И обряжать… Ну мужское ли разве это дело? Я сразу смекнул, взял этого ритуальщика с собой в цирк, прошли мы на территорию по моему удостоверению, чтобы он мне показал того, кто в морг приезжал. И опознал он его. И знаете кто это оказался?
— Роман Дыховичный, клоун? — спросил Колосов.
Воронов не ожидал и был разочарован:
— Ну вот, а я-то думал… Значит, и вы тоже что-то про него уже знаете?
Никита раздумывал ровно секунду: похороны Петровой уже идут, так что…
— Вот что, Андрей.., бери прямо сейчас криминалиста-фотографа, езжайте в Нижне-Мячниково, а я прямо сейчас с руководством договорюсь, чтобы похороны были обеспечены оперативной фото— и видеосъемкой. Я думаю, к полудню, к половине первого там все на кладбище закончится, похороны в поминки перетекут. Так что как только там начнут разъезжаться, вы сразу возвращайтесь. Кассету со съемкой мне лично представишь.
Воронов, бросив короткое, радостное «есть», полетел как на крыльях. Он был рад, что «шеф» понял его намек с полуслова. А вдруг и правда с его подачи откроется нечто такое . И они задержат не только этого кладбищенского живоглота, но и убийцу?
Никита вернулся в дежурку. Сел на подоконник, посмотрел в зарешеченное окно, узкое, как бойница.
Шары на зеленом поле, этот чертов бильярд… Ведь вот только что он был полон планов, только-только собирался ударить по главному «шару» на этот момент. Каких-то десять минут назад все его мысли вертелись вокруг главного на этот час фигуранта — вокруг дрессировщика, вокруг их финансовой грызни с Севастьяновым, вокруг блондинки Илоны, которую он до сих пор еще не допрашивал, а ведь она многое, очень многое могла бы порассказать об Аркане, раз была его любовницей Но вот.., удар! И вся бильярдная пирамида снова рассыпалась, раскатилась. Колосов вздохнул — действительно, как в басне: лебедь, рак и щука. А воз и ныне там. Знать бы только где.
Видеокассету со съемками происходившего на кладбище смотрели в кабинете начальника ОВД в третьем часу дня. Цирковые к этому моменту уже вернулись в шапито, поминки были скомканы — пора было готовиться к вечернему представлению, которое не отменяли.
Но проститься с Петровой пришла почти вся труппа. Колосов узнавал на пленке знакомых: вот Воробьев что-то горячо говорит, вытирая глаза платком, вот Разгуляев — он на голову выше многих в толпе, здоровый бугай, укротитель. А вот и рогатый муж, Баграт Геворкян, и тот тип, что выпендривался в слоновнике, — Кох, кажется, его фамилия, какой-то мальчишка рядом с ним и еще десятки и десятки лиц, знакомых, молодых, скорбных. Женщины тихо плачут, кто-то говорит последнее слово И — море цветов. Гроб, а затем и свежий могильный холм просто утопают в цветах. Астрах, георгинах.
— Михалыч, нет, ты только глянь на его лицо, — шепнул Колосову начальник Стрельненского ОВД, когда они напряженно следили за человеком, ради которого, собственно, и была затеяна эта пожарная видеослежка.
Роман Дыховичный стоял у самой могилы. По виду нетрезвый. Однако в лице его, как им показалось, было и что-то еще, кроме скорби и обильных пьяных слез, которых он совершенно не стыдился.
— Останови-ка кадр, — попросил Никита Воронова.
С экрана на них смотрел… Да, что-то странное, болезненное было в лихорадочно-блестящем взгляде этого худого небритого парня, когда он смотрел, как засыпали землей гроб Петровой. Вот он нагнулся, поднял с травы охапку георгинов и сбросил их вниз, в яму. Пленка кончилась. Начальник ОВД тут же по селекторной связался с отделом охраны общественной безопасности. Колосов слушал: на сегодняшнюю ночь дополнительные поисковые мероприятия… Увеличение числа патрульных машин в районе Стрельня — Нижне-Мячниково, дополнительные посты, проверка маршрута рейсового автобуса Стрельня — кладбище в вечернее и ночное время Никита чувствовал: их всех постепенно охватывает то непередаваемое волнение, которое бывает лишь на завершающей стадии крупной операции — на пороге Большой Охоты. И упускать подобный шанс, даже если он в конечном итоге окажется ошибочным и ложным, никто из истинных сыщиков себе не позволит. Даешь засаду! — Никита так ясно читал это на лицах своих коллег. Засаду на кладбище сегодня ночью, и завтра, и послезавтра, до тех пор, пока…
В Нижне-Мячниково начали подтягивать силы к 22.00. В половине одиннадцатого приехал и Колосов.
Он никому не сказал, но время с трех до восьми вечера провел дома, в своей квартире. Завел будильник и лег спать. Еще одну бессонную ночь просто бы не выдержали его нервы. А он предчувствовал, что они, нервы-нервишки, ой как пригодятся ему в охоте на эту странную тварь, предпочитающую мертвых — живым, мрак — свету и солнцу — луну.
* * *А луны-то как раз и не было на небосклоне! Уже в одиннадцать стало темно, хоть глаз коли. А далеко на востоке глухо зарокотал гром. Гроза приближалась, и сполохи молнии освещали черное небо тревожными синими вспышками. В их мертвенном свете знакомые предметы приобретали причудливые недобрые очертания: старая кривая сосна на опушке, покосившийся гранитный могильный камень, ржавый крест.
Могила Петровой располагалась в крайне неудобном для наблюдения месте — среди так называемых «новых захоронений», в лысой ложбинке за липовой рощей. Здесь все было пусто и голо, потому что посадки тоже были новыми, еще низкими. Пришлось расположиться для наблюдения на подступах, в старой части кладбища — среди частокола железных оград. Их острые пики-прутья напоминали копья, и приходилось беречься, как бы не напороться на них в темноте.
На засаду в напарники себе Никита выбрал Воронова. Тот был горд и польщен, но вида не показывал — хмурился, напряженно, зорко вглядываясь во мрак. То и дело к чему-то тревожно прислушивался.
Хоть и храбрился, но чувствовал он себя очень даже не в своей тарелке. Яркая вспышка молнии… Колосов увидел лицо напарника. Лейтенантик зажмурился, втянул голову в плечи — ч-черт! Глухие, но уже весьма ощутимые раскаты грома.
— Гроза идет, — Воронов сквозь темные кроны пытался разглядеть безлунное небо. — А если сейчас ливанет, что делать будем?
Никита посмотрел на часы с подсветкой: половина первого. Вечернее представление в цирке закончилось два часа назад.
— Помню, пацанами в пионерлагере спорили, кто ночью на кладбище сходить рискнет. — Воронов снова к чему-то прислушался. — Под Звенигородом лагерь был, ну и кладбище было местное в лесу. Наши ходили, а я… Я вот что думаю, Никита Михайлович, если я не ошибся и это он, циркач этот… Мы ж его с вами возьмем? И даже легко, думаю, без напряга?
— Ты его на манеже видел? — спросил Никита.
— Нет. Он вроде клоун, так вы мне сказали.
— Клоун. Он из цирка — если, конечно, это он.
А цирковые, знаешь, какой народ? У них подготовочка, как в нашем спецназе. — Никита немного утрировал, но делал это намеренно. — И вот что, Андрюха.., у тебя оружие с собой?
— Так точно.
— Давай.
— Никита Михалыч!!!
— Давай, говорю. А то я вас знаю. Мне не нужен еще один жмурик, при задержании конченный, а живой фигурант, дающий показания.
— Ой, что это? — вздрогнул вдруг Воронов. Колосов тоже напрягся — странный какой-то крик, протяжный, птица, наверное, ночная.
— Сова, — сказал он и… Тут их ослепило и оглушило. Молния и удар грома как из пушки. Казалось, земля треснула. И тут начали падать, тяжело, дробно ударяясь в землю, крупные капли дождя. А потом дождь пошел плотной стеной. За какие-то считанные секунды Никита, да и все сотрудники милиции, рассредоточенные по кладбищу, вымокли так, словно вынырнули с океанского дна. Глина под ногами мгновенно раскисла, превратившись в жидкую грязь. И самое главное — видимость сразу же стала нулевая. За стеной дождя, за этой сплошной водной завесой не то что могилу Петровой нельзя было разглядеть, но даже собственного напарника в пяти шагах — Все, кранты, — Воронов зашевелился, как крокодил в болоте, — только потопа еще не хватало!
У Никиты сработала рация. Начальник ОВД, руководивший операцией из патрульной машины, запрашивал совета — что делать? Сообщил, что часть патрульных машин ему пришлось уже снять: в Стрельне в ночном баре произошла групповая потасовка.
И там работы хватило бы до утра. И еще этот чертов ливень!
— По такому дождю вряд ли кто-то пойдет. — Рация трещала, из-за дождя шли помехи. — Так я думаю, Никита Михалыч, сделаем следующим образом… — Треск, шипение — и рация заглохла. Колосов чертыхнулся: теперь еще и без связи остались! Он встал, пытаясь разглядеть — не мелькнет ли где-нибудь среди дождевых струй свет карманного фонаря.
Молния, раскаты грома, а за ними удаляющийся вой милицейской сирены — часть патрульных машин действительно меняет дислокацию. Снимают и посты ГИБДД. На шоссе сейчас из-за ливня и так аварийная ситуация.
Никита подождал с минуту, слушал ночь. Дождь шумел в кронах деревьев, гром грохотал. И вместе с тем тут, на кладбище, было так.., тихо. Он, наверное, впервые понял, что означает этот вот кладбищенский покой, это мертвенное безмолвие. Царство мертвых…
Молния, раскаты грома, а за ними удаляющийся вой милицейской сирены — часть патрульных машин действительно меняет дислокацию. Снимают и посты ГИБДД. На шоссе сейчас из-за ливня и так аварийная ситуация.
Никита подождал с минуту, слушал ночь. Дождь шумел в кронах деревьев, гром грохотал. И вместе с тем тут, на кладбище, было так.., тихо. Он, наверное, впервые понял, что означает этот вот кладбищенский покой, это мертвенное безмолвие. Царство мертвых…
Сполохи молнии, ржавые кресты, влажный мох под руками, осклизлые могильные плиты, мокрая жирная земля, заглушающая любые шаги…
— Никита Михалыч…
Колосов почувствовал, что голос Воронова дрогнул.
— ..вы ничего сейчас не видели?
— Где?
— Вон там у ствола . Там вроде кто-то есть.
Колосов, напрягая зрение, смотрел, куда указывает напарник. И вдруг его точно полоснуло! Две желтые горящие точки из мрака сверкнули и погасли.
Шорох в кустарнике.
— Да это кошка, мать ее за ногу!
И вдруг — низкий, тоскливый, траурный вой.
— Это собака бродячая. — Колосов опустился в траву. — Собаки шастают по кладбищу. Или это местного сторожа пес. Он чудной какой-то, сторож-то, с приветом. — Воронов напряженно вертел головой, то и дело косясь в ту сторону, где сверкнули глаза. — Я приезжал, беседовал с ним Такое болтает… Чушь, конечно. Работу вроде бросать хочет, боится сюда ночью, на кладбище, ходить. Говорит.., говорит, это не живой, мол, тут с трупами расправляется, а мертвяк. Я его спросил — зомби, что ли? Очертенел, говорю, что ли, дед, что в такую хреновину веришь? А он мне…
Колосов положил ему руку на плечо: тихо, молчи.
Он сам еще толком не понял, что это — шум ли дождя, шорох ли ветвей в вышине. Кругом царила прежняя давящая на перепонки тишина. Странный звук больше не повторялся. Никита приложил палец к губам. Прошло четверть часа, им показалось — вечность. Дальнее ворчание грома становилось все глуше, глуше И вот снова легкий шорох. Потом вроде тихий лязг, точно металлическим предметом тихонько стукнули о камень Колосов тронул напарника, указывая направление, откуда, по его мнению, исходили эти звуки. Медленно и осторожно они начали подползать ближе То ли глаза уже немного привыкли к темноте, то ли тучи на небе постепенно рассеивались, но Никита чувствовал, что начинает гораздо лучше ориентироваться, четче различать предметы.
Воронов достал было из кармана фонарик, Никита удержал его — рано! Мы еще толком не знаем, куда светить, только спугнем. Стук повторился. А затем… Этот звук Никита не спутал бы ни с чем другим.
Кто-то копал землю, отбрасывая лопатой грунт далеко в сторону. Мокрая глина сочно чавкала.
— Не сейчас, — шепнул он Воронову. — Мы должны точно убедиться. Не должно остаться сомнений.
А то скажет потом, что по пьянке заблудился.
Смутная фигура двигалась в пелене дождя. Наклонялась, выпрямлялась, на секунду застывала, слушала ночь, затем снова припадала к земле. Внезапно раздался глухой удар. Что-то металлическое сильно стукнуло о дерево. Силуэт словно растворился во мраке. Никита не видел его, только слышал. Шорох разгребаемой руками мокрой земли, судорожные всхлипы, прерывистое дыхание, бормотание… Странное какое-то бормотание, словно из полузабытого сна, из детства… Чужие и вместе с тем такие знакомые слова… Колосов вздрогнул. ЧТО ЭТО? Кто там перед ними во тьме?!
— Никита Михалыч.., это же не… Это вроде…
Колосов махнул рукой: айда, начали! Свет карманного фонарика в руках Воронова вспыхнул ослепительно ярко. Они увидели разбросанные по траве венки, цветы, комья желтой глины, отброшенную в сторону крышку гроба, зияющую яму, а в ней…
Человек стремительно выпрямился. Он был обнажен по пояс. Дождевая вода текла с него ручьем.
— Ах ты, тварь!! — Воронов бросился вперед, сиганув через могильный холмик. — Стой, стрелять буду! — Нога подвернулась, и он, поскользнувшись на глине, с размаха грохнулся грудью на гранитную плиту. Фонарь шлепнулся рядом. Звон разбитого о камень стекла. Тьма.
Колосову повезло больше — он не поскользнулся.
Спрыгнул туда, прямо в разрытую яму, ощущая всей кожей, каждой своей клеткой, каждым нервом и ту мокрую, хлюпающую под ногами жижу, и эту слизь, и еще что-то холодное, твердое, страшное, там внизу, под ногами. Спрыгнул и сразу же понял, что тот, кого он задерживает, тщетно пытаясь сжать в тиски это голое, мокрое, стальное, гибкое, бешено извивающееся тело — очень, очень силен. Быть может, гораздо сильнее… Удар пришелся в пресс… Еще удар, стон боли… Колосов почувствовал, что ему вывернули кисть. Хотел было перехватить запястье, но промахнулся и… Его ударили в грудь, отшвырнули, снова ударили так, что, казалось, ребра треснут, а потом железной хваткой впились в горло. В какую-то секунду в этой тьме он даже видел у самого своего лица его глаза. В них было мало человеческого. Так смотрит из мрака в последний час наша смерть или демон, что принес ее с собой на крыльях.
Бешеным усилием Колосов пытался разжать душащую его хватку. Оторвал противника от себя и ударил коленом ему в пах. Рев боли! Рев не человека — животного. Тиски разжались. Колосов всей грудью хватал воздух. Свет фонарей — в этом мокром, призрачном, слезящемся дождем тумане, крики…
«Я держу его, за волосы держу, отпускайте, Никита Михалыч!» — горячечный шепот Воронова. И снова что-то холодное, твердое под ногами. Лучше об этом не думать! И рядом — стон ярости, разочарования, хриплый стон боли…
Крики подбежавших сотрудников милиции: «Стоять! Наручники! Вытаскивай его, осторожнее!»
— Это же не Дыховичный… Это… Кто это?! — удивленное, тревожное восклицание начальника Стрельненского отдела.
Незнакомца выволокли из ямы. Его дернули двое здоровенных патрульных. Держали, прижав лицом к мокрой траве. А он хрипел и не кричал даже, а выблевывал из себя чудовищные ругательства. Расстегнутые брюки его спустились почти до колен.
Никита тяжело дышал, смотрел на эту измазанную грязью голую спину, на этот затылок. Та фраза, что он услыхал во тьме, фраза полузабытого чужеземного языка, некогда с такой неохотой зазубренного на школьных уроках… Фраза, которую шептали тут на кладбище, в пароксизме животного вожделения, припадя алчным телом к другому телу, мертвому, бездыханному… Mein Liebchen… [5] Никита чувствовал подступающую к горлу тошноту. Наклонился и повернул его рывком — лицом к свету: Это был Генрих Кох. Но сейчас это был совсем не тот Генрих Кох, с которым Колосов несколько дней назад беседовал в цирке. Этого человека трудно было узнать. Эта туманная пелена в его глазах.., безумие, ярость, боль, неудовлетворенное желание, тоска… Кох судорожно вздохнул. Он закрыл глаза. Свет направленных на него фонарей слепил его точно ночную птицу. Сову…
Лопату — короткую, саперную, нашли среди венков. Тут же валялась и скомканная одежда — кожаная куртка и камуфляжная майка, которые он сорвал с себя еще там в могиле, над трупом. А при обыске в кармане его брюк нашли и еще одну вещь. Никита смотрел на мокрый, липкий предмет у себя на ладони, переданный ему патрульными. Это был перекрученный, наполовину уже использованный тюбик вазелина.
Глава 21 HEINRICH
С новым обыском, на территорию шапито нагрянули в семь утра. Перетряхнули вагончик Коха сверху донизу. Администратор Воробьев и вся труппа с безмолвным негодованием взирала на это новое «бесчинство» милиции. Ибо в то, что Кох каким-то образом может быть причастен к убийствам, в цирке не верили или делали вид, что не верят. И в этом и заключалась основная проблема.
Перед началом обыска Колосов лично предупредил всех сотрудников, участвовавших в засаде на некрофила: об обстоятельствах, при которых был задержан Кох, кроме них, пока не должна знать ни одна живая душа. Начальник местного ОВД поддержал коллегу: разнесись сейчас по Стрельне слух, что «кладбищенское чудовище» поймано, не миновать крупных объяснений с родственниками тех, чьи могилы были осквернены. А в районе и так в связи с этим делом напряженно. Как бы до самосуда не дошло. А ведь многое из того, что оперативникам сейчас и так уже очевидно, еще придется доказывать.
И для этого не раз возить его на следственные эксперименты, на экспертизы. И это лучше делать без лишней огласки.
Известие о задержании Коха было подано труппе шапито именно под соусом «возможной причастности к произошедшим убийствам». Для Колосова подобная версия не была такой уж не правдоподобной.
У него имелись на этот счет кое-какие предположения, хотя он пока еще и не торопился высказывать их вслух.
Но труппа восприняла новость и появление милиции с плохо скрытым раздражением. На сыщиков тут же посыпались упреки в самоуправстве и одновременно град хвалебных отзывов о помощнике дрессировщика: "Преданный цирку молодой человек! Сын уважаемых родителей! Известная цирковая династия!