— Двойной Джек…
— Он мертв, — вздохнул Джек, — Идем. Рано или поздно какой-нибудь храбрый дурак попытается повторить наш путь через расщелину, а кто-нибудь поумнее поднимется с другой стороны холма, менее крутой.
И Джек принялся взбираться наискось по склону, хватаясь за торчащие из земли корни. Робин более медленно двинулась за ним. Джек больше не нес тяжелую корзину, но Робин умудрилась сохранить при себе кожаную сумку и колчан, хотя лук Меревин остался лежать внизу, на ступенях пещеры.
Они с трудом вскарабкались на вершину, а потом помчались по гребню холма, пригибаясь, изворачиваясь и прячась за деревьями, поскольку норманны действительно начали подъем по более пологому склону. К счастью, в лесу воины двигались куда медленнее и нескладнее, чем Джек и Робин, а проламывать себе путь через подлесок, как это делали ферраменты, им было не под силу.
Наконец, когда шум погони стих и вокруг остались лишь обычные звуки ночного леса, Джек остановился у ствола могучего дуба, в который когда-то ударила молния. Ствол раскололся в нескольких местах, сквозь просветы видно было большое дупло, но дыры были маленькими — через них не пролез бы даже ребенок.
— Принцесса, ты можешь открыть нам дорогу внутрь?
Робин коснулась дуба, прижав ладонь к древнему стволу. Будь дерево живым, девушка сразу почувствовала бы его зеленую искру. Но дуб давно умер. От него осталась лишь тень, вплетенная в общую память леса.
Робин затаила дыхание и застыла, стараясь не шелохнуться. Она ощущала, как разум леса медленно просачивается в ее сознание, словно туман, растекающийся над болотом. Она чувствовала, как молодое деревце тянется к солнцу, как листья трепещут под тяжелыми каплями дождя, как вытягиваются и разрастаются ветви, как увеличивается в объеме ствол — год за годом, век за веком.
Она словно стала дубом, заняла его место в памяти леса. Ладонь девушки окружили зеленые побеги. Там, где она касалась дерева, старая, загрубевшая кора ожила. Одна из щелей в стволе застонала и разошлась шире, с одной ее стороны проклюнулась маленькая веточка. Щель увеличивалась, а веточка становилась все внушительней; и вот уже она сама покрылась побегами. Несколько мгновений спустя зеленые почки раскрылись, выпустив на волю листья.
— Хватит, — подал голос Джек.
Робин услышала его издалека. Но она не хотела останавливаться, не хотела покидать лес. Она была дубом, и вся ее человеческая боль, вина и страх сделались чужими и далекими.
— Хватит! — повторил Джек уже с большим нажимом.
Робин содрогнулась и отдернула руку, сорвав кожу с бугорка у основания большого пальца, там, где она срослась с корой.
Девушка слизнула кровь со ссадины и нырнула сквозь щель в теплую, сухую и на удивление просторную полость, занимавшую примерно четверть ствола королевского дуба. Изнутри дупло было устлано толстым слоем мха, и Робин с радостью растянулась на нем, позволив долго подавляемой изможденности растечься по телу.
Через несколько минут Джек, прислонившийся к стенке рядом со щелью, произнес:
— До рассвета мы здесь в безопасности. А потом, возможно, лучше всего отправиться в Эвингтон. Ты сможешь попросить убежища в женском монастыре.
— Нет, — отрезала Робин. — Я не стану бежать от Всеотца к Христу Божьему Сыну.
— Тогда что ты собираешься делать, принцесса? — спросил Джек.
Голос у него был усталый — настолько усталый, что он начал запинаться. Робин посмотрела на него и впервые за свою недолгую жизнь осознала, что Джек уже стар, что ему самое меньшее сорок, а то и больше. А она и не заметила, что лицо у Джека серое от усталости, потому что думала только о себе.
— Прости, Джек, — тихо промолвила девушка. — Прости за все. Если бы я сдержала свое нетерпение и не кинулась в атаку, ничего этого не случилось бы… Меревин… Двойной Джек…
— Это все равно произошло бы вскорости, — сказал Джек непривычным для Робин тоном. Вся его обычная уверенность исчезла. — Принцесса Меревин это знала. После Сенлак-Хилл у нас было больше двух тысяч человек. А сколько осталось два дня назад? Тридцать и четыре! Не хочется поднимать эту тему, принцесса, но, думаю, тебе пора вступить в переговоры с твоим дедом.
— Что?! — в изумлении вскрикнула Робин.
Джек на несколько секунд опустил веки, потом с явным усилием заставил себя снова открыть глаза.
— Давай обсудим это утром, принцесса, — прошептал он. — Я устал… я так устал… быть может, усталость и отчаяние завладели моими мыслями. Давай отложим до утра…
Голос его оборвался, голова упала на грудь, дыхание стало медленным, ясно свидетельствуя, что Джека сморил сон.
Робин не спала. В ней бурлил гнев, но она не могла дать ему волю. Джек верно служил их семье — ее отцу, затем ее сестре — еще до того, как Робин появилась на свет. Конечно же, он ошибается. Кому-то могло показаться, что англы побеждены, но Робин не собиралась преклонять колени перед своим дедом и молить его о прощении. У нее были другие планы.
Именно эти планы заставили девушку проснуться до рассвета и тихонько выбраться из дупла, оставив спящего Джека. Несколько мгновений Робин смотрела на него, думая, правильно ли поступает, и даже протянула руку, собираясь разбудить его. Но рука застыла в нескольких дюймах от плеча Джека. Джек не позволит ей сделать то, что она задумала.
И все же Робин чувствовала, что ей не следует уходить, не сказав ни слова или не оставив знака, свидетельствующего, что она не попала в плен, а покинула это место по собственной воле. Поэтому она воткнула в землю рядом с Джеком свой ставший ненужным серебряный гребень с янтарем — все равно она отрезала волосы…
* * *Солнце уже давно встало, и воздух хорошо прогрелся. Робин пряталась в высокой траве и наблюдала за римской дорогой, ведущей из Ньюбери в Винчестер. На рассвете здесь проехал одинокий всадник, но Робин ожидала нескольких путников, или, еще лучше, обоз торговцев, тогда можно будет пристать к ним и затеряться среди людей. Чтобы облегчить себе задачу, девушка выбросила колчан, оставив при себе лишь стрелу с наконечником из слоновой кости. Теперь она была неудобно привязана к телу под туникой. Оперение Робин отломила — она не собиралась стрелять этой стрелой.
Когда заря уже сменилась ярким солнцем летнего дня, по дороге прошла небольшая процессия паломников в широкополых шляпах и с посохами. Их Робин также пропустила. Среди паломников она будет бросаться в глаза, как бурая поганка в корзине с мухоморами.
Следующая группа выглядела более многообещающей: будто целая деревня снялась с места и отправилась на ярмарку в Винчестер продавать плоды своих трудов. В группе было более тридцати человек, и мужчины, и женщины, с дюжиной ручных тележек и тремя повозками, которые тянули волы.
Робин вышла из-за деревьев, одергивая тунику и подтягивая штаны, как будто она отошла поискать место поукромнее и вот теперь возвращается обратно на дорогу.
Тридцать пар глаз с подозрением следили за ее приближением. Но когда путники увидели, что при ней нет ни меча, ни лука и что она не является предвестником появления оравы вооруженных разбойников, некоторые даже поприветствовали ее — неразборчиво, но дружелюбно.
Разговорившись по дороге с этими людьми, Робин выяснила, что все они — жители двух деревень. Девушка думала, что из-за ее норманнской внешности к ней отнесутся с подозрением, но если крестьяне и вправду что-то подозревали, то никак этого не показывали. Ближе к середине утра одна женщина даже пригласила Робин устроиться у нее на повозке, ссадив на время одну из своих внучек. Уставшая Робин с благодарностью приняла предложение.
Поначалу шли молча. Примерно через милю пути — все это время тишину нарушало лишь громыхание колес, скрип повозки да редкое фырканье волов — женщина обратилась к Робин с вопросом. Выговор крестьянки сложно было разобрать, но Робин поняла.
— Ты откуда, малый? Кто твой хозяин?
— Из Винчестера, — ответила Робин, радуясь, что ее, как она и надеялась, приняли за юношу. — Я свободный человек. Зовут меня… Вульф.
Женщина трижды кивнула, словно отчеканивая эти сведения в памяти.
— Я Элва, — представилась она. — Вдова. Мои сыновья — тоже свободные люди. Они держат надел от Генри Молине.
— А он хороший господин? — спросила Робин.
— Получше, чем тот, что был до него.
— У норманнов много плохих господ, — произнесла Робин. Она заметила, что женщина бросила взгляд на ее короткие волосы, и добавила: — Мой отец был англом, а мать — норманнкой.
— До сэра Генри нашим господином был англ. Когда стало известно, что он нашел свой конец при Сенлак-Хилл, мы плясали от радости.
Робин смерила крестьянку гневным взглядом и собралась спрыгнуть с повозки. Но женщина поймала ее за локоть.
— Я не имела в виду ничего дурного, парень. Что англские господа, что норманнские — мне без разницы. Все, больше ничего не скажу.
Робин смерила крестьянку гневным взглядом и собралась спрыгнуть с повозки. Но женщина поймала ее за локоть.
— Я не имела в виду ничего дурного, парень. Что англские господа, что норманнские — мне без разницы. Все, больше ничего не скажу.
Робин опустилась на прежнее место. Они перестали разговаривать, но через некоторое время напряжение развеялось, и молчание сделалось дружелюбным.
Теперь Робин смотрела по сторонам, наслаждаясь свежим воздухом и солнечным светом. Ей уже несколько лет не доводилось выходить днем из леса. Сейчас она видела, что земля вокруг стала более процветающей, чем раньше. Больше овец на склонах холмов, больше крестьянских домов, и за дорогой явно хорошо следили.
Когда крестьяне остановились, чтобы восстановить силы и дать покой волам, пока солнце стоит в зените, Робин поблагодарила Элву, пожелала всего хорошего и пошла дальше. Телом она чувствовала себя отдохнувшей, но в уме теснились мысли, порожденные мирной дорогой, довольством крестьян и богатством окружающей земли. Девушка пыталась убедить себя, что за землей ухаживают, как за ягненком — кормят на убой, — но это противоречило и тому, что она видела, и тому, как вели себя люди.
Через милю ее взору предстал Винчестер — древняя столица королей Англии. Когда-то этот город был ее домом. Робин не видела его больше трех лет. Она думала, что Винчестер будет выглядеть так же, как прежде, ведь первые двенадцать лет ее жизни он не менялся. Но город стал другим, совсем другим. Робин остановилась на дороге и в изумлении уставилась на него.
Старый деревянный частокол исчез, сменившись куда более высокой белокаменной стеной, соединенной с тремя старыми и четырьмя новыми каменными сторожевыми башнями. Сначала Робин показалось, что от старого королевского дворца — чертога, размещенного на невысоком холме, — ничего не осталось, но потом она поняла, что старый дворец встроен в новый замок. Получилось укрепление, которое полностью господствовало бы над городом, если бы его не уравновешивало аббатство с колокольней, не столь воинственной, но не менее высокой. Аббатство тоже изрядно разрослось и изменилось с той поры, как Робин видела его в последний раз. Гарольд не благоволил последователям Христа Божьего Сына, а вот Вильям, говорят, оказывал его жрецам всяческий почет.
Войдя в город через новые ворота, сооруженные из свежеотесанного камня — каменщики все еще трудились над фасадом, — Робин очутилась в толпе, и на несколько мгновений ее охватил неописуемый страх. Она не привыкла к такому шуму и суете вокруг, к случайным прикосновениям людей. Но девушка продолжала проталкиваться вперед, к рыночной площади, где обычно свободнее. Она решила, что уж рыночная-то площадь не могла слишком сильно измениться.
Однако добравшись, Робин обнаружила, что и тут все не так, как она ожидала. Площадь не пустовала, как бывало семь дней из четырнадцати, и не была забита продавцами, покупателями, товарами и мелкой домашней живностью, как другие семь дней.
Вместо этого по периметру площади была натянута грязно-красная веревка, ее держали вбитые в землю железные столбы. В каждом углу поля стояла небольшая группа воинов в доспехах, а посредине находилась огромная, грубо обтесанная глыба песчаника, лежащая на боку, словно опрокинутый эоловый столб. Из нее торчал меч. Даже на расстоянии шестидесяти футов Робин чувствовала, что здесь замешана магия железа. Меч вогнали в камень при помощи какого-то сильного заклинания.
Но присутствовал и отголосок магии падуба. Толком разобраться у Робин не получалось, но это было как-то связано с лежащей на камне рядом с мечом грудой веточек, — не то птичьим гнездом, не то чем-то подобным. Только вот в этом «гнезде» ощущалась мощная магия падуба, да и рябины тоже. От такого близкого соседства двух магий — падуба и железа — Робин охватило необычное чувство, и ее слегка замутило.
— Странно, правда? — донесся шепот у нее из-под локтя. — Посеребри ручку, и я расскажу тебе всю историю.
Робин оглянулась — и отступила. Безногий калека — у него не было обеих ног по колено — улыбался ей и протягивал ладонь. Видно было, что этот англ некогда отличался ростом, силой и красотой. Теперь же он сделался нищим — хотя, как предположила Робин, достаточно преуспевающим, потому что одет был вполне прилично, а для культей были сделаны мягкие подушечки.
— Ты потерял ноги при Сенлаке? — спросила она.
Робин решила дать калеке монету, если он окажется одним из людей ее отца.
— Не-е, — улыбнулся калека. — Несчастный случай при постройке замка. Королевский судья заплатил мне за увечье, но денежки давно разошлись. Давай же, не скупись. С тебя серебряный, с меня — история про меч.
— Нет, — отрезала Робин.
Она отвернулась и зашагала обратно к шумным, забитым народом улицам. Калека что-то крикнул ей вслед, но без злости. Что-то насчет того, что без хорошего рассказчика эту историю и слушать-то не стоит.
Толпа поглотила и закружила Робин. Девушке потребовалось некоторое время, чтобы снова сориентироваться и найти людской поток, который понес бы ее в нужном направлении, а не в противоположном, в более сомнительные кварталы.
Как бы ни поворачивали улицы, сколько бы народу ни толпилось вокруг, Робин держала свою цель перед глазами.
Башни замка неизменно возвышались над всеми крышами города.
В конце концов она добралась до ворот и остановилась между торговой сумятицей города и стражниками, бросившими на нее безразличный взгляд. Новая надстройка над ворогами была сделана из того же белого камня, что и городская стена. Но створки ворот, вырезанные из древнего дуба, были достаточно старыми, и на них были написаны имена всех королей и правящих королев Англии, начиная с Альфреда.
Робин обнаружила среди них имя отца. Герцог Вильям не стал его удалять, хотя этого можно было ожидать. Имя самого герцога красовалось здесь же, оно выделялось свежей резьбой по старому дереву и стояло над Гарольдом и Эдуардами, Эдгарами, Эдмундами и прочими, потускневшими до полной нечитаемости.
Робин кашлянула, пытаясь прочистить горло, и стражники снова посмотрели на нее. В ответ она уставилась на них и вдруг осознала, что это мгновение сродни тому, когда она сорвала с плеча Меревин рог. Если она сделает шаг вперед и заговорит, ее план придет в движение, которое уже не остановишь. От того, сработает план или провалится, будет зависеть ее судьба, и судьба герцога Вильяма, и всего англского королевства — а может быть, и всего мира.
Если она сделает шаг вперед и заговорит.
Один из стражников положил руку на рукоять меча. Теперь все трое смотрели на Робин, недоумевая, отчего она никак не наглядится на ворота и не пойдет своей дорогой, как делало большинство.
Робин шагнула вперед и одновременно с этим потянулась к железу, из которого были сделаны мечи, кольчуги и шлемы стражников, почувствовала его вес, потоки притяжения и отталкивания, что пульсировали в металле. Девушка вскинула руку, тряхнув сжатым кулаком в ритуальном жесте, и с этим взмахом все железо на стражниках и рядом с ними испустило пронзительный лязг, такой громкий и усиливающийся звук, что лицо младшего из стражников исказилось, и он чуть отступил в сторону.
Это был клич железа, объявляющий о прибытии благородного норманнского мастера железа. Его должен был услышать весь замок. Но даже мастера железа не сумели бы распознать данный конкретный клич, поскольку Робин никогда прежде его не использовала. И сейчас все они, начиная с герцога, должны были недоуменно гадать, кто же мог издать такой чистый и долгий зов.
Стражники отреагировали инстинктивно, вытянувшись по стойке «смирно». Пускай Робин и выглядела как мальчишка-бродяга, но клич железа не знал отказа. Девушка подошла к стражникам, остановилась вплотную к воротам и произнесла:
— Я принцесса Робин. Желаю, чтобы меня провели к моему деду, герцогу… королю Вильяму.
Еще несколько стражников подбежали и встали навытяжку по обе стороны от арки ворот. За ними появился какой-то рыцарь, на ходу цепляющий к поясу меч. Он четким шагом подошел к Робин, на миг преклонил перед нею колено и улыбнулся, весело и открыто, без малейшего следа двуличности, которую Робин подозревала во всех норманнах.
— Приветствую вас, ваше высочество! Я — Жоффрей из Мэндака. Король ждал вашего прибытия, он сейчас в большом чертоге. Прошу, пройдемте.
— Ждал моего прибытия? — переспросила Робин.
Внезапно горло ее сжалось от замешательства и страха, так что слова получились хриплыми и прерывистыми.
— Да, там уже собрались все наследники короля, — радостно ответил Жоффрей.
Он поднимался, отставая от Робин на ступеньку, и по-прежнему возился со своей подвеской для меча. Он напоминал Робин охотничьего пса, что был у нее давным-давно, еще когда отец был жив. Точнее, псу полагалось быть охотничьим, но вопреки своему рвению он постоянно путался в собственных лапах и радостно носился кругами.