— Да нет, не собрался пока. Я просто спрашиваю. А клады-то он с чего искать начал? Ну, сидел, сидел, и вдруг — клады… Странно…
— Не знаю, начал, и все. Клавдия все молчала, но как-то подвыпила в гостях и обмолвилась, что про клады мужу сорока сообщает. На хвосте вроде приносит новость. Все посмеялись тогда: зараза и на Клавдию перекинулась, тоже с ума сошла. А она обиделась, встала и ушла. Потом сам Генка, муж ее, кому-то поведал, что иногда просто мочи терпеть нет, пойдет в лес, а каждое дерево ему так и шепчет, где клад зарыт, и птицы о том же стрекочут. И будто понимает он всех, и деревья, и птиц. Мужики у виска пальцем покрутят — и пойдут восвояси. Тем более что в другие время он совсем нормальный человек. И говорит разумно, и работник хороший, и совет дельный даст, ежели кто спросит. Поэтому на причуды смотрели сквозь пальцы. Ну, а потом пропал… Вот вся история. Клава так замуж и не вышла, одна Гришку поднимала.
— Это что же выходит, он сумасшедший был? Отец Гриши?
— Ну, не совсем так, блаженный просто, с идеей этой носился. Так ведь изредка. Ничего, жить не мешало.
— И что, нашел клад?
Мать засмеялась:
— Мне о том не докладывали. Может, и нашел, но доподлинно ничего не известно. А я так думаю, что побегал он по тайге всласть, почудил, а когда хмель из него выходил, он и домой возвращался. Какие клады? Глупость это все… Клады… Разве Клава бы так жила тогда? Уж попользовалась бы чуток, хоть бы и для сына. А насчет наследственности, так Гришка же здоровый! Он и в армии был, медкомиссию проходил, если что-то серьезное, разве бы его взяли? А допиться можно и до того, что черти прямо в доме мерещиться начнут, не только клады. Водка — она даже самых крепких валит. Белой горячкой болезнь называется.
— Да-а, — Ульяна доедала второй кусок пирога, — интересно… Думаешь, дело в водке?
— В ней, конечно, в чем же еще? Он же трезвый клады не искал…
— И то правда. Ладно, пойду. Я свечки, кстати, поставила.
— Вот и умница. Пирогов возьмешь с собой? А то я гору целую напекла, боюсь, не съедим.
— Давай. — Ульяна взяла пакет с пирогами.
Гриша еще спал. Ульяна прибралась немного, стараясь не разбудить. Значит, дело в водке. Что ж, с этим можно бороться. Одному клады мерещатся, другому русалки, каждый по-своему с ума сходит. Допивается то есть.
Прием снотворного был рассчитан на пять дней, больничный дали на три дня, два выходных, итого пять. Гриша ел и спал, вечером сидел на завалинке возле дома, курил и снова ложился. Ульяна ему не докучала. Но потихоньку решила сходить к матери Галины, Надежде, расспросить ее об отношениях Гриши с ее дочерью. Не уверена была, что Надежда будет с ней говорить, но чем черт не шутит? К тому же она-то чем виновата? Что у ее дочери с Гришей было — дело прошлое. Да и в гибели Галины Ульяниной вины нет. Надежда женщина неплохая, должна понять.
Дверь в дом Надежды была открыта. Ульяна вошла, прошла внутрь. Тихо. Стало немного страшно — вдруг как померла Надежда? Болеет ведь.
— Теть Надь, вы дома? — окликнула Ульяна.
Тишина. Ульяна в комнату прошла, на кровати кто-то зашевелился.
— Кто там?
— Это я, теть Надь, Ульяна.
— A-а, Уля, проходи. Нездоровится мне что-то, прилегла вот.
— Может, вам чайку вскипятить? Или лекарство купить сбегать? Скажите…
— Лекарство не нужно, у меня есть, выпила уже. А чайку можно, вскипяти, ноги не ходят, а пить хочется. Мед там есть и сахар.
Ульяна поставила на плитку пузатый чайник, зажгла газ. Синие язычки плотно охватили донышко чайника, и он загудел. Ульяна подождала, пока закипит, заварила с травкой, поставила на поднос мед, чашки и чайник и пошла в комнату.
— Пейте, теть Надь, я там травку у вас нашла, так положила.
— Вот спасибо, а то уж не знала, что и делать.
Пока она пила, Ульяна посмотрела по сторонам. Грязно, пыльно, запущено.
— Вы пейте пока, а я подмету тут у вас. — Не дожидаясь ответа, сходила за веником и принялась за уборку, вымела избу, смахнула паутину из углов, подоконники протерла.
— Вот спасибо, деточка! Стыдно за грязь, но что поделаешь… сил в последнее время совсем не стало. Как Галочка умерла, — Надежда зашмыгала носом, — так все в запустение пришло. И я совсем расхворалась, да и не хочется ничего…
— Что вы, теть Надь, вы еще молодая… Негоже так думать.
— Да я и сама знаю, но руки опускаются. Ты чаю-то попей, милая, попей. Вкусный получился, ароматный!
Ульяна взяла в руки чашку, отхлебнула.
— Я поговорить хотела… О Галине и Грише. Я знаю, было у них что-то раньше. Серьезно?
— Было, да прошло… Зачем тебе? Галочки нет, Гриша твой муж.
— Да я не сплетничать собиралась. После смерти Галины Гриша сам не свой ходит. Как подменили. Что и делать — не знаю, поэтому разобраться хочу. Чем лечить, если диагноз неизвестен? Если он из-за Галины так расстраивается, это одно, а ежели что другое?
— Да ладно, что тут скрывать, и не тайна это вовсе. Они с Гришей еще со школы дружили. Ты совсем маленькая была, поэтому не помнишь. Потом Гриша в институт поступил, на первый курс, а Галина к нему ездила. Думаю, любовь у них была. Серьезно все было, к свадьбе шло. Гришку должны были после первого курса в армию забрать, а потом они расписаться собирались. Гриша хотел сразу, до армии еще, но Галя что-то вдруг на дыбы встала. Зачем, говорит, все в кучу мешать. Придет из армии, спокойно распишутся и свадьбу сыграют. На том и порешили. Гриша комнату у хозяйки в городе снимал, туда и Галина приезжала. Я-то знала, но смотрела сквозь пальцы. Дело молодое, чего мешать? Тем более что жених и невеста. Как-то Галя уехала в город, к Грише, но вдруг неожиданно быстро вернулась. Да хмурая такая, злая. Я ее спрашиваю, а она молчит. В комнате заперлась, сутки не выходила. Потом вышла и говорит, что все, мол, с Гришей покончено. Расстались. Я уж ее расспрашивала, и так и эдак. Она пару слов бросила, что приревновал ее Гришка, и все. Даже упоминать об этом запретила. Все и все. Нет больше у нее жениха. Вроде из-за сына хозяйского они тогда повздорили. Гришка застукал их вместе, а как там и что, точно не знаю. Кто же расскажет, если это только их троих касалось? Гришку потом в армию забрали, отслужил, снова в институт вернулся, доучился и сюда приехал. Пока его не было, за Галиной многие ухаживали, добивались, а она ни в какую. Не люблю, говорит, никого. Я ее и уговаривала, и плакала, все без толку. Упрямая была. Потом я узнала, что она, оказывается, с парнем из города иногда встречается, с тем сыном хозяйки, Димой, из-за которого весь сыр-бор разгорелся. Ездила к нему в город на выходные, но он сюда не приезжал. Один раз только. Тогда я его и увидела. Мне уже все равно было — Дима так Дима. Бабий век он, сама знаешь, короткий… Но Галка и тут хвостом крутить умудрялась. Водила этого Диму за нос, манила, но близко не подпускала. Издевалась. А он все ходил за ней, как телок. Потом военный этот… Смеялась все. И этот дурак, и тот не такой. Я предупреждала: смотри, допрыгаешься, одна останешься. Думаешь, легко век одной коротать? Какое там! Она и слушать не хотела. Мне, говорит, все равно, одна так одна. Найду потом деда или калеку какого и буду жить. А пока на меня мужики смотрят, мне и так хорошо. Дура, я ей говорила, ты дура! У деда бабка есть, внуки. А у тебя чего? Никого и ничего. Потом уже и захочешь родить, а не сможешь. Она смеялась. Я уже рукой на нее махнула, пусть живет как хочет! Плетью обуха не перешибешь и замуж ее насильно не выдашь. И вдруг накануне праздника Ивана Купалы, она мне и говорит: «Дима на праздник придет, я его пригласила. Руки моей после у тебя просить хочет…» Я так и замерла. «А ты чего?» — «Ну чего я? Соглашусь, наверное… Надоело одной мыкаться, устала. Семью хочу, детей. Димка меня любит». Я обрадовалась, грешным делом: «Вот и правильно, дочка, выходи. Свадьбу вам сыграем, дети пойдут, мне на радость!» Она улыбнулась печально так, обняла меня, и всплакнули мы с ней. А беду-то я и не почуяла… Молчало сердце материнское. Вот ведь как бывает… — Надежда заплакала.
— Не плачьте, теть Надь, — Ульяна бросилась ее утешать. — Не вернешь уже ничего…
— Да это я так, вспомнила, будто живую ее увидела… Тоска нахлынула. Знаешь, ты не подумай чего, но кажется мне, что Гришку твоего она любила, так и не смогла забыть, потому и маялась. А он гордый, сказал, как отрезал. Вычеркнул ее из жизни, и все, нет человека. Умерла она для него в тот день, а потом и в самом деле умерла. И за Диму не хотела она выходить, тянула до последнего, не любила его. Но когда ваша свадьба была назначена, поняла, что все, потерян Гриша для нее навсегда. От отчаяния замуж решила выйти, мол, стерпится — слюбится. Или назло. Гришке твоему назло. Про него не скажу, не знаю, любил он Галю или нет… Что там у них вышло, что так его отвратило? Поэтому осуждать не буду. И ты, Уля, тоже не виновата, на тебя у меня ни зла, ни обиды нет. Сама мучаешься. Тебе-то, Господи, за что?
— Люблю я его, теть Надь. Сильно люблю.
— Что ж, счастья тебе, как говорится.
— Спасибо, — Ульяна встала, — если что-то нужно, скажите, я помогу.
— Тебе спасибо, деточка! Встану скоро, сама понемногу шевелиться начну.
Ульяна вышла на улицу, притворила за собой дверь. Любила, значит, надеялась. Знала она Галкин характер, одними надеждами жить не в ее правилах. Домогалась, небось, пока никто не видит, стерва. Былая неприязнь снова вышла на поверхность, заставив Ульяну задохнуться от возмущения. И что за бабы такие бывают, липучие, как смола. Их в дверь, они в окно! Никому покоя от них нет. Прости, Господи, что скажешь, но с того света и то достать умудряются! Правду говорили, ведьма, чистая ведьма! Хоть иди и кол осиновый в грудь ей вбивай.
В понедельник бюллетень закончился, и Гриша вышел на работу. Приходил вовремя, повеселел немного. Вечерами уже тепло стало, и они с Ульяной по деревне прогуливались.
Как-то Ульяна решила к Светке зайти. Светка мальчика родила, Ульяна давно зайти собиралась, да все настроения не было. Теперь же купила ребенку игрушку, торт к чаю и пошла.
Светка встретила ее приветливо, обняла, расцеловала.
— Ну, подруга, проходи! Совсем меня забыла, не заходишь, не интересуешься…
— Прости, закрутилась. То то, то это…
— Да, ладно, — Светка махнула рукой, — я не обижаюсь, у самой забот полон рот. Кручусь как белка в колесе.
— А Витька где?
— Работает. Сверхурочно. Ему теперь зарабатывать надо хорошо. Пополнение у нас, видишь!
Ульяна подошла к кроватке, где лежал спеленатый младенец. Вздохнула. Скоро и она могла бы такого нянчить, да, видно, не судьба.
— Как назвали?
— Не придумали пока. Ссоримся из-за этого. Я Ярославом хочу, а Витька — Борей, в честь деда.
— Что за имя — Ярослав? Не нашенское какое-то… Боря лучше. И где только ты всего этого нахваталась — Ярослав?
— Вот и Витька так говорит, как ты прямо. Ладно, уговорили, Боря так Боря. Только, по мне, оно хряка нашего напоминает. Того тоже Борькой звали.
— Ну, Светка, ты и скажешь! Мало ли как хряка назовут! — Ульяна засмеялась. — Мать поросенка брать собралась, так посоветую ей его Ярославом назвать, чтобы тебе не обидно было.
Светка расхохоталась.
— Пошли чай пить, подруга! Соскучилась я по тебе, поболтаем. — Светка поставила чайник, Ульяна разрезала торт.
— Видно, как соскучилась. Взяла бы да сама зашла.
— Да куда мне с пузом, а как весна наступила, ноги отекать стали, не до гостей. Лучше расскажи, как у тебя?
— Как-как… По-всякому.
— Слышала я, пьет Гришка. Вся деревня судачит.
Ульяна хотела ответить резко, но передумала. Тяжело стало одной груз носить, поплакаться захотелось.
— Пьет. Ума не приложу, что и делать. Боюсь, дальше хуже будет.
— Может, к врачу его свозить?
— А поедет ли? Сомневаюсь я что-то. Разве он себя пьяницей считает? Нет, конечно.
— Я тоже думаю, не поедет. А ты тогда к бабке Фросе сходи, в соседнюю деревню. Она, говорят, от пьянства по фото избавляет. Я тебе и адрес дам.
— Давай.
Светка встала, протянула Ульяне бумажку с адресом. Заплакал ребенок, Светка подошла к кроватке, вынула его, стала качать.
— Подожди, я покормлю, есть ему пора. — Расстегнула верхнюю пуговицу на халате, вытащила налитую молоком грудь — тяжелую, всю в синих прожилках взбухших вен, так что казалось, она сейчас не выдержит внутреннего напора жидкости и лопнет, — и сунула красный сосок в рот младенцу. Тот громко зачмокал.
— Ишь, присосался! — Светка умиленно смотрела на сына. — Как клещ! Сосет как сумасшедший, всю грудь зараз съедает! Аппетит!
Светка после родов поправилась сильно, стан располнел, как у дойной коровы. Руки налились, бабой стала, ядреной, здоровой. Ульяна по сравнению с ней как тростинка — тоненькая, стройная.
— Что-то ты, Ульяш, похудела, я смотрю. Совсем истаяла от семейной жизни. Слышала про твоего, — не удержалась Светка, — что полюбовница его в леспромхозе умерла, муж забил до смерти.
— Кто тебе это сказал, про полюбовницу? — Ульяну неприятно кольнуло.
— Да все говорят. Верка продавщица рассказывала.
— Врет твоя Верка, не слушай ее. Нет у Гриши никаких полюбовниц. Нет и не было. Сплетни все. А что учетчицу там муж до смерти забил, так это их дело. Значит, застукал с кем. Если бы с Гришей, так затаскали бы по судам.
— Верно. Я и не подумала. Чего только люди не придумают! — Ребенок на руках Светки наелся и заснул, смешно двигая во сне губами, будто продолжал есть. Светка бережно положила его обратно в кроватку.
— Теперь спать будет, пушкой не разбудишь. Золото, а не ребенок. Спит да ест.
— Ладно, Свет, пошла я. Спасибо за адрес, глядишь, и воспользуюсь.
— Да не за что. Обидно смотреть, как мужик пропадает.
Ульяна вышла на воздух, прошла к реке прогуляться. Сердце недоброе чуяло. Но, оказалось, зря. Месяц прошел спокойно, только любовью они с Гришей редко занимались. Но Ульяна приписывала это Гришиному смятению. Утешала себя, перемелется, все пройдет. Время нужно человеку в себя прийти.
Приближался праздник Ивана Купалы. Тут Гриша и занервничал. Пить опять начал. Пока тайком, чтобы Ульяна не видела, но ее-то не обманешь. Она этот запах за версту чуяла. Чуяла, но молчала. Пусть думает, что она ничего не знает. Если чуть выпьет, так она и не против. Главное, чтобы за рамки не выходил. Но в самый канун праздника Григорий вдруг занервничал, засуетился. Накануне купил водки, выпил бутылку. Вроде спать лег, но сам не спит, ворочается. Ульяна спящей притворилась. Он посмотрел на нее, встал тихонько, оделся и вышел. Ульяна за ним пошла, посмотреть, куда это он. Думала, во дворе сидеть будет, а его нет. Обошла дом, но мужа и след простыл. На поляну, где костер зажгли, вроде неудобно было идти, на посмешище себя выставлять. Походила, походила возле дома и спать пошла. Недавно сердце беду чуяло, но не случилось ничего, Ульяна и успокоилась. Но беда — она любит внезапно подкрасться, так, чтобы не ждали. И исподтишка ударить. А потом наслаждается делом рук своих.
Гриша пришел под утро. Вращал безумными глазами, как сумасшедший. Вроде и не пьяный, а как тронутый. Весь в репьях, колючках, руки ободраны. Сел на кровать, дрожит. Ульяна обняла мужа за плечи.
— Что с тобой, Гриша? Где ты был-то? Господи! По кустам, что ли, лазил?
— Я скажу тебе, Уля, только ты молчи, никому не говори! — Гриша прижал палец к губам. Ульяне показалось, что муж не совсем здоров. — Папоротник я искал. Цветок. Вроде увижу что-то вдали, обрадуюсь, побегу что есть мочи, а это не он. Всю ночь бегал, не дался мне цветок окаянный. Устал. — Он уронил голову на руки.
— Гриша! Опять ты за свое! Ну сколько можно! Ты пил?! Пил, я тебя спрашиваю?!
— Да что ты пристала, пил — не пил! Какая разница-то?!
— Да потому что от водки это все, мерещится тебе. Очнись, Гриша!
— Я знаю, что говорю! Я трезв как стекло. А давеча мне отец мой покойный приснился, как живой. И говорит, что знает он, где клад зарыт. Только не успел он его выкопать, в яму волчью свалился, там и сгинул. Но сказать мне о том он не может, пока я цветок не найду. А найти его можно только раз в году, на Ивана Купалу. Это такое условие у него, духи лесные ему поставили. Что должен я этот цветок найти, клад отрыть. Тогда и отец успокоится. А пока покоя ему этот клад не дает, на меня вся надежда. Но не смог я, Уля, не смог! Что я ему скажу?!
— Господи, Гриша! У тебя белая горячка! Кому скажешь? Отцу покойному? Да его кости давно в земле сгнили. Или звери растащили по лесу!
— Тебе легко говорить, а мне он снится, увещевает, да жалобно так. Душу рвет. Не могу я его ослушаться, Уля, не могу! Кости, может, и сгнили, а душа-то не гниет! Неужто ты не знаешь? Душе-то покой нужен! Мается она, что дело не сделала, и приходится ей просить нас об услуге. А как еще-то?
— Ложись спать, Гриша! — Ульяна почувствовала усталость. — Выспись, отдохни. Теперь еще год ждать надо, сам сказал. Кончился праздник, завял цветок, чего теперь горевать? Подождет душа батюшки твоего еще годик, не расстраивайся. У нее, удуши, время не так течет, как у нас. Ей что год, что сто лет, все едино. Жизнь впереди длинная, успеешь.
Гриша лег на кровать, поджал под себя ноги.
— Умная ты, Уля. Утешить умеешь. Правда твоя все. — Он закрыл глаза.
— Вот видишь, и умной назвал. А то все дурой почитал. Дожи-лась.
— Прости, Уля, прости. Я сам себя иногда не узнаю.
— Спи, родной. На работу скоро уже.
Гриша заснул беспокойным сном. А Ульяна лежала, уставившись в пустоту, вспоминала, как год назад прыгнули они с Гришей через купалец. Загорелась тогда у них одежда — правду говорят, не к добру. Светка тогда сказала, что гореть им в огне страсти, но наврала, как обычно. Судьбу не обманешь.
И с того дня, как искал Гриша в лесу цветок папоротника, понеслось. Он уже стакана из рук не выпускал. Таиться перестал, пил в открытую. Как придет после работы, так обязательно с бутылкой.