И выигрывал. А потом еще закуривал.
— То есть как? Канистру? Как же это у него получалось? Лопнешь ведь!
— А потом он.., выливал бензин снова в канистру.
А как это получалось у него… У настоящих «индийских факиров» гуттаперчевый желудок и пищевод.
Тело-механизм, одним словом.. Эти секреты еще Гудини знал. А Баграт… Бензин он тот шоферам сбывал — это еще пачка сигарет. Так благодаря его «факирству» вся их рота куревом была обеспечена. А на манеже сейчас он иногда показывает свой любимый номер: выпивает аквариум с рыбками, а затем по просьбе публики возвращает их обратно. Сомики — живучие создания. А Баграт человек мягкий, даже рыбешку умертвить не способен.
Колосов слушал ее и думал: ну, цирк ходячий! Вот место происшествия бог послал: убийцы, слоны, укротители, львы, леопарды, некрофилы, факиры… Что же дальше?
— Однако сейчас, особенно после того, как все насмотрелись Копперфильда, такими фокусами публику не проймешь, — продолжила Погребижская. — А администрацию нашу и подавно. У нас в цирке прежде Бромм решал, что пойдет в программу, что нет, что коммерческий номер, сборы сделает, а что туфта. А как Аркаша пришел, он в свои руки это забрал. Ссылался на то, что у него опыт. Он вроде возле шоу-бизнеса прежде терся. Считал, что у него нюх на «гвоздь программы». Правда, когда он колебался, приходилось ему подсказывать.
Она смотрела на Колосова сквозь дым сигареты, словно предлагая догадаться о природе ее отношений с заместителем администратора и понять причину того, что муж ее так вроде бы лояльно относился к ее похождениям. Но Колосов не торопился «догадываться». Он был пока не уверен в самом главном: а был ли «лоялен» этот самый муж, чьи отпечатки (правда, не категорически подтвержденные экспертом) были обнаружены на орудии преступления. Однако он думал и о другом: ладно, хорошо, Баграта можно и нужно подозревать в убийстве Севастьянова, но для убийства Петровой у «факира» мотива вроде бы нет?
И наоборот: жену его можно записать в подозреваемые по убийству уборщицы, учитывая их отношения с Разгуляевым, но для убийства помощника администратора цирка мотива у нее нет, с какой стати ей убивать Аркана? Ведь он был в цирке «плечом» для нее, крепкой подпоркой, о которой мечтает каждая артистка. С его смертью она всего этого лишилась, превратившись из фаворитки в рядового члена труппы. Он вспомнил слова Мещерского: «нелогично все это как-то». Да уж, друг Серега. Но где ты в нашей жизни логику-то видал железную?
— Хорошо, — сказал он, давая понять, что смысл объяснений Погребижской до него дошел. — С вашим «треугольником» мы кое-что с вашей помощью прояснили. — Он решил пока не идти напролом. — Теперь давайте о других посплетничаем… Вот звезда ваша здешняя — этот Валентин Разгуляев. Он что за человек?
— Обаятельная скотина.
Ответ был как щелчок по лбу. После такого ответа интересоваться, «спала ли ты, красавица, и с ним», было уж совершенно «нелогично».
— Говорят, на его аттракционе с хищниками держится весь цирк, — нейтрально заметил он.
— К моему великому сожалению, и мы от него все во многом зависим.
— И еще говорят, что с приходом Севастьянова и приобретением новым вашим боссом Консультантовым контрольного пакета акций вашего заведения эти двое сильно урезали Разгуляева в его деловых устремлениях.
— Это Воробьев вам наплел? — Она прищурилась. — Ну да, слухи ходили — Разгуляев покупает цирк. Но потом деньги рухнули, и идея рассеялась как дым. Ничего, Валечка человек пробивной, все восстановит, что потерял. За три сезона где-нибудь в Мюнхене или в Гамбурге наверстает упущенное в денежно-валютном измерении. Нам еще, быть может, в ноги ему падать придется, чтобы не дал пропасть, взял в свою труппу.
Никита слушал ее… Откуда такая горечь и злость?
Ведь и Катя говорит, и Кох это подтверждает между Разгуляевым и ею был роман и она сама бросила дрессировщика ради более выгодного Севастьянова.
А у нее сейчас тон и взгляд женщины, смертельно оскорбленной. Что-то тут не так…
— За границей, значит, хорошо платят? — спросил он снова нейтрально.
— Кому как. Баграт прошлый сезон совратил меня, поехали, так потом во Франкфурте кое-как последние марки на обратные билеты наскребли. А таким, как Разгуляй.. Он ни с публикой, ни со зверинцем своим не церемонится. И потом он риск обожает, эпатаж. А публике это нравится. Особенно бабам.
Что нашим, что немецким.
«Да она его ревнует!» — осенило Колосова.
— А Генриха Коха вы давно знаете? — задал он новый вопрос.
— Несколько лет. Он последнее время у Разгуляева работал. Ходили слухи, что в новом сезоне ему собственный номер дадут.
— Чей?
— Липского.
— Это который со слонами? — Колосов вспомнил эпопею осмотра слоновника — А что, у Коха есть навыки дрессировки слонов?
— У него.. Генка просто ни черта, ни дьявола не боится. Отчаянный. А это в работе дрессировщика главное. Кураж.
— Значит, Кох вполне свободно мог заходить в слоновник в любое время и этот ваш грозный элефант на него не бросался?
Она взглянула — взмах густых накрашенных ресниц. Слов даже не потребовалось.
— А сами вы, Елена Борисовна, за Кохом ничего странного не замечали?
— В каком смысле?
— Ну, например.., с девушками вашими у него как тут было?
— С девушками? Где это вы тут у нас девушек обнаружили? — Она хищно приоткрыла розовые губы. — Вообще-то, полный ноль, по-моему. Геночка в смысле женского пола был существом не от мира сего. Он себе в основном пресс качал. Книжки читал.
Да со львами своими не церемонился. Они его больше, чем Разгуляева, боялись. Чуть увидят — и пошло-поехало…
«Чувствовали запах кладбища», — подумал Никита, а сам спросил:
— А что, разве в цирке бьют животных?
— Сейчас у Разгуляева репетиция. Пойдите, посмотрите.
— Обязательно. Но вы о Кохе рассказывали, простите, я перебил вас.
— Гена себя этаким воителем воображает, рыцарем без страха и упрека Нибелунг ты наш самарский — Она хмыкнула. — На исторических корнях своих, по-моему, помешался, на голосе крови и фатерлянде.
Скажите, а это точно, что он убийца?
— Мы проверяем его на причастность.
— Но вы и меня проверяете. Наверное, прямо сейчас. — Она посмотрела на Колосова. — Но я-то, тьфу-тьфу, — она постучала кулачком по стене, — пока тут, а он у вас в казематах.
— Ничего, ему полезно посидеть, — ответил Никита.
Что ж… Она вроде бы охотно, зло и подробно отвечала на все его вопросы. Сплетничала вроде бы от души и опять же вроде бы ничего не скрывала. Но… отчего у него в душе такой неприятный осадок от этого допроса? Словно он полчаса толок воду в ступе, а узнавал лишь то, что ему и так отлично было известно?
— Ладно. — Он встал. — Спасибо за помощь, Елена Борисовна. Говорите, у Разгуляева репетиция?
Не проводите меня, а то боюсь, не пропустят к вашей звезде.
— Это вас-то не пропустят? — Она тоже поднялась. Сигарета ее дымилась.
В дверях администраторской он вежливо пропустил ее вперед. Погребижская вприпрыжку спустилась и вдруг… Застыла на месте. Лицо ее стало землистым.
Сигарета выпала. Погребижская прижала руку к груди. Казалось, ей трудно было пошевелиться, сделать шаг.
— Елена Борисовна, что с вами? — встревожился Колосов.
— Ничего.., так.., мениск.., в ногу что-то вступило. — Держалась она, однако, за грудь. — Прямо искры из глаз… Вы идите, мне надо присесть, отдышаться.
— Да я за вашим врачом сбегаю, хотите?
— Нет, нет. — Она глубоко, жадно вздохнула. — Не нужно, спасибо… Уже лучше. Я просто оступилась. Неловко ступила на больную ногу.
Повернулась к двери администраторской. Поднималась по ступенькам медленно и осторожно. Однако не хромала. Впечатление было такое, что она несет себя, как полное ведро. И боится, смертельно боится расплескать.
Глава 23 ПАРАД-АЛЛЕ!
Несмотря на то, что стоял белый день и солнце слепило глаза, на куполе шапито мигала иллюминация. Ее проверяли светотехники к вечернему представлению. А на манеже репетировал Разгуляев.
Колосов вошел в амфитеатр и чуть не оглох.
Сверху из включенного на полную мощь динамика ударила громоподобная барабанная дробь. Напуганная шумом, прямо под ноги Никите метнулась мартышка в цилиндре и бархатной курточке, за ней волочился оборванный поводок. Следом устремился цирковой служитель, пытаясь поймать беглянку. Никита сплюнул: тьфу ты пропасть… Цирк!
То, что он увидел в следующую минуту, помимо воли приковало его внимание: на манеже — клетка, а в ней пять пятнистых злых леопардов на тумбах. В центре — черная пантера упрямо и свирепо катит шар по рельсам. А перед ней Разгуляев. Вот он выпрямился, раскинул руки — ап! Черное гибкое тело распласталось в прыжке. Колосов едва не схватился за кобуру.
Ему померещилось, что эта черная злыдня сейчас вцепится дрессировщику в горло, но…
Ему померещилось, что эта черная злыдня сейчас вцепится дрессировщику в горло, но…
— Тише! Вы что, с ума сошли! — В Никиту точно клещ вцепился Липский, которого тот в горячке и не заметил. Он стоял возле самой сетки, напряженно следил за репетицией. Пантера перемахнула через Разгуляева и приземлилась на тумбу. Это был отрепетированный трюк.
— Номер сорвете! — возбужденно зашептал Липский. — И так тут все на лезвии бритвы балансирует.
Вы еще лезете!
— Я никуда не лезу. — Колосов стряхнул его с себя. — Я просто подумал.., зверь же.., хищник.
В клетке начало происходить что-то. Липский махнул рукой — подождите вы! Смотрел на манеж.
Пятнистые ерзали на своих тумбах, переминались с лапы на лапу, и то один, то другой пытался спрыгнуть, подавая голос, рычал, скалился.
— Валя! Внимание! — крикнул Липский. — Справа!
«Справа», на взгляд Никиты, не происходило ровным счетом ничего. Там сидела сонного вида зверюшка ростом с хорошего теленка с клыками и когтями и брезгливо косилась в сторону пустого амфитеатра. Но едва Разгуляев приблизился, этот леопард мгновенно преобразился: бешено оскалил клыки и начал метко и сильно наносить удары лапой по тонкой палке в руке дрессировщика.
— Валя, ради бога, осторожнее., не перегибай…
— Я сам разберусь, Теофил Борисыч!
Липский наклонился к Колосову:
— Что вы наделали, а? Зачем забрали Генку? Ведь это же… Без ножа вы нас зарезали. Валентина в такие условия поставили! Он жизнью рискует!
Колосову уже осточертело отвечать на подобные упреки. Так и подмывало брякнуть этому «укротителю элефанта», в чем именно обвиняется Генрих Кох.
Злобное рычание из клетки. «Неподдающийся» леопард нехотя спрыгнул с тумбы и так же нехотя, огрызаясь на каждом шагу, направился к пирамиде в центре манежа. Прыгнул на одну из ее ступеней. На две другие ступени Разгуляев загнал еще двух леопардов. Потом положил хлыст на шар, подошел к пирамиде и… Тут Колосов похолодел. Дрессировщик протиснулся между пятнистыми телами и оседлал того самого зверя, который всего минуту назад пытался достать его когтями. Два других леопарда оказались у него за спиной, на возвышении. Никита отлично видел, куда именно был направлен их острый прицельный взор: на открытую шею и плечи человека.
— Самый опасный трюк. Сейчас он в полной их власти, — шепнул Липский. — Если что, не дай бог, никто и вмешаться не успеет. На этом трюке погиб великий Тогарэ.
Барабанная дробь смолкла. Могильная тишина в цирке. Ворчание леопарда. И — марш «парад-алле» из динамиков. Разгуляев спрыгнул на манеж.
— Тогарэ был знаменитый укротитель начала века. Красавец, женщины его просто обожали. — Липский как-то странно смотрел на арену: одновременно с восхищением и неприязнью. — Эпатировал публику знаете как? На арену в начале номера выставляли гроб, выпускали львов. Они выволакивали из гроба кровавые куски мяса, рвали и пожирали их прямо на глазах публики. Оргия, одним словом, кромешная.
Дамам дурно делалось. А затем в клетке появлялся сам Тогарэ и силой загонял зверей на тумбы, заставляя бросить добычу. Он первый придумал и эту вот «пирамиду смерти». На ней и погиб — на него бросился леопард, загрыз. Валентин похож на Тогарэ, сам это знает, подражает ему… Дурак. Самонадеянный мальчишка…
— А в вашем цирке это самое, ну, с гробом, проделать не пытались? — спросил Никита, следя за манежем. Там вроде все утихомирилось. Звери снова чинно расселись по местам.
— Генка как-то раз предложил. Говорил, что гуманной дрессировкой никого сейчас не удивишь.
Нужен риск, эпатаж. Одним словом, опасный кровавый спорт. Это, мол, значительно повысит сборы.
— А он не сообщил, откуда гроб взять?
— Нет. А при чем тут… — Липкий внимательно глянул на Колосова и ответил холодно:
— Естественно, этот бред отвергли. Всему есть предел, в конце-то концов.
— День добрый. Какими судьбами?
Колосов отвернулся от Липского — с той стороны клетки на него смотрел Разгуляев. Он стоял, широко расставив ноги, вполоборота к ним, не упуская из виду и рассевшихся полукругом на тумбах хищников.
— Вы ко мне?
Никита увидел в его холодном насмешливом взгляде что-то…
— К вам. Надо поговорить.
— Ну, раз надо…
Разгуляев шагнул к боковой двери клетки, той самой двери, у которой некогда бессменно дежурил Кох, и с лязгом отодвинул засов.
— Раз надо — прошу. Заходите, потолкуем.
Синие глаза… Никита видел в них сейчас лишь презрение. Он почувствовал, как предательски сжалось его сердце.
— Ну, мент, что, особого приглашения ждешь?
А вот и зрители… И голос до тошноты знакомый.
Под ложей осветителей стояли испуганный, враз потерявший дар речи администратор Воробьев, два каких-то плечистых бугая в тесных дорогих костюмах и… Клиника собственной персоной. Клиника — весь белый, как ангел, — брюки, рубашка, пиджак, небрежно свисающий с плеча. Со знакомым Колосову пластырем на губе и в темных очках от Валентине.
— Ну? — тихо и дружелюбно промолвил он. — Что же ты, дружок? Мы гостям всегда рады. Всегда и везде.
Колосов шагнул в клетку. Разгуляев захлопнул дверь. Лязгнул засов. Кто раз ступил на манеж — тому нет дороги назад. Помнится, в одной их беседе это гордо говорил Воробьев. А он, Никита, все старался заткнуть фонтан его профессионального красноречия, задавая сухие протокольные вопросы. А надо было спрашивать совсем про другое!
Никита чувствовал, как все они напряженно смотрят на него — эти пятнистые с янтарными глазами — звери. И другие, отделенные от него прутьями и сеткой — люди. И только один из них его последняя опора и надежда. Но как раз он и поворачивается спиной…
— Стойте спокойно и не делайте резких движений, — услышал он голос Разгуляева. Это был совершенно иной голос, чем тот, каким его приглашали сюда, испытывая на испуг.
И точно уловив что-то в дрогнувшем тоне дрессировщика, пантера, сидевшая на крайней левой тумбе, пружинисто спрыгнула вниз. Черная тень на опилках.
— Уголек, на место!
Но она не послушалась. А следом за ней со всех сторон разом — бешеное гортанное рычание. Оскаленные пасти, удары лапами. Колосов прижался к сетке. Почувствовал, как враз вспотели у него ладони. Можно было, конечно, достать старого верного товарища — табельный, но…
В изготовившуюся для броска пантеру с размаха полетела брошенная Разгуляевым тумба. Следом со своих мест на нее прыгнули два леопарда. Визг, хриплые вопли. Клубок дерущихся тел на опилках. Разгуляев вытолкнул Колосова из клетки.
— Сукин ты сын. Валька, ты какие шутки шутишь?! — крикнул ему Липский, подскочил к Никите. — Вы не ранены?!
Колосов мотнул головой — нет! Он видел, как на манеже Разгуляев, схватив арапник, ринулся к дерущимся, щедро раздавая пинки и удары. А потом откуда-то сбоку хлынула из брандспойта мощная струя воды. Кошачий вой, злобное фырканье, кашель. И — огромная лужа на манеже. И что-то красное… Кровь?
Разгуляев был мокрым с ног до головы. Его левое предплечье в крови, черный рукав располосован в клочья. Улучив момент, его достала чья-то когтистая лапа. И он даже не успел заметить в горячке, кто это был — пантера или леопард.
— Фельдшера зови, звони в «Скорую»! — рявкнул Липский и вдруг, обернувшись к Воробьеву, Клинике и двум его телохранителям, покрыл их громоподобным, трехэтажным матом, который потряс не только его тщедушное хлипкое тельце, но и купол шапито.
Консультантов сдернул черные очки. Смотрел на арену, не мигая. Потом опустился в кресло первого ряда. Из динамиков все еще гремел марш. Но ни он, ни Колосов, казалось, и не слышали музыки.
Глава 24 УДАР
Обо всех этих событиях Катя понятия не имела.
Однако весь последующий день она провела как на иголках. Не могла дождаться заветного вечера, чтобы сорваться в метро, успеть на рейсовый автобус в Стрельню — хотя бы ко второму отделению цирковой программы. У Кравченко был выходной. Не позвонить домой, не предупредить — означало сжечь за собой последние жалкие мосточки. Катя позвонила.
Трубку вместо Кравченко взял Мещерский. Он снова гостил у них (переезжал бы совсем! — подумала Катя). По голосу Мещерского было ясно, что пива приятелями уже выпито немало.
— Сереженька, а ты снова у нас? А почему не на работе в офисе? — ехидно осведомилась Катя.
— Я к зубному ездил, по дороге заглянул. Тебе Вадьку?
— Нет, обойдусь. Передай, пожалуйста, ему, что я сегодня задержусь. У меня срочные дела в Стрельне.
Зловещее молчание на том конце провода. Бормотание — Мещерский шепотом пересказывает.., звон разбитого стекла. Катя прикинула в уме, что там в сердцах трахнуто об пол? Бутылка или же те высокие бокалы, которые она подарила драгоценному В. А, на его прошлый день рождения? «Так скоро и до драки дойдет», — подумала она. Говорят же (и не раз это подтверждали сами потерпевшие в семейных скандалах жены) — раз лупит муж свою подругу жизни, значит, ревнует. А если ревнует, значит.., любит? Неужели?