Угодья Мальдорора - Евгения Доброва 5 стр.


Пока костер разгорался, мы разложили на большом пне провизию: бутерброды с тушенкой, фляжку с водой, два яблока и четыре конфеты «Коровка». Что-то я забыла… Ах, да, «Буратино».

— Хочешь лимонада?

— На обратную дорогу оставь.

Несмотря на влагу, пень, на котором мы разместились, был широким и крепким, без парши, — скорее всего, дерево просто сломал ураган, а кто-то обтесал у корней для привала. Мы перекусили, собрали еще веток, развернулись к трясине и стали смотреть…

Постепенно стемнело. Болотные огни мы караулили часа полтора — но так ничего и не произошло. Ни огонечка, ни искорки. Темно и тихо: только треск прогорающих сучьев.

— Долго еще ждать будем? — спросила я Лифчика.

— Минут двадцать посидим и пойдем.

— Холодно.

Ни слова не говоря, Сашка притянул меня к себе и обнял. Я подумала — вот, первый раз я обнимаюсь с мальчиком. Что я чувствую? Немного сосет под ложечкой, будто хочется есть. И жар — он нарастал изнутри, разливаясь из-за диафрагмы.

— Ты раньше когда-нибудь обнимался?

— С девчонкой? Нет, никогда…

Врет, подумала я сладко и положила голову ему на плечо. Мы еще долго сидели так, глядя на пламя костра, на мертвую плешь болота, надломленный остов ели на островке, черные прутья кустов. Начал накрапывать дождь, мелкий, будто сквозь решето.

— Пошли, что ли, — наконец сказал Сашка. — Нет никаких огней. Я же говорил, вранье.

Он зажег фонарь, и мрак подступил ближе, сдвинулся, охватил нас кольцом. Осторожно переступая с кочки на кочку, мы выбрались на тропинку и повернули в сторону дома. Дождь разошелся и с каждой минутой лил все сильнее. Мои ботинки на тонкой подошве основательно промокли. «А вот и не заболею!» — думала я с мрачным задором. Это была уже вторая пара, первую я промочила в сыром мху по пути сюда.

Фонарик, который вначале светил ярким лучом, теперь давал едва различимый ореол.

— Я выключу, батарейка садится, — сказал Сашка, но вместо этого осветил меня слабеющим лучом с головы до ног.

— Шнурок сейчас развяжется. Поправь.

Я глянула на ноги — узел завязан, но не крепко.

— И так дойду, — у меня не было сил наклониться.

— А если нам придется от кого-то убегать? — с этими словами Сашка присел на корточки и принялся перешнуровывать мой ботинок.

— Дай, я сама.

— Стой, не дергайся.

— Никуда я уже не убегу: устала, — вздохнула я.

— Значит, будем драться, — сказал Сашка.

Я успокоилась: это он умел, и еще как.

Мы миновали стрельбище и теперь шли по широкой продольной просеке. Дождь прекратился. Небо очистилось от туч, дорогу озарила луна. Вдруг Сашка остановился и замер, прислушиваясь.

— Тихо! Тут кто-то есть.

В кустах раздался оглушительный хруст. Из темноты на нас шагнул солдат. За ним еще один, пониже ростом и, видать, помладше.

— Опа! — сказал высокий, раскинув руки. — А ну иди сюда, птенчик. А ты давай, вали, пока живой.

Я инстинктивно попятилась.

— Держи ее!

Но второй не бросился на меня, нет, — он остался стоять, где стоял. Похоже, он и сам не ожидал такого поворота.

Ветер донес удушливую волну перегара.

Дальше события разворачивались стремительно. Лифшиц бросился на старшего, с налета толкнул и поставил подножку. Служивый упал, ударившись виском о корень. Я поняла это по стуку. Убился! — подумала я. Младший бросился его поднимать. Старший что-то промычал и грязно выругался. Живой!

— Бежим! — крикнул Сашка, и мы понеслись со всех ног.

— Догоню — у-убью, суки! — набирая обороты, доносилась вслед нецензурная брань.

Все произошло так быстро — я даже испугаться не успела. Мы летели, как на олимпийском забеге, не разбирая дороги, по лужам, по корням, по грязи. Сердце ухало в горле, в боку кололо, под ребра больно била бутылка лимонада, которую я сдуру положила во внутренний карман. Погони, кажется, не было.

— Что я говорил! — на бегу повторял Лифчик. — Шнурки надо завязывать! Поняла теперь?

— Больше не могу, бок болит, — взмолилась я. — Они за нами не побежали. Давай пойдем быстрым шагом.

— А если догонят? До фермы немного осталось, туда уже не сунутся. Там люди.

— Не могу-у…

— Руку давай. — Я протянула руку, и Лифшиц потащил меня за собой.

Последний километр дался непросто. На околице, как подкошенная, я рухнула прямо в траву. Сашка чувствовал себя куда лучше, пробежка почти не сказалась на нем, вот что значит спортсмен. Нисколько не стесняясь, он расстегнул мою куртку, вытащил из-за пазухи «Буратино», открыл перочинным ножом и жадно стал пить.

— Хорошо, что оставили.

— Я тоже хочу.

— Надо идти, — сказал Сашка. — Теперь уже недалеко.

— Может, здесь переночуем, у тети Лиды?

— Меня мать убьет.

— Меня, наверно, тоже… Пошли.

— Не говори никому про солдат, — попросил Сашка.

— Это беглые были?

— Да нет, эти в самоволку ушли. От них вином воняло — у беглых откуда вино? Они овощи на огородах воруют, грибы собирают в лесу, — Сашка замолк, а потом стал насвистывать мелодию из «Шербурских зонтиков».

Беглецы часто нарушали покой Лесной Дороги: вокруг находилось несколько гарнизонов. В прошлом году на поляну за школой даже вертолет прилетал — ловили трех рядовых. Они были вооружены, и нас до вечера не выпускали из класса. От нечего делать мы прилипли к окну и по перемещению фигур на опушке пытались угадать ход событий. Но на боевик было мало похоже: ни выстрелов, ни погони. Зажатые в кольцо оцепления солдаты сдались, и вертолет улетел.

От фермы до дома рукой подать — километра два, но мне казалось, что мы идем уже целую вечность — идем, идем и никак не дойдем. Но вот лес стал редеть, сквозь просветы между стволами показались огни, послышался лай собак. Мы приближались к поселку. Там нас уже искали.

— Вот они! — раздался чей-то голос.

Навстречу двигалась группа людей. Фонари разрезали тьму. Я различила папу с бабушкой и поняла, что мне капец.

— Где вы были?!

— Гуляли.

— Время час ночи! Где гуляли? В лесу?

— За школой. Мы книжки смотрели…

— Какие книжки?

— Макулатуру.

— Макулатуру в воскресенье увезли! Не ври, вас видели, как вы из леса выходили, — и папа пребольно влепил подзатыльник. — Домой придем, ты у меня попляшешь!

— Все! Никакого театра! Никакого дня рождения! Никаких гостей! Мала еще с парнями по лесам шляться! — подливала масла в огонь бабушка Героида.

— Еще раз вместе увижу, выдеру как сидорову козу! — пообещал папа. — Распишу как бог черепаху! А к парню у меня отдельный разговор.

— Н-ну? — с вызовом сказал Лифшиц.

Но тут подскочила его мама, схватила Сашку за руку и потащила прочь со двора.

— Пусти!

— Пойдем-пойдем-пойдем.

Я успела удивиться тому, что моего супермена так запросто взяли и увели, словно карапуза.

— Они, между прочим, за одной партой сидят, — вдруг вспомнила Героида. У меня упало сердце. — Завтра же скажу, чтоб рассадили. У, сволочь! Завел девочку в лес на ночь глядя. Что вы там делали? — снова накинулась она на меня.

— Огни смотреть ходили, — пролепетала я.

— Какие еще огни?

— Ведьмины…

— Что значит — ведьмины?!

— Так в книжке было написано.

— Я тебе покажу огни! Отвечай, чем вы там занимались?

— Ничем…

— Целовались?

— Нет… — сказала я, а сама подумала: напрасно мы не поцеловались… хотя бы разочек… Эх, счастье было так близко.

— Точно?

— Точно, — вздохнула я.

— Смотри у меня! — смягчившись, все же пригрозила бабушка.

Назавтра нас рассадили. К Лифшицу сел ботаник Карпухин, а меня вернули на заднюю парту к Таньке.

Два дня я ходила и ныла — почему мне нельзя с ним дружить? Не такой уж он и плохой, первое место привез с «Веселых стартов». И по математике у него пятерка… и по ботанике…

И тут бабушка произнесла непонятную странную фразу:

— Потому что мы антисемиты!

— А что это значит? — спросила я.

— Это значит, мы против евреев, — отчеканила бабушка.

Кто такие евреи, я знала.

«Ну что же ты, Сашка… — с сожалением думала я. — Был бы хотя бы цыганом…» И тут мне в голову пришла спасительная мысль: а Клейманы?! Наши соседи сверху, с пятого этажа, родственники известного актера Гафта? Бабушка, когда приезжала, с ними очень дружила. Фамилия соседей произносилась по десять раз на дню, и всегда с большим пиететом: «а вот Клейманы…», «а у Клейманов…» и тэ дэ.

Я думала об этом целый день.

— Баба, — спросила я вечером, — ты говоришь, что с Лифшицем нельзя дружить. А как же Клейманы?

— Что «Клейманы»? — рассердилась почему-то Героида. — Спать иди! Ишь, умная, — Клейманы! Клейманы достойные люди, а этот бандит ничему путному тебя не научит.

Ночью, в постели, я тихо и горько плакала в подушку и подсчитывала количество лет, через которые Героида уж точно умрет.

Ночью, в постели, я тихо и горько плакала в подушку и подсчитывала количество лет, через которые Героида уж точно умрет.

Но она еще поживет. Потом, когда мне исполнится шестнадцать, она пришлет на день рождения открытку с заснеженными березками и будет просить прощения за все, но я оставлю послание без ответа, потому что к тому моменту прощение во мне еще не созреет.

И тогда она больше не напишет ни слова.

Бледная поганка

Она, конечно, не пустит. Но я все равно поупрашиваю. Хоть нервы помотаю ей своим нытьем.

— Можно, ну ба-а…

— Нет, нельзя.

— На один часик! Пожалуйста!

— Нет, и не проси.

Сашка Лифшиц, одно только имя которого было теперь для меня табу, пригласил в субботу на день рождения. И я очень хотела туда пойти.

— Ба, я ненадолго! Ну почему нельзя?

— По кочану. Сама потом спасибо скажешь.

Бабушка Героида смотрела в упор. Взгляд ледяной, пронзительный. Я видела все прожилки глазных яблок, все красные сосуды на белках. Как же я ненавижу тебя, подумала я. Ярость подкатила тяжелым шаром к диафрагме и стукнула в грудь изнутри. Гнев замедлил время, обострил внимание до предела. Я вдруг увидела все предметы в мельчайших подробностях. Я видела все, всю вселенную, до пятнышка на обоях, до дохлой жирной мухи между оконных рам. «Сама спасибо скажешь»… Спасибо? Да я тебя убью! Когда вырасту.

Я шарахнула дверью так, что с косяка отлетела чешуйка краски. В комнате бросилась ничком на кровать и закрыла лицо руками.


В классе была мода на анкеты — вирус залетел из параллельного шестого «Б». Хозяйка опросника писала в общей тетради вопросы «твоя любимая песня?», «какие мальчики тебе нравятся?», «кем ты хочешь стать», «твоя мечта?» и так далее, а потом всем по очереди давала ее заполнять. В промежутках между ответами подружек вписывались куплеты из песен, толкования снов, акростихи, анаграммы, приклеивались открытки с зайцами и медвежатами художника Зарубина…

Я сидела и заполняла анкету Таньки Капустновой, тщательно вырисовывая перьевой ручкой хвостики букв. Я очень старалась — Танька моя лучшая подруга как-никак. Я увлеклась каллиграфией и не замечала, что Героида, подкравшись, словно тать, со спины, стоит и смотрит мне через плечо.

— И сидит и пишет свою галиматью! Лучше бы посуду помыла!

Я вздрогнула. Моя мечта… Моя мечта — чтоб ты сдохла, мрачно подумала я.

— Сейчас помою, — сказала я и поплелась на кухню.

Вот если бы Героиды не существовало! Эта сладкая мысль вдруг овладела сознанием. Бабушка была злом моей жизни. Неизбежным, как дождь или снег, как смена времен года. Мы не выбираем бабушек. С этим можно только смириться.

А если не смириться? Вот если бы ее не было! Никто не указывал бы, с кем дружить. Я могла бы встречаться с Сашкой и гулять хоть допоздна. Не пришлось бы каждый день утюжить школьную форму. Мыть тарелки с обратной стороны. Делать по утрам зарядку. Спать с открытой форточкой. Носить панталоны.

Никто больше не называл бы меня «сударыня» — терпеть не могу это слово. Никто не кхекал бы ночью за стенкой. В квартире наконец-то перестало бы вонять гнилыми зубами. Я спокойно красила бы ресницы. Завела бы хомячка или крысу. Сколько влезет, смотрела бы телевизор. А главное, меня бы никто не кон-тро-ли-ро-вал!

Так нет, приставили цербера. Мать Тереза! Сильвестр в юбке! И вообще, это не ее дом! Приехала со своей Украины и командует, Шарик-в-гостях-у-Барбоса.

Скорей бы она убралась восвояси, эта чертова бабка!

Но что-то она не спешит нас покидать. Совсем даже не собирается. Живет уже девятый месяц, и сколько еще пробудет, неизвестно. Папа, видите ли, ее подкармливает. Продуктов ей там, у себя, не хватает. Да я тебя так сейчас подкормлю! Так подкормлю!

В моей голове вспух и вознесся атомный гриб. Имя ему было — бледная поганка. Я помнила то место, где мы обнаружили ее с Лифшицем во время позавчерашнего похода в лес. На Лисьих Горках, во мху, под старой поваленной сосной…


Героида очень любила жареные грибы. В холодильнике как раз стояло только что собранное лукошко опят. Завтра она приготовит их — сначала отварит, а потом кинет на сковородку и обжарит с луком в сметане. Потом съест. И умрет. Потому что я подложу ей подарочек. Бледную поганку. Угощу ее, как тайная полиция — старца Распутина.

Я все продумала. Завтра пятница, родители будут на работе, а Героида дома. После школы я сбегаю в лес за поганкой. Но сперва попрошу Капустнову, чтобы она позвонила мне ровно в четыре. Раздастся звонок. А там как будто это Героиду. Я ее позову. Как минимум полминуты она будет алокать в пустоту. А потом Танька нажмет отбой. За это время блюдо будет приправлено мелко-мелко искрошенной поганкой. Пожалуй, хватит одной шляпки — а то вдруг ножка жесткая и станет заметно.

Таньке скажу, что хочу разыграть бабушку. Якобы после родительского собрания в нее влюбился наш старикашка завхоз и теперь звонит и дышит в трубку, во маразматик старый!

Героида вернется на кухню, выложит грибы со сковородки на блюдо и позовет меня обедать. Я в это время буду сидеть, запершись в туалете, и громко хрюкать водой из клизмы, изображая расстройство желудка. После чего пошуршу бумажкой, смою несуществующий понос, пошумлю водой из крана, выйду и объявлю Героиде:

— Что-то меня прихватило… Ба, я попозже поем. Пойду полежу.

И она сядет за стол одна. И это будет последняя ее трапеза. Я вызову, конечно, ей «скорую», отчего ж не вызвать. Когда станет совсем плохо. Врачи приедут самое раннее через час, из райцентра в наш поселок быстрее никогда не добирались, проверено электроникой. И все получится. Если я смогу найти поганку.

Я долго думала о том, что будет со мной, когда она умрет по-настоящему. Как я себя буду чувствовать? Станет ли меня мучить совесть? Я думала две ночи напролет и все-таки решила ее убить. По правде. Но сделать это так, чтобы никто меня не заподозрил.

Я взвешивала все за и против. Огорчение папы. Облегчение мамы. Похоронные расходы. Она будет «груз 200». Я знала, что это такое. Мама говорит, летать самолетом накладно. Это значит, мне не купят новые коньки. Папа обещал к зиме. Ну и бог с ними. Бог с ними, с коньками.


И вот день настал. Я волновалась, но не сильно. После уроков, не заходя домой, я с ранцем за плечами и мешком со сменкой в руке отправилась на Лисьи Горки за поганкой. Я дошла по просеке до лесного озерца и взяла левее, ориентируясь на молодые березки. Вот и вывороченная сосна. Наклонилась, раздвинула траву… где же? Неужели ошиблась? Нет, все-таки здесь. Наверное, ближе к корням.

Вот она, беленькая! Я боялась, что не найду ее, но она сидела ровно на том же месте, даже еще подросла. Чтобы не прикасаться к поганке, я обернула ножку чайной фольгой из-под «Байхового № 2» и потянула. Послышался легкий чпок, и грибок оказался у меня в руке. Я положила его в пакетик, предварительно проверенный на отсутствие дырок путем надувания, крепко-накрепко завязала и сунула в карман. Откинула волосы со лба и вытерла вспотевшие ладони. Уф! Все-таки мандраж у меня был.

Около дома я встретила Кочерыжку, она шла с факультатива по математике.

— Звонить? — спросила Танька. — Как договаривались?

— Ага, — ответила я. — Ровно в четыре.

Героида соблюдала режим, и у меня все шло как по маслу.

В 14:00 она налила в кастрюлю воды и поставила ее на огонь. Пока вода закипала, Героида почистила грибы и бросила их в кипяток.

Теперь она убавит газ и полежит с газеткой полтора часа. За это время сделаю на завтра математику и, если получится, упражнение по английскому.

В 15:30 Героида вернулась на кухню, сняла кастрюлю с плиты и откинула грибы на дуршлаг. Поставила разогреваться сковородку. Плеснула туда подсолнечного масла и, вывалив содержимое дуршлага, бухнула сверху три ложки сметаны. Посолила. Перемешала. Накрыла крышкой.

Я наблюдала ее действия, сидя за кухонным столом над раскрытым учебником «инглиша». От волнения я качала под столом ногой и задевала об стену.

— Не ботай! — сказала бабушка. — Посидеть нормально не можешь?

По радио началась передача «Сатира и юмор» — актеры читали постановку «Золотого теленка». Героида вытерла руки о фартук. Прибавила звук. Засучила рукава и принялась мыть дуршлаг и кастрюлю.

Танька не подвела — ровно в 16:00 раздался звонок. Я сняла трубку, спросила Капустнову: «Вам кого?» — и, выждав секунд пять, крикнула: «Баба, тебя!»

Героида устремилась к телефону, а я на кухню. Раз! — поганка отправляется на сковороду. Два-с! — поджарка тщательно перемешивается.

Получилось!

Из кухни я проскользнула в туалет и в изнеможении плюхнулась на крышку унитаза. Похоже, сейчас и впрямь случится то, что я собралась имитировать. Внутри похолодело. Я чувствовала себя так, словно из меня выкачали воздух. Словно осталась одна оболочка, без хребта, без каркаса, и она рассыплется прахом через секунду. Мама мия, неужели это конец! — думала я, цыкая водой из бабушкиной литровой клизмы в унитаз. Ш-шух! — спустила воду. С мочалкой и дустовым мылом вымыла руки. Вернулась на кухню, села на свою табуретку.

Назад Дальше