– У меня, ваше преподобие, еще с самого Баку на языке вертится один вопрос: для чего, позвольте узнать, вы везете с собой самовар?
– А как же, сын мой, русскому человеку без самовара? Без самовара никак нельзя. Кофею я не потребляю – горький он больно, а вот чаек мы с матушкой каждый вечер откушиваем… вернее, откушивали, – грустно поправился он. – А басурмане-то, говорят, чай по-иному готовят. Они его на огне кипятят в медном чайнике, и от этого он у них черный как деготь и тянется, точно сусло. Нешто можно такое пить?
– Ох и крепок он у них! – тряхнул головой Летов. – Но самовары-то и здесь есть, местной работы, с изъянами, но все же… А вот чайник фарфоровый – в Персии редкость, а для русского человека он наиглавнейшая вещь.
– А я прихватил один, хороший, из кузнецовского фарфора, – батюшка довольно погладил бороду, – в чемодане едет.
– Это правильно, – согласился подъесаул.
Солнце становилось все безжалостней. Невыносимая жара действовала удручающе. И только через полчаса, когда «Форд» вновь побежал по шоссе, стало веселее. С обочины то и дело взлетали испуганные стайки воробьев.
Говоря откровенно, дороги в Персии – врагу не пожелаешь: большей частью грунтовые или даже тропы; они пригодны лишь для навьюченных мулов, лошадей или верблюдов. Не всякая коляска их осилит. Исключение составляло как раз это шоссе, берущее начало от порта Энзели. Главная транспортная артерия страны шла по всей Гилянской провинции через Решт, Казвин и дальше, на Тегеран. Построенная под присмотром русских мастеров и на средства русского капитала, она служила уже больше десяти лет и до сих пор находилась почти в идеальном состоянии. Персам еще предстояло за нее расплатиться с Россией.
Кое-где дорога змеилась между холмами, незаметно переходящими в горы. Они то скрывались за зеленой густой растительностью буковых лесов, то появлялись вновь, обнажая унылые скалы. Вдалеке воткнутыми в горизонт свечками смотрелись минареты Решта.
В городе решили не останавливаться и на полном ходу его миновать. Как и предупреждал Ардашева князь Мирский, здесь были сильны антирусские настроения. А тон им задавали шайки и Керим-хана, и Сеид-Шерифа, поэтому «Форду» пришлось, не сбавляя скорости, пронестись по грязным, немощеным улицам города, приводя в смятение женщин, закрытых чадрою. Машина двигалась между глухих стен саклей, лишенных окон, и выехала к центру, к мейдану. Перед входом в базар, как и повсюду на востоке, располагался самый большой бассейн для набора воды. А всего таковых в городе имелось четыре.
Завидев автомобиль, толпившиеся у входа зеваки стали что-то выкрикивать и махать руками. Еще с прошлой командировки Ардашев помнил, что в Реште проживало двадцать-тридцать тысяч человек. Цифра приблизительная, но это не удивительно: перепись населения в Персии никогда не производилась. Глинобитные сакли с покосившимися крышами прелести городу не добавляли. К тому же здесь, как и почти везде на Ближнем Востоке, ничего не слыхивали о канализации, и нечистоты сливали в арыки вдоль дорог, отчего во всей округе стоял удручающий запах. Однако местные жители, судя по всему, к такой жизни давно привыкли и считали ее вполне сносной.
Верст через тридцать Энзели-Тегеранское шоссе уже пролегало по покрытым лиственным лесом горам. А с другой стороны, параллельно дороге, несла свои хрустальные воды река Сефид руд. Там, на дальнем берегу, виднелись сады и деревни.
Автомобилю все чаще и чаще приходилось замедлять скорость. Виной всему были караваны верблюдов, мулов и ослов, тянущихся по дороге. Навьюченные хлопком, керосином, фруктами или чаем, они следовали не спеша и отнюдь не торопились уступить дорогу нетерпеливому авто, кричащему плаксивым клаксоном. И тогда приходилось ждать, пока погонщик оттащит их на обочину. Велико же было удивление отца Симеона, когда он узрел, каким способом путешествуют персидские женщины. Они, словно кули с мукой, лежащие в кеджевэ – плетеных люльках-корзинах, притороченных с боков к дромадеру, – с закрытыми лицами, покорно терпели долгую дорогу. Встречалась и другая картина: впереди, неторопливый и важный, помахивая веточкой, налегке шествовал персидский крестьянин, позади него – навьюченный катер[37], а замыкала шествие жена перса, неся на спине едва ли не больший груз, чем бредущее впереди нее животное. Естественно, она была в черной чадре, шальварах и кожаных ботинках. В этом тяжелом и неуклюжем наряде, задыхаясь от зноя и пыли, женщина еще и тащила на спине мешок! И это при 30-градусной жаре по Реомюру![38] «Да, – думал Ардашев, известная персидская пословица: «Не будь женой осла, а если уж стала ею – неси ослиный груз», в самом деле звучит как издевка».
Перед селением Рудбар попадались посаженные рядами деревья маслин. Придорожная надпись свидетельствовала, что неподалеку находится французский завод по производству оливкового масла.
Окружающий ландшафт постепенно менялся: равнина уступила место горам, зеленые рощи – голым каменистым возвышенностям. Миновали несколько сел, и «Форд», пыхтя и тужась, стал карабкаться вверх к Юзбашчайскому перевалу. На тенистых склонах кое-где еще лежал снег, и с горных вершин веяло холодом. Машина все чаще «чихала», и мотор «задыхался». Тогда Байков применял запрещенный, но безотказный прием: развернувшись на крохотном пятачке подъема, он жал на среднюю педаль (их всего было три), отводил на себя ручку газа, расположенную под рулем, и автомобиль вполне благополучно взбирался… задним ходом. В такие минуты пассажиры едва не вываливались из своих мест. Священник беспрестанно молился и осенял себя крестным знаменьем. Проблемы с мотором объяснялись просто: при отсутствии бензонасоса топливо поступало к двигателю самотеком.
Минут через тридцать «самодвижущая коляска» остановилась у придорожного каменного столбика. На нем читалась надпись: «5326 ф.»[39]. Это была высшая точка перевала. Кто бы мог подумать, что двадцатидвухсильный двигатель, часто глохнувший на подъемах, покорит такую высоту!
А потом начался спуск, и жара вновь навестила путешественников. Раскаленный воздух, казалось, застыл. Не чувствовалось даже малейшего дуновения ветерка. Пот струился по лицам, и Ардашев то и дело вытирал лицо белоснежным, отглаженным квадратами платком. Спасала только вода, заботливо припасенная коллежским регистратором в солдатских баклагах. Батюшкин медный самовар так нагрелся, что держать его не было никакой возможности, и потому его привязали сзади, на чемоданы.
К полудню, точно на фотографической пластине, проявились очертания города, плененного зеленью миндальных и фисташковых деревьев. Это был Казвин. По числу жителей он в два, а то и в три раза превышал Решт. Въездные ворота, украшенные зеленовато-голубой мозаикой, изображающей сцены охоты шаха, сохранились в почти первозданном виде и до сих пор изумляли своей красотой. Коренное население влачило жалкое существование, и только пришлые армяне владели лавками.
Клим Пантелеевич узнавал знакомые улицы: Рештскую, Тегеранскую и Шахскую. Персы называли их хиабанами, то есть проспектами. Они и в самом деле внешне напоминали бульвары, обсаженные ветвистыми платанами.
«Форд» остановился у одноэтажного дома с высокими деревянными воротами. У входа дежурил казачий караул. Это и был штаб 1-го Кизляро-Гребенского полка Терского Казачьего Войска. Здесь, в Казвине, дислоцировалась только 2-я сотня.
– Ну вот, я и приехал. – Забрав чемоданчик, Летов вышел из автомобиля.
– Храни вас Бог! – сонно вымолвил батюшка, укладывая на освободившееся место самовар.
– Желаю и вам, отче, счастливой дороги. Только вот добраться, господа, вам надобно непременно сегодня. Ночью в округе хозяйничают банды. Для этих туземцев человеческая жизнь и ломаного динара не стоит.
– Ничего, успеем! – заверил Байков. – До Тегерана всего 136 верст. А вот бензина залить бы не мешало.
– Заправимся, не волнуйтесь, – успокоил его Ардашев, – но сначала нанесем визит консулу.
– А может, все-таки выделить вам казачье охранение?
– Не стоит, – проговорил статский советник. – Этак мы за лошадьми два дня плестись будем.
Летов улыбнулся.
– Приятно было с вами общаться, Клим Пантелеевич!
– Взаимно. Даст Господь, свидимся еще, Михаил Архипович.
– Хорошо бы! Честь имею кланяться!
– Честь имею!
Казаки, завидев своего командира, молодцевато приложили руки к папахам. Один из них тут же выхватил у подъесаула чемодан, и Летов скрылся за дверью.
Клим Пантелеевич вновь занял место рядом с водителем, и «Форд» покатил вниз по улице. Миновав городскую площадь и мейдан, автомобиль остановился у двухэтажного каменного здания с российским флагом. Это и было консульство. Здесь же неподалеку находилась и совсем немногочисленная русская колония: школа, больница, «Русский ссудный банк» и небольшая церковь.
Клим Пантелеевич вновь занял место рядом с водителем, и «Форд» покатил вниз по улице. Миновав городскую площадь и мейдан, автомобиль остановился у двухэтажного каменного здания с российским флагом. Это и было консульство. Здесь же неподалеку находилась и совсем немногочисленная русская колония: школа, больница, «Русский ссудный банк» и небольшая церковь.
Консулом всей Казвинской провинции, или сатрапии, как говорили персы, был старый знакомец Ардашева – Святослав Матвеевич Красноцветов. Невысокий, но ладно сложенный крепыш с хорошо заметной лысиной и густыми бакенбардами уже перешагнул пятидесятилетний рубеж, но выше надворного советника так и не поднялся. Однако это обстоятельство, по-видимому, его вовсе не огорчало. Глядя на него, казалось, что счастливее и жизнерадостнее человека не отыскать во всей Персии. Если, например, кто-нибудь из сослуживцев или просто друзей, завидев его, спрашивал, как дела, то в ответ всегда раздавалось неизменное: «Прекрасно! Дай Бог каждому!», а лицо его при этом озарялось доброй, светлой улыбкой. И те, кто страдал пороком зависти, удрученно опускали глаза и начинали суетливо торопиться куда-то, придумывая на ходу причину. «Надо же! – рассерженно думали они. – У меня куча проблем, а у этого лысого коротышки соловьи на сердце поют! Безобразие!» И неведомо было этим несчастным, что надворный советник, имеющий молодую, но больную жену и трех дочерей, едва сводит концы с концами и давно шлет на Певческий мост безответные письма, в которых почтительнейше умоляет его сиятельство «о принятии детей на казенный счет в учебные заведения и ассигновании им ежегодных пособий на содержание». Супруга его Анастасия Викторовна, хоть была почти на пятнадцать лет моложе, но чувствовала себя неважно. А виной всему был местный, сугубо вредный для больных чахоткой климат. Сырость и жара, как в болоте. Ничто не помогало, никакие лекарства. Пробовали шпанскую мушку и всяческие компрессы, раздражающие легочные ткани и снимающие обострения; давали эрготамин – лекарство от чахотки на основе вытяжки из плесневого грибка, выращенного на ржи, – но от него у Анастасии Викторовны появлялись галлюцинации, а облегчение так и не наступало. И сколько ни просил Святослав Матвеевич о переводе в Бендер-Бушир, поближе к Персидскому заливу, все тщетно: мольбы до чиновников Департамента личного состава и хозяйственных дел МИДа не доходили.
Работа консула незавидная. Это только несведущий в дипломатических тонкостях обыватель большой разницы между посольством и консульством не видит. На самом деле все далеко не так. Русские купцы, ограбленные местными разбойниками, российские граждане, оказавшиеся во власти светского суда и содержащиеся в персидских тюрьмах, – все искали помощи в консульстве. А если к этому добавить еще и нотариальные услуги, регистрацию рождений, браков и смертей, приведение к присяге новому государю, контроль над выполнением воинской обязанности российских подданных, то станет совершенно понятно, насколько рутинной была эта работа. Из-за ее большого объема Святослав Матвеевич никак не мог получить отпуск. Своих престарелых родителей, имевших небольшое имение в Воронежской губернии, он уже не видел восемь лет. А жалованье? Оно было намного ниже, чем у дипломатов, а карьерный рост ограничивался чином статского советника. И это обстоятельство не оставляло надежд на спокойную и обеспеченную старость. Правда, где-то глубоко в душе теплилась у надворного советника вера в призрачное будущее: дослужиться до должности генерального консула Персии. Вот тогда-то можно было бы выйти в отставку в чине действительного статского советника – читай генерала, – а это совсем другое дело! Собственно, этой мечтой он жил.
Байков, судя по всему, в консульстве был частым гостем, и потому казаки, охранявшие вход, отворили ворота и пропустили не только его, но и всю компанию.
Стоило в дверях кабинета появиться Ардашеву, как Красноцветов тут же поднялся из-за стола, вскинул вверх руки и воскликнул:
– Святые угодники! Кого я вижу! Да неужто сам Клим Пантелеевич пожаловал! Господи! А ведь сказывали, что вас тогда… того… – Он провел ладонью по горлу, но осекся, увидев за спиной статского советника Байкова и незнакомца с бородой. – Рад, рад безмерно! – он долго тряс Ардашеву руку, а потом указал гостям на широкий восточный диван с золотыми амурами по краям. – Присаживайтесь, господа. – Он придвинул стул и расположился напротив. – Ну рассказывайте, куда едете? Откуда?
– В Тегеран, на новое место службы, – весело отрапортовал Клим Пантелеевич, – а это отец Симеон, настоятель пока еще не построенной церкви, на которую теперь надо будет найти средства, поскольку деньги покойного Раппа исчезли.
– Да-да, горе родственникам… Я занимался отправкой его тела на родину. Ох уж эти персы, хуже татар. Нет у них сердца. – Он повернулся в сторону иерея. – Позвольте, батюшка, испросить вашего благословения.
– Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь.
Склонив голову, консул поцеловал руку священника, перекрестившего его. Подняв через секунду глаза, Красноцветов изрек:
– А теперь, господа, прошу всех отобедать.
– Благодарю вас за приглашение, Святослав Матвеевич, но нам бы желательно попасть в Тегеран дотемна, – вежливо попытался отказаться Ардашев.
– И заправиться бы не мешало. Бак почти пуст, – поддержал статского советника Байков.
– Батюшки святы! – Красноцветов округлил от удивления глаза и выразительно посмотрел на стенные часы. Стрелки показывали без четверти час пополудни. – Успеете! Не волнуйтесь! А нет, так у меня заночуете! Сегодня Настюшка как раз замыслила новое блюдо. Ее местная кухарка научила. – Он вдруг просиял, поворотился к Ардашеву и осведомился: – А помните, душа моя, как вы у нас гащивали?
– Как же, как же! Анастасия Павловна всегда готовила чудный абгушт[40].
– Отцы Спасители! – Он восторженно хлопнул в ладоши. – Не забыл! А ведь, почитай, лет десять прошло. Не меньше!
– Девять лет и три месяца, – невозмутимо заметил Клим Пантелеевич.
– Вот-вот, и три месяца. Вы всегда были удивительно точны.
Консул возбужденно прошелся по комнате и, остановившись напротив Ардашева, поинтересовался:
– Кстати, а в какой должности вы теперь служите? В каком чине? Небось уже давно в статских ходите?
– Статского дали всего неделю назад. А прибыл я сюда в качестве чиновника по особым поручениям. Занимаюсь расследованием смертоубийства Генриха Августовича Раппа.
– Помяни, Господи, Боже наш, в вере и надежде живота вечнаго преставльшагося раба Твоего, брата нашего Генриха, и яко Благ и Человеколюбец отпущаяй грехи его, – нараспев, будто при отпевании, проговорил батюшка и горестно вздохнул.
Пропустив слова иерея, Красноцветов повел удивленно бровью и спросил:
– Вы? Расследованием?
– Да, – кивнул статский советник. – Я ведь, Святослав Матвеевич, еще в пятом году в отставку вышел. Реанимировал свое юридическое образование и семь лет работал присяжным поверенным в Ставропольском окружном суде. Но вот позвали назад, и я вернулся.
– Но помилуйте, душа моя, адвокат не судебный следователь!
– Так ведь таковых в МИДе и не имеется, – вставил веское слово драгоман.
– Да-с, вы правы, Митрофан Тимофеевич, не имеется. А жаль. Одного-двух бы не мешало.
Сощурившись с простодушным лукавством, консул полюбопытствовал:
– А вы, случаем, не помните, благодетель вы мой, несколько лет назад газеты писали о таинственной череде смертей, случившихся в Вюртембергском королевстве?
– Читал что-то в «Новом времени». – Ардашев задумался на миг и, кивнув головой, сказал: – Если я не ошибаюсь, русский посланник – барон Стааль – скончался от удара в Штутгарте. Незадолго до этого такая же участь постигла и какого-то прусского министра. Простите, фамилию запамятовал. Эти два скорбных случая объединяло то, что обе кончины произошли дома у баварского посланника графа Мояво время игры в карты.
– Удивительно! У вас феноменальная память! – Красноцветов, точно механическая кукла, у которой кончился завод, в изнеможении плюхнулся на стул. – А хотите, душа моя, и я вас удивлю?
Выдержав паузу, он поднял указательный палец и многозначительно изрек:
– Рапп предчувствовал свою смерть. И больше того, он говорил об этом мне всего за месяц до убийства?
– Вы виделись с ним? – осведомился статский советник.
– Да, он приехал собирать деньги в здешней русской колонии на строительство храма. Встречался с купцами. Они-то и познакомили его с Веретенниковым. Был он и у меня дома. Настюшка стол накрывала. – Святослав Матвеевич улыбнулся уголками губ. – А уехал утром, чуть свет. В гости приглашал. Но мне все не досуг было…
– Как? – воскликнул Байков и подскочил с дивана. – Вы же были в Тегеране за два дня до убийства. Я видел вас на мейдане с полковником.