– Все?
Перс молча кивнул.
– Хорошо.
Ардашев пригубил чай, затем вынул из пиджака конверт и протянул министру.
– Возьмите. Здесь та сумма, о которой мы условились.
Тихрани торопливо убрал деньги во внутренний карман.
– Продолжайте посещать Шахский клуб. Иногда там буду появляться и я. В случае надобности я извещу вас о следующей встрече. Все. Я ухожу. А вы попейте чайку и покиньте это заведение не раньше чем через четверть часа.
Статский советник поднялся.
– Честь имею.
– Ба-а-лла![90]
Базар продолжал шуметь, как растревоженный медведем пчелиный улей. Мысли дипломата крутились вокруг номера 306. Нужно было придумать, как туда проникнуть или на худой конец как умудриться подслушать разговор. «Прежде всего необходимо осмотреть отель. Скорее всего, придется импровизировать на месте. Возможно, удастся подкупить кого-нибудь из прислуги… Жаль, что времени осталось мало», – с горечью думал Ардашев продвигаясь к выходу.
Черный «Форд» еще не успел впитать в себя солнечные лучи, и руль, слава богу, не накалился, так что ехать можно было без перчаток.
До «Гранд-отеля» машина домчала быстро. Клим Пантелеевич сразу направился к портье. Уже подойдя к стойке, он понял, что удача ему улыбнулась: в ячейку № 307 был вставлен ключ, тогда как под цифрами 306 и 308 зияли пустые глазницы – номера были сняты. Трехтуманная ассигнация, точно волшебная палочка, помогла без лишних формальностей решить вопрос, и через минуту статский советник уже поднимался по лестнице на третий этаж к заветной двери № 307.
Щелкнул английский замок, и Ардашев вошел внутрь. Комната казалась достаточно большой. Она хоть и была обставлена по-европейски, но все же сохраняла восточный колорит. Такое ощущение создавал и цветастый персидский ковер, покрывающий лишь часть пола, и простенький натюрморт на стене, изображающий вазу с букетом красных тюльпанов. В углу располагался письменный стол с деревянным креслом. Немного правее – журнальный столик и три мягких стула. У самой длинной стены – широкий диван, который, очевидно, раскладывался и превращался в роскошную двуспальную кровать. А напротив – камин. Вот он-то и заинтересовал статского советника, который закрыл дверь на ключ и начал раздеваться.
Оставшись в одном исподнем, он вынул из бювара два листа почтовой бумаги, скрутил их в тугую косу, взял лежащие на портале спички, открыл задвижку и просунул внутрь голову. Затем он перевернулся и лег на спину; теперь его глаза были обращены вверх. Клим Пантелеевич зажег спичку и поднес к импровизированному факелу, которым освещал дымоход. Когда огонь начал подбираться к пальцам, он бросил догорающую бумагу на мраморную предтопочную плиту и выбрался обратно. Нетрудно себе представить, во чтобы превратились бы его белоснежная сорочка, светлый пиджак и брюки, если бы он не снял их перед тем, как начал изучать устройство английского камина. Во всяком случае, ему довольно долго пришлось смывать с себя сажу в туалетной комнате. Облачившись в костюм, Ардашев замкнул дверь и, выбрасывая вперед трость, с довольным видом прошествовал по коридору, к лестнице. Он торопился. Ему еще предстояло купить чемодан, заехать к жестянщику и успеть вернуться к обеду домой, где его ожидал Байков.
X
На северо-восточной окраине персидской столицы, в неприметном и малопривлекательном квартале одного из переулков, примыкающих к Хиабан-Шени, в доме под «красным фонарем» разговаривали два человека. Старшего из них явно тяготило нахождение в таком злачном месте. И наверное, поэтому во время беседы с его лица не сходила гримаса неудовольствия. Брезгливо оглядевшись по сторонам, он проговорил:
– И все-таки я не понимаю, отчего выбран именно этот вертеп.
– Здесь совершенно невозможно установить слежку. Каждая комната – отдельное помещение, которое никак не сообщается с другими. Но если даже представить, что вас или меня заметят на выходе, то никому не придется объяснять причину нашего появления в этом заведении. Можно даже просить свидетеля не распространяться об этом. Да и кто поверит, что два вышедших отсюда мужчины битый час говорили друг с другом вместо того, чтобы наслаждаться прелестями жриц любви?
– Пожалуй, вы правы. Однако почему вы решили, что меня могут интересовать бумаги персидского правительства. И зачем мне их секретный план? Вам не кажется, что вы обратились не по адресу?
– Как раз наоборот. Сумму, которую я хочу получить, сможете заплатить только вы. Не нужно быть провидцем, чтобы понять, на кого вы работаете. К тому же, насколько мне известно, вы имеете непосредственное отношение к этим документам. И когда они окажутся у вас, вам не придется ничего менять в своих планах. Вы можете оставить все как есть.
– Допустим. Но где гарантия, что вы не сделали копии и завтра не предложите их другой стороне?
– Для меня это больший риск.
– Почему?
– Давайте опустим эту тему.
– Много бы я дал, чтобы узнать, каким образом они попали к вам в руки. А вы не боитесь, что я донесу на вас вашему начальству?
– Ни одна душа вам не поверит. Все посчитают это провокацией. Я даже могу представить, как будет смеяться наш посол, которому сообщат, что я во время встречи с вами – и где? О боже! В «тараб-ханэ»[91] – предложил купить у меня секретный план, разработанный заговорщиками из правительства Мустафиоль-Мамалека. Чушь. Не правда ли?
Визави пожал плечами.
– Как сказать…
– Да вам и не выгодно вредить мне, потому что вслед за этой первой частью нашего сотрудничества придет и вторая.
– Соблаговолите пояснить, сударь.
– Извольте. Вы сумеете убедиться, что большая часть документов представляет собой копии, выполненные под копирку. Очевидно, их готовили для обсуждения среди широкого круга лиц, и, вероятно, один из них оказался предателем. Но кто он? Возможным ответом на этот вопрос будут несколько листков, написанных от руки. В принципе вы сможете найти изменника по почерку. Но это займет уйму времени, да и обидит остальных участников заговора, у которых придется отбирать образцы письма. К тому же мы не знаем, насколько лазутчик сумел изменить почерк. А потому я – за дополнительную плату – просто назову вам его имя. Но все это произойдет только после того, как мы договоримся о первой сделке.
– И сколько же вы хотите за так называемый план?
– Десять тысяч франков.
– Сколько?! Да вы с ума сошли, сударь! У меня нет такой суммы. За эти деньги можно купить весь кабинет министров.
– Ничего не поделаешь, война, – вздохнул собеседник.
– А сколько вы запросите за имя этого… письмоводителя?
– Пятнадцать.
– Пятнадцать! Неслыханно! В сумме получается двадцать пять!
– Ого! Да вы умница! У вас хорошо с арифметикой! Но только, пожалуйста, не делайте круглые глаза, не надо. Мы не в театре. Вы, надеюсь, понимаете, что я внимательнейшим образом ознакомился с текстом плана. Жалкие двадцать пять тысяч франков – малая капля среди моря банкнот, которые потекут в местное казначейство сразу после того, как Персия объявит войну России и Англии. Там речь идет о миллионах марок!
– А где гарантия, что вы назовете именно того, кто и в самом деле собрал все документы? А что если это совсем не тот человек, чьей рукой это написано? Тогда что?
– А я и не собираюсь давать вам никаких гарантий. Я не банк. Не хотите, не верьте. Дело ваше.
– Хорошо. Допустим, я вам поверю. Но тогда поясните, на основании каких источников вы пришли к выводу, что этот человек работает на русских?
– Ишь чего захотели? Чтобы я открыл вам все карты?
– А что, если вы блефуете?
– Но я же пояснил вам: сличите его почерк и убедитесь. Что непонятного?
– Но сумма, согласитесь, немаленькая…
– Она гораздо меньше, чем следовало бы с вас получить. Ваше счастье, что я спешу.
– Мне надо подумать.
– Пожалуйста. У вас уйма времени. Целых два дня. А в понедельник вечером, ровно в шесть, вы принесете все целиком – да-да, я не оговорился, все двадцать пять тысяч франков – в заброшенный караван-сарай, который находится в ста шагах отсюда, за старым кладбищем. Деньги положите в правую, пятую нишу от входа. А в третьей нише слева от двери вас будет ждать заветный кожаный портфель со всеми материалами. Запомнили?
– Право, сударь, вы изволите так говорить со мной, точно я уже согласился на ваши условия. Нет, я считаю, что ваши сведения стоят гораздо меньше. – Он демонстративно зевнул и добавил: – Да и нет у меня сейчас таких денег.
– Как знаете, – вставая, проговорил мужчина. – Я ведь не случайно выбрал именно понедельник. В этот день я уезжаю. К сожалению, один. Ну да ладно. Может, это и к лучшему… Мне чертовски надоела эта страна. Пожалуй, трудно подыскать в мире другое место, которое летом так напоминает ад. Здесь все плохо. Даже проститутки ленивы и неповоротливы. Они совершенно за собой не следят. И вообще, мне прискучили женщины с длинными мясистыми носами и короткими ногами. Я хочу поить шампанским белокурых красавиц с умопомрачительными декольте, высоких и смешливых. Поверьте, я уеду в любом случае, независимо от наличия двадцати пяти тысяч. Моя ссылка закончилась. Однако я не забуду про этот злосчастный портфель и при первом же удобном случае извещу русское посольство о его местонахождении. Представляю, что здесь начнется!.. Вот и все. А теперь, – он щелкнул крышкой часов, – я должен торопиться. До свидания, до понедельника. – И повернувшись, добавил: – В этот день мне всегда везет…
XI
Клим Пантелеевич поднялся и зашел в дом, чтобы сварить себе еще одну чашку кофе. Обычно это делал Ферох, но и на этот раз он его отпустил к семье.
Надо признаться, что процесс приготовления этого напитка вызывал у бывшего адвоката удовольствие. Это ведь только кажется, что сварить кофе легко. На самом деле это не так. Многое, безусловно, зависит от зерен. В Персии кофе не растет, и его привозят из османского Эль-Иемена. Сорт «мокко» – лучший. Эти мелкие зерна попали в Аравию из Эфиопии. Он выращен в горах на искусственно вырезанных террасах гор, превращенных заботливыми руками рабов и крестьян в сады-плантации. Именно из Южной Аравии голландцы еще в XVII столетии вывезли кофейные саженцы в Индонезию, а уже потом – и на Ямайку.
Но просто хороших зерен для получения ароматного напитка недостаточно. Важна джезва. У Ардашева она была из кованой меди с серебряным покрытием внутри. И кофе он готовил по-разному, в зависимости от настроения.
Сейчас, когда требовалось отыскать единственно верное решение и было не до сна, статский советник обратился к восточному способу приготовления этого напитка. Молотый кофе и сахар он залил холодной водой и поставил на слабый огонь. Дождавшись, пока поднимется пена, Ардашев снял джезву с огня, подержал немного в стороне и вновь поставил. Так он повторил три раза. Не успевшая осесть пена, точно крышечка, прикрывала кофе, который «томился» внутри медного сосуда. Клим Пантелеевич потушил примус и вернулся на веранду. Перелив тягучую жидкость в фенджану, он опустился в кресло. Небольшой глоток бодрящей жидкости воскресил в памяти события того дня, когда он оказался невольным свидетелем тайного собрания в «Гранд-отеле».
…Носильщик без особого труда внес чемодан в номер. Получив «анам»[92], он поклонился и вышел. Клим Пантелеевич затворил дверь, раскрыл большой кожаный чемодан и вынул из него несколько жестяных трубок и неторопливо надел купленные недавно перчатки. Взяв отрезок трубы, он вставил его в дымоход и, поддерживая рукой, присоединил к нему другой, потом еще один и еще… Убедившись, что верхняя часть конструкции уперлась в отверстие напротив соседнего номера, он приладил жестяное колено с раструбом, выходящим из камина. И теперь можно было легко прослушивать все, что творилось за дверью № 307. Это произошло потому, что камины в обоих номерах имели общий дымоход. Надо отдать должное жестянщику – заказ выполнил быстро и с ювелирной точностью. Осталось лишь положить трубки в чемодан, да утяжелить его двумя деревянными досками. Ардашев предусмотрел все мелочи. Даже прошлогодняя копоть сегодня была не страшна: черный костюм и темно-синяя сорочка скрывали любое попадание сажи на одежду.
Ждать пришлось недолго. Минут через двадцать кто-то вошел в соседний номер и начал двигать кресла, стол и стулья, подготавливая, очевидно, комнату для встречи. Затем послышались еще шаги и чей-то разговор. Позже появился еще кто-то. Когда, судя по голосам, собралось человек пять-шесть, зашли два европейца. Их, вероятно, и ждали. Говорил один, переводил другой. Несмотря на то что жестяная труба несколько искажала тембр голоса выступающего, статский советник понял, что это был военный агент германского генерального штаба граф Каниц, которого он как-то встретил в Шахском клубе. Немец озвучивал тот самый, согласованный с иранскими министрами план, переданный Ризой Тихрани покойному Раппу и пересказанный затем Ардашеву. Все совпало. К уже известным антироссийским мерам, предложенным кабинетом Мустафиоль-Мамалека, добавилось еще устройство патронного завода в Исфагани, который должен был снабжать боеприпасами все объединенные персидско-турецко-германские силы. Предполагалось также договориться с отрядами Кучук-хана и Хассан-хана о взаимодействии против России и Британии. Немалая роль в будущей борьбе отводилась и турецким курдам, чьи вожди за солидную плату должны были перейти на турецко-германскую службу.
Присутствующий на встрече главный муштаид гневно выкрикнул:
– Нельзя допустить, чтобы наша родина, которой уже более шести тысяч лет, оказалась под пятой русского солдата!
Отовсюду послышались одобрительные возгласы.
Духовный лидер, все больше распаляясь от своей важности, пообещал объявить джихад. Но кто-то предложил не спешить. И вновь раздались хвалебные реплики. Для начала решили агитацию против христиан выдать за некое народное движение мусульман в защиту турок – братьев по вере. Возможные убийства кяфиров (неверных), говорил религиозный наставник, стоит преподносить как мятеж, направленный не столько против стран Согласия, сколько против самого шаха. Первые беспорядки в городах должны произойти в начале сентября. «Царь-царей» до поры до времени будет делать заявления о своей обеспокоенности происходящим. К ноябрю волна антироссийского мятежа захлестнет весь север страны. Для того чтобы усыпить бдительность русских, правительство Мустафиоль-Мамалека заявит об окончательном избрании политики нейтралитета. Все присутствующие высказывались по несколько раз, но говорили по-деловому, без лишних отступлений, принятых в Персии.
Раскаленный шар солнца уже остыл, но еще не докатился до холодной вершины Демовенда, когда тайное собрание закончилось. Выходили по одному. Глядя в окно, Клим Пантелеевич узнал и второго немца – это был Шольц, частый гость мадам Ренни.
Статский советник не торопился покидать комнату. Следовало дождаться, пока соседний номер совсем опустеет и он, не привлекая внимания, спокойно извлечет трубки из дымохода. Ардашев прилег на диван и уставился в потолок. Да, ему было над чем поразмыслить! «Расследуя убийство русского дипломата, – рассуждал Клим Пантелеевич, – я невольно вторгся в сферу тайной борьбы воющих держав. А сведения, услышанные мною сегодня, были даже более важны, чем личность злодея, посягнувшего на жизнь второго секретаря посольства. И об этом сборище надобно незамедлительно известить Певческий мост. Несомненно, Петербург должен действовать на опережение и ввести войска в Персию. В противном случае на Кавказском фронте может разразиться катастрофа. К тому же совершенно ясно, что убийство Раппа и действия турецко-австро-германских эмиссаров переплелись в тугую косу взаимозависимых обстоятельств. В результате особое значение приобретает вопрос, связанный с местонахождением документов, переданных покойному. У кого они? Вполне возможно, что они вернулись к сторонникам персидско-германского сближения. В таком случае именно этим и можно объяснить, что план, изложенный в этих бумагах, не претерпел хоть скольких-нибудь серьезных изменений. Скорее наоборот. Все мероприятия, изложенные там, будут даже расширены. Другими словами, никто не беспокоится об утечке информации. Это может произойти только по двум причинам: либо немцам неизвестно о передаче документов русскому дипломату, либо они очень быстро сумели их вернуть. Но тогда, если следовать логике, они должны были устранить источник утечки, то есть Ризу Тихрани. Однако министр жив, здоров и кушает с аппетитом. И они, как видно, ничего о нем не знают. Это выглядит странно, если предположить, что за Раппом шли по пятам. Но есть и другая гипотеза: тот, кто наблюдал за Раппом, убил его только с целью ограбления, а значит, портфель с документами для него лишь дополнительный «трофей». Получается, что преступник не имеет никакого отношения ни к туркам, ни к австро-германцам, ни к правительству Мустафиоль-Мамалека… Бумаги он уже наверняка читал и представляет их ценность, хоть она и недолговечна. Ведь стоит их разработчикам перейти к осуществлению плана – они обесценятся в один миг. Если злодей не идиот, то он должен найти покупателя как можно скорее. А таковых всего два: либо турецко-австро-германский альянс, либо страны Согласия. Очень маловероятно, что преступник попытается обратиться к российским властям с предложением о выкупе. Это было бы равносильно признанию в убийстве. И к англичанам опасно идти, и к французам. И те и другие тот час же не преминут известить Хворостовца. Выходит, остаются только враги. Но их слишком много, и чувствуют они себя в Тегеране как дома. Поди узнай, с кем, где и когда может произойти такая встреча».
Клим Пантелеевич прислушался: за стеной было тихо. Он вновь надел перчатки и разобрал несложное подслушивающее устройство. Уложив все в чемодан, направился вниз и велел коридорному доставить багаж к автомобилю.
Уже через несколько минут статский советник мчался по дороге на Зергенд. Предстояло составить шифрованное донесение, вернуться в Тегеран и передать сведения на Певческий мост. Он так и поступил. Депеша в Петербург ушла поздно ночью. Домой Ардашев вернулся перед рассветом.
XII
Полковник Кукота с раннего утра находился в отвратительном расположении духа. И причин тому было несколько. Во-первых, он вчера изрядно перебрал и теперь страдал похмельем. Во-вторых, французская конфетка – мадам Ренни, возомнив, вероятно, из себя непорочную деву, отказалась от его вчерашнего предложения отужинать в недавно открывшемся русском ресторане. Какое разочарование! А он уже облизывал губы, представляя как эта парижская мамзелька, точно прижатая к стеклу бабочка, будет стонать и охать в его крепких объятиях. Черт! Пришлось опять тащиться к этой ненасытной сорокапятилетней еврейской корове – хозяйке модного ателье. Он с отвращением вспомнил ее довольную улыбку на раскрасневшемся лице и потное, обвислое тело, скачущее над ним… Картина возникла так явно, что его стошнило.