреть кабельное, или немного вздремнуть, или даже пойти в гости к Хизер. Ко времени обеденного перерыва у меня в животе уже бурлит от злости. Папина секретарша приносит ланч и говорит мне что-то приятное, но я ей не отвечаю. Я испепеляю взглядом папин затылок. Злая, злая, злая. Мне предстоит заклеить еще миллион конвертов. Я провожу языком по клейкому клапану конверта. Острый край режет мне язык. Я чувствую во рту вкус крови. В памяти на секунду всплывает ОНО. И вся злость со свистом выходит из меня, словно из лопнувшего воздушного шарика. Папа реально выходит из себя, когда видит, сколько конвертов я испачкала кровью. И говорит, что мне нужна помощь профессионала.
В результате я даже рада возможности вернуться в школу.
ФолТеперь, когда земля покрыта двухфутовым слоем снега, учителя физкультуры проводят с нами занятия в помещении. Температура в спортзале не превышает сорока градусов, «потому что немного холодного воздуха еще никому не повредило». Им легко говорить, они-то ходят в спортивных штанах.
Первый вид спорта для занятий в помещении — это баскетбол. Мисс Коннорс учит нас технике штрафных бросков. Я подхожу к линии, два отскока, и я закидываю мяч в сетку. Мисс Коннорс просит меня повторить еще раз. И еще раз. Она продолжает подавать мне мячи, а я продолжаю бросать их в корзину — вжик, вжик, вжик. После сорока двух бросков мои руки начинают дрожать и я промахиваюсь. К этому времени вокруг меня собирается весь класс и внимательно наблюдает. Николь уже с трудом сдерживается. «Тебе надо присоединиться к команде!» — кричит она.
Теперь, когда земля покрыта двухфутовым слоем снега, учителя физкультуры проводят с нами занятия в помещении. Температура в спортзале не превышает сорока градусов, «потому что немного холодного воздуха еще никому не повредило». Им легко говорить, они-то ходят в спортивных штанах.
Первый вид спорта для занятий в помещении — это баскетбол. Мисс Коннорс учит нас технике штрафных бросков. Я подхожу к линии, два отскока, и я закидываю мяч в сетку. Мисс Коннорс просит меня повторить еще раз. И еще раз. Она продолжает подавать мне мячи, а я продолжаю бросать их в корзину — вжик, вжик, вжик. После сорока двух бросков мои руки начинают дрожать и я промахиваюсь. К этому времени вокруг меня собирается весь класс и внимательно наблюдает. Николь уже с трудом сдерживается. «Тебе надо присоединиться к команде!» — кричит она.
Мисс Коннорс: Давай встретимся здесь перед занятиями. С Такой Рукой Ты Далеко Пойдешь.
Я:
Очень грустная и подавленная, мисс Коннорс встречает меня три часа спустя. Она держит двумя пальцами листок с моими оценками: D, C, B—, D, C—, C, A. Никакой баскетбольной команды для меня, потому что А — это за ИЗО, таким образом, мой средний балл позорно опустился до 1,7. Мисс Коннорс вряд ли получила бы стипендию по лакроссу, будь она слишком застенчивой или неуверенной в себе. Она учит меня бегать с ускорением, затем снова ставит на линию для бросков в корзину.
Мисс Коннорс: Попробуй дальний бросок теперь бросок с отскоком от щита ты случайно не думала о репетиторе хороший бросок эти D убивают тебя попробуй спланировать так чтобы немного поработать возможно я смогу договориться об оценке по обществознанию но твоя англичанка просто невыносима она ненавидит спорт ты умеешь делать крюк?
Я просто делаю, что велят. Будь я расположена к разговору, то объяснила бы ей, что ни за какие коврижки не согласилась бы играть в ее баскетбольной команде. Вся эта беготня? Пот? Тычки от генетических мутантов? Нет, я так не думаю. Ну, вот если бы в баскетболе был специальный игрок только на штрафные броски, тогда я, может, и подумала бы над ее предложением. Другая команда играет не по правилам, вы должны ответить им тем же. Бум! Но это так не работает, ни в баскетболе, ни в жизни.
Мисс Коннорс явно чего-то ждет от меня. Мне нравится ощущение достижения блестящих результатов — пусть даже это просто штрафные броски. Ладно, дам ей еще пару минут помечтать. В зал постепенно стягиваются члены мужской школьной команды. Их лучший результат ноль и пять. Вомбаты, вперед!
Жердяй, в миру Брендан Келлер, тот самый, что опозорил меня, заклеймив пюре с подливкой в первый день учебного года, встает под корзину. Другие парни начинают отрабатывать броски с разбега и делают пас на него. Брендан тянет вверх тощие осьминожьи щупальца и небрежно кладет мяч в кольцо. Пока команда наших мальчиков единственная на площадке, они непобедимы.
Их тренер рявкает что-то, чего я не понимаю, и команда выстраивается за Жердяем отрабатывать штрафные броски. Он ведет мяч. Отскок, два, три. Бросает. Мимо. Отскок, два, три. Мимо. Мимо. Мимо. Не может забросить мяч с линии, чтобы спасти свою тощую шею.
Мисс Коннорс беседует с тренером мальчиков, а я тем временем наблюдаю за тем, как остальные игроки набирают жалкие тридцать процентов. Затем она подносит свисток к губам и машет рукой, чтобы я подошла. Мальчики освобождают дорогу, и я занимаю свое место у линии. «Покажи им», — командует мисс Коннорс. Я — дрессированный тюлень, отскок, отскок, вверх, вжик; снова, и снова, и снова, и вот парни бросают стучать мячом и смотрят на меня во все глаза. У мисс Коннорс и Тренера баскетболистов очень серьезный разговор, брови нахмурены, руки в боки, мышцы рельефно выступают. Мальчики таращатся на меня — гостью с Планеты штрафных ударов. Кто эта девочка?
Мисс Коннорс тычет Тренеру кулаком в плечо. Тренер тычет мисс Коннорс кулаком в плечо. Они предлагают мне сделку. Если я научу Жердяя делать штрафные броски, то автоматом получу А по физкультуре. Я пожимаю плечами, и они ухмыляются. Я не могу сказать «нет». Я вообще ничего не могу сказать. Я просто не приду.
За границами рисункаНаша изостудия процветает, совсем как музей, где полно всяких там о’кифов, ван гогов и картин того француза, который рисовал цветы точками. На сегодняшний день мистер Фримен — Модный Учитель. Поговаривают, что его собираются выбрать Учителем года.
Его кабинет — это Крутой центр. У мистера Фримена всегда включено радио. И нам разрешено есть за работой. Он выгнал парочку бездельников, принявших свободу за возможность не соблюдать правила, поэтому оставшиеся теперь не рискуют выступать. Уж больно тут весело, чтобы все бросить. Во время занятий комната буквально набита живописцами, скульпторами и графиками, а некоторые ребята засиживаются здесь до отхода последних автобусов.
Работа мистера Фримена над картиной продвигается весьма успешно. Какой-то газетчик пронюхал про нее и написал статью. В статье мистер Фримен представлен как непризнанный гений, посвятивший себя делу образования. Статья была иллюстрирована цветной фотографией незаконченной картины. Поговаривали, что кое-кто из членов школьного совета узнал там себя. Спорим, они вчинят ему иск.
Мне бы хотелось, чтобы мистер Фримен вставил дерево в свой шедевр. Я пока не могу понять, как сделать свое более реалистичным. Я уже испортила шесть кусков линолеума. Дерево отчетливо предстает перед моим мысленным взором: высокий дуб с покрытым шрамами мощным стволом и тянущейся к солнцу густой листвой. Перед нашим домом как раз растет такой. Я чувствую дуновение ветра, слышу песню пересмешника, возвращающегося в свое гнездо. Но на линолеуме дерево получается у меня каким-то мертвым, похожим на зубочистку или на детский рисунок. Мне никак не удается вдохнуть в него жизнь. Мне хочется все бросить. Перестать мучиться. Но я не знаю, чем еще можно заняться, поэтому продолжаю потихоньку ковыряться.
Вчера сюда ворвался Самый Главный. Вынюхивал, что это мы тут делаем. Его усы так и ходили вверх-вниз, а глаза, точно два радара, обшаривали комнату в поисках нарушений. Но не успел он переступить порог комнаты, как невидимая рука выключила радио, а пакетики с картофельными чипсами моментально испарились, оставив после себя только слабый аромат соли, примешивающийся к запахам киновари и сырой глины.
Самый Главный внимательно осмотрел комнату на предмет нежелательного веселья. Но обнаружил только низко склоненные головы, остро отточенные карандаши и опущенные в краску кисточки. Мистер Фримен потрогал темные корни на голове у дамы из школьного совета и поинтересовался, нуждается ли Самый Главный в помощи. Самый Главный размашистым шагом вышел из класса и направился в сторону курительного рая Отбросов общества.
Когда я вырасту, то, возможно, стану художником.
Помогите, кто можетХизер оставила у меня в шкафчике записку, умоляя прийти к ней после школы. У нее неприятности. Она не соответствует стандартам Март. Всхлипывая, она выкладывает мне всю историю в своей комнате. Я слушаю и общипываю катышки на джемпере.
В преддверии Дня святого Валентина Марты решили устроить мастер-класс шитья подушечек для маленьких детей, которые лежат в больнице. Мег-и-Эмили сшивали подушечки с трех сторон, а остальные набивали, прострачивали их, потом приклеивали сердца и плюшевых мишек. Хизер отвечала за сердца. Она очень волновалась, так как кое-кто из Март не одобрил ее наряда. Они накричали на нее, обвинив в том, что она приклеивает кривые сердца. А затем еще слетела крышечка от бутылочки с клеем, и Хизер напрочь испортила подушечку.
На этой драматической ноте она швыряет куклу через всю комнату. Я убираю от греха подальше лак для ногтей.
Мег низвела Хизер до набивальщицы подушек. Когда производство подушек было налажено, началось собрание. Тема: Развозка консервированных продуктов. Старшие Марты ответственны за доставку еды нуждающимся (в сопровождении фотокорреспондента) и встречу с начальством с целью координации возникающих потребностей в координации.
Я отключаюсь. Она говорит о том, кто отвечает за старост класса, кто — за рекламу, ну, за все такое прочее. Я продолжаю витать в облаках до тех пор, пока Хизер внезапно не произносит: «Мел, я знала, что ты будешь не против».
Я: Что?
Хизер: Я знала, что ты не откажешься помочь. Думаю, Эмили сделала это из вредности. Она меня не любит. Я собиралась попросить тебя помочь, а потом заявить, что это я сама, но тогда придется врать и вообще до конца года корпеть над плакатами. Поэтому я сказала, что у меня есть подруга — готовая работать на благо общества талантливая художница, и спросила, не может ли она помочь с плакатами.
Я: Кто?
Хизер (уже смеется, но я на всякий пожарный держу в руках лак для ногтей): Ты, глупышка. Ты рисуешь лучше меня, и у тебя куча времени. Пожалуйста, обещай, что сделаешь это для меня! Может, когда они увидят, какая ты талантливая, то предложат тебе вступить в их клуб. Пожалуйста, пожалуйста — взбитые сливки, молотые орехи и вишенка на торте, — пожалуйста! Если я лоханусь, они точно внесут меня в черный список, и тогда я уже никогда не смогу стать членом приличного клуба.