— Ну и вот… — продолжала бабушка Женя, ещё минут пять порассуждав о военных, — а сама хозяйка квартиры, — Тонечкина, значит, хозяйка, — она-то «из бывших» и была. Даже, кажется, дворянского рода старинного! И только положение мужа спасало её от обычной в то время участи таких, как она. Ну, понятное дело — от лагерей! А то от чего и похуже… Ну вот. И говорил он Геня-то, что эта самая женщина Тоню пригрела и приняла в семью как свою. Как родную. Полюбила она её очень. И относилась не как к домработнице, а как… ну, к подруге, что ли… А приехала Тоня в Москву с узелком, в котором была смена белья и буханка хлеба. Уж наполовину сгрызенная… И не было у неё в Москве ни родных, ни друзей. Геня в тот день на даче сокрушался уж очень, как могла она одна-одинешенька, да ещё в восемнадцать-то лет в такой путь пуститься. Это с Волги-то матушки!
— Баба Женечка, а откуда конкретно с Волги, из какого города она приехала, — про это дедушка Геня не говорил?
— Нет, миленькая. А вот, что чудом каким-то судьба их на вокзале свела — Тонечку и эту добрую женщину, — про это он говорил. И прямо с вокзала та её к себе в дом забрала. Поняла, что иначе погибнет девушка. В таком городе, да одна… Без работы, без образования — ну, школу-то она где-то там у себя окончила, а что с того толку? Да, ещё она была в положении…
— Кто? Бабушка Тоня? — помертвела Тася.
— Ну, конечно! Она не сразу сказала об этом хозяйке своей: стыдно ей было очень. Сама понимаешь, нравы в то время были не то, что теперь, а мужа-то у ней не было и ребеночек получался незаконнорожденный, как говорят…
— Значит, мамин настоящий отец — откуда-то с Волги? — Тасин голос дрожал.
Еще бы слово, ещё хоть полслова!
— Значит, так получается. Только о нем, по-моему, Тоня даже Гене не говорила… Во всяком случае, он это дело молчанием обходил. Сама понимаешь, я, как всякая женщина, любопытная, и к нему с этим подбиралась то так, то сяк… уж очень хотелось мне, чтоб он рассказал про родного отца мамы твоей покойницы. Но Геня — нет, ни в какую! Грех её прикрыл, ребеночка усыновил… но это уж позже было. Они познакомились, когда маме твоей уж четвертый годок шел. И все эти три года Тоня у женщины той домработницей пробыла.
— Баба Женя, неужели вы совсем ничего больше не помните? Может, дед Геня все-таки хоть какую зацепочку дал?
— Нет, миленькая, не дал. Говорю ведь, что он в тот день только жалел её. Но о прошлом жены своей — ни гу-гу. Только я ведь тебе не про это сказать-то хочу, не про ту нашу посиделку на даче…
— Господи, а про что? — крикнула Тася.
— А про то, что у Гени был друг, звали его Виктор Петрович. Очень близкие они были друзья, ещё с войны. А сама знаешь, такая дружба не бьется!
— И что ж этот друг… жив еще?
— Вот чего не знаю того не знаю. Но если с кем Генечка и делился, так это с ним — с Виктором. Тайн у них друг от друга не было.
— А как мне найти его? Как его фамилия? — Тася, кажется, от волнения, побежала б по комнате, да телефонный провод мешал.
— Телефонная книжка Генина у меня была, только никак найти не могу. Поищу еще. А фамилия друга этого — Рябов. Он примерно одних с Генечкой лет. Выходит, ему сейчас должно быть… дай соображу… да, где-то примерно восемьдесят пять — восемьдесят семь… Жив-ли в такие годы-то? Хотя поколение наше крепкое, этого не отнять! Ты попытайся в справке узнать. Жил он, помнится, где-то в районе Красных ворот. Ну вот, милая, все тебе, как есть, рассказала. Ну, не поминай лихом старуху, звони, если что. И удачи тебе. Тебе очень нужна она, эта удача!
С тем баба Женя и оставила вконец растревоженную Тасю. Та, как трубку положила, к Эле кинулась и все ей рассказала.
— Видишь, значит правильно мы с тобой сделали, что на работу эту дурацкую согласились. Бабушка наша не побрезговала пойти домработницей, а нам чего ж нос воротить?! Не велики птицы!
Они попытались узнать телефон или адрес Виктора Петровича Рябова, но в этот день удача поманила и сразу отворотила свой нос. Ничего не получалось. Надо было отправляться в архив. Но временя ушло — неумолимо приближался отъезд…
Смутно было на душе у Таси, ох как смутно! Надо двигаться дальше, узнать адрес Рябова, выяснить, жив ли он… Надо исполнить волю Тонечкину. Добром или новой бедой обернется им эта дорога? Дорога по следу бабушкиной судьбы. По следу её последней мольбы. Путь в её сны… Пока этот путь принес им одни несчастья.
Так думала Тася и терзалась мыслью о том, что беды-то в ней самой. А не в снах, которые снятся… А Эля верила в эти сны. И знала, что сон мамин — тот, в котором бабушка гневалась, не принесет перемен. Он — предвестник новых несчастий. Как и этот странный звонок… Ей было не по себе. Она предчувствовала недоброе. И не хотела спать. Она боялась, что и ей может что-то присниться. И это случилось.
В ту же ночь — в ночь перед отъездом ей приснился сон. Эля плыла под водой. Знала: вода — это её стихия. Она жила там, дышала… И плыла свободно, легко, не гребя. Он не чувствовала своего тела, вернее, оно было другим. А каким — понять не умела, ведь не видела себя со стороны. Вода была совсем прозрачной, во всяком случае для нее. Там, наверху, над водой лился свет. А внизу… внизу были дома. Улицы. Скелеты деревьев. На них не было листьев. Так же как не было на улицах никого. Это был целый город. Он умер, но продолжал существовать под водой. И Эля вплывала в раскрытые окна, резвилась, словно рыбка в аквариуме, в незнакомых домах. Некоторые были пусты. В других сохранилась кое-какая мебель — кровати, столы. Они плавали в затопленных комнатах, поворачивались, отталкивались от одной стены и направлялись к другой. Они продолжали жить в мертвом пространстве…
Эле было любопытно её странное путешествие. Той, какой она была в своем сне, тому существу, которое резвилось в воде, были неведомы горе и страх. Только спокойствие. И иногда — тихая грусть. Ей было жаль опустелого города, хотя жалость её была совсем не похожа на человечью. Но девочка знала, что ей ведомы и другие чувства — совсем незнакомые в том мире, в котором она звалась Элей…
Заметно ускорив свое движение, она оказалась возле затопленной церкви и увидела большого и сильного человека, который изо всех сил плыл к поверхности, пытаясь вынырнуть, но сил и дыхания у него уже не хватало. Он греб только ногами и одной рукой; другой он прижимал к себе какой-то предмет. Эля не знала, что это за предмет, но понимала: для этого человека он даже важнее того, выплывет он или нет. Он не бросит его. И, конечно, не выплывет… Тогда Эля скользнула в воде, быстрая и невесомая, как летучая рыбка, и вытолкнула боровшегося с водой человека. Вытолкнула наверх. Не руками, не головой — это как-то само получилось, она и не знала как. Он забарахтался на поверхности, задыхаясь и отплевываясь, но этого она уж не видела — она была далеко…
Этот сон прервался резко, внезапно. Эля секунду лежала недвижно, как будто привыкая к тому, что она не в воде. Потом рывком села в кровати. В комнате, кроме неё и спящего Сенечки, кто-то был. И этот кто-то, не мигая, глядел на нее. Их взгляды встретились. И она тут же перестала что-либо чувствовать: то ли опять провалилась в сон, то ли потеряла сознание. И утром помнила только, что хотела кричать, звать на помощь, но ужас сдавил ей горло. И ещё помнила, что в комнате был огромный волк. Он сидел на полу перед её кроватью. Волк с горящими ненавистью глазами раскрыл клыкастую пасть, с клыков его капала слюна. А глаза у волка были человечьи.
И Эля решила, что ничего не расскажет маме. Той и так достается. У неё свои сны… Если не думать, не вспоминать, то кошмарный сон не вернется. Он просто не может вернуться — она этого не переживет. Потому что это не сон. Волк был настоящим! Она знала это так же хорошо, как и то, что ей скоро предстоит пережить нечто жуткое, страшное. Волк обещал ей это. Он пришел, чтобы убить её.
«Ох, что ж это с нами? В какую яму мы провалились — в какое пространство забрели? Разве жизнь бывает такой?! Нет, такое бывает только в книжках. Или в фильмах, которые иногда смотрит мама, а я не смотрю. Мне от них жутко… Что нам делать, чтобы выбраться из этой дыры? И что ждет МЕНЯ? Я знаю, мне будет так плохо… я почти перестану быть собой. Господи, помоги мне! Я боюсь! Я не хочу того, что меня ждет! Помоги мне… Ну почему нам так не везет?!»
Если б знала она, как им везло! Если б знала, что страдания даны человеку свыше, чтоб испытать: слаб или силен он духом.
Глава 7 ЗАГОРЯНКА
На следующий день встали ни свет, ни заря. Эля сдержала данное себе слово — ничего не сказала маме. Собрались моментально, тем более, что брать-то было особенно нечего. Кое-какие вещички, Сенечкину коляску, да связку книг, без которых Тася и дня не мыслила…
К восьми утра Ермилов прислал за ними машину — джип. Шофер помог погрузить нехитрые пожитки в багажник, Эля с Сенечкой уселись позади, Тася — на переднем сиденье, дверцы хлопнули и понеслись! По ухабам и рытвинам микрорайона их джип скакал на зависть участникам Кэмэл Трофи, поливая грязью из-под колес ранних прохожих и несмелых частников, с опаской объезжавших неровные участки дороги. Вдогонку сыпались ругательства. Одна бабуся едва успела выскочить из-под колес этого дикого мустанга, но не удержалась на ногах и упала. И фонтан жидкой хляби окатил её с ног до головы.
К восьми утра Ермилов прислал за ними машину — джип. Шофер помог погрузить нехитрые пожитки в багажник, Эля с Сенечкой уселись позади, Тася — на переднем сиденье, дверцы хлопнули и понеслись! По ухабам и рытвинам микрорайона их джип скакал на зависть участникам Кэмэл Трофи, поливая грязью из-под колес ранних прохожих и несмелых частников, с опаской объезжавших неровные участки дороги. Вдогонку сыпались ругательства. Одна бабуся едва успела выскочить из-под колес этого дикого мустанга, но не удержалась на ногах и упала. И фонтан жидкой хляби окатил её с ног до головы.
Дети с испугом приникли к стеклам, провожая взглядами упавшую старушку, кое-как пытавшуюся подняться на негнущихся ногах… Тася крикнула: «Остановитесь! Ей помочь нужно…» Но шофер, здоровенный детина по имени Саня, только весело глянул на неё и, ни слова не говоря, прибавил газу.
— Послушайте, Саня! Ну, как же так можно? — Тася в растерянности обернулась, но они уже вывернули на магистраль, старушки и след простыл. Вы молодой, сильный, да ещё в этой крепости на колесах, а она… может быть, ногу сломала! Да, мало ли… — Тася впервые не находила слов — так ошеломил её этот разбой на большой дороге. — Что вы молчите?
— А чего? Старушки — они живучие! Ничего вашей бабуле не сделается. А около всякого останавливаться — дня не хватит!
Против такой логики нечего было возразить, и в салоне установилось тягостное молчание. Саня вскоре сунул в магнитофонную щель кассету, и по нервам ударил рваный ритм какой-то нечеловеческой музыки.
Тася глянула на детей, увидела как Сеня весь сжался, вцепившись в Элину руку, и бросила коротко, но твердо: «Убавьте звук!»
На этот раз Саня выполнил просьбу, музыка стихла, и скоро дети дремали, покачиваясь в такт мягкому колыханью рессор. Они выехали на кольцевую, потом на трассу. На Тасиных часах было половина десятого, когда машина въехала в старый дачный поселок. Загорянка!
Лай собак, за заборами белый нетронутый снег, ни души… Только колонки вдоль дороги торчат, из которых воду качают, возле них желтоватые круги наледи. Таких уж нигде не увидишь! Дома изрядно изношенные, но ещё добротные, с резными балкончиками, широкими застекленными террасами. Обжитые, мирные, они не старались щегольнуть ни богатством отделки, ни вычурностью как многие современные особняки, кричащие о достатке хозяев. От всего этого веяло таким покоем, отдохновением… Сколько поколений находили здесь приют и отраду, сколько детей носилось по этим дорожкам!
Саня уверенно переехал узенький мостик над оврагом, они миновали детскую площадку и впереди блеснула река.
— А это какая речка? — оживилась Эля, выглядывая в окно.
— Клязьма, — буркнул Саня и добавил. — Ну вот. Приехали.
Остановились возле покосившихся ворот, повисших на прогнивших деревянных столбах. За кривым и щербатым штакетником зеленел настоящий лесок: несколько высоченных елей, две лиственницы и березка. Они полукругом обступали двухэтажный просторный дом, выкрашенный в салатовый цвет. За домом виднелись старые яблони, кусты, тоже старые — густые, разросшиеся, неухоженные… Перед домом качели чуть покачивались под свежим ветерком на толстых потемневших канатах.
Дети выскочили из машины и кинулись к забору, стараясь заглянуть внутрь. Каково-то оно, новое их пристанище?
Саня быстро отогнал машину под крытый навес, выгрузил вещи, отпер дом и показал Тасе отведенные для них комнаты. В детской на стене висел коврик с вытканными на нем козлятами, скакавшими возле уютного домика. Серый волк подстерегал их в диком глухом лесу. Тася улыбнулась — точно такой же коврик был над её детской кроваткой. И это совпадение сразу же отогрело ей сердце. Саня отпер кухоньку, объяснил как пользоваться плиткой, сообщил, что Тасиных подопечных — Мишу с Анечкой привезут ближе к вечеру и умчался.
— Поехал старушек давить! — хмуро глядя ему вслед, процедила Эля.
— Эльчик, не кипятись! — улыбнулась Тася. — Давай постараемся тут хоть чуть-чуть расслабиться. Не смотри на все в черном цвете, родная. Хорошо?
Мамина улыбка была такая… молящая, что ли. Эля в жизни такой маму не видела! Та будто просила дочь помочь в самом главном — оттаять душой. И та с готовностью кинулась маме на помощь.
— Сейчас потру кончик носа! — подмигнула она маме. — Давай я тебе помогу. Что сначала: поедим, вещи разберем или пойдем оглядимся? Ой, как же тут здорово! — Она запрокинула голову, глядя в бездонную весеннюю голубизну. — Ух, даже голова закружилась!
— Это от воздуха, — улыбнулась ей мама, — у нас сейчас кислородное отравление будет. Привыкли выхлопами дышать…
Они быстренько разобрали свой скарб, накормили Сенечку, прошлись по участку, обнаружив в дальнем углу деревянный скособоченный туалет.
— Вот это Версаль! — рассмеялась Тася.
Она радовалась как ребенок любой возможности пошутить. А Эля радовалась и за себя, и за мать, и за Сенечку, деловито топающему по расчищенным от снега дорожкам, — в свои двенадцать с небольшим Эля уже научилась чувствовать мысли и настроения близких. Про кошмарную прошедшую ночь старалась не думать.
Когда сумерки стали укрывать тенями тихий поселок, у ворот послышалось легкое шуршание шин и громкие бодрые гудки: короткий, длинный… Тася поспешила к воротам. Эля было за ней, но мать жестом остановила ее: мол, погоди, не лезь поперед батьки…
Из приземистой темно-вишневой «Ауди» выбрался плотный, на удивление загорелый мужчина, заметно начавший полнеть. Широко ставя ноги и слегка растопырив руки, он направился к ней. Протянул руку. Тася пожала её и взгляды их встретились. В улыбке его светилось что-то задорно-мальчишеское и на миг ей показалось, что Ермилов немного смутился.
Эля, стоя на крыльце в отдалении, напряженно всматривалась в сторону ворот — ей мешало заходящее солнце, слепило глаза, и более или менее ясно она различала только фигуру матери со спины: стройную прямую спину, талию, перетянутую широким кожаным поясом, легкую куртку, накинутую на плечи, и густую волну темных волос, рассыпанных по плечам. Солнце просверкивало сквозь них, и Эле казалось, что в маминых волосах загорелся яркий искристый огонь.
— Сергей! — Ермилов крепко пожал ей руку. — Очень рад! Нам очень вас не хватало. Сейчас мои выберутся укачало детвору, небось, едва шевелятся, раки зеленые!
Тася в ответ только молча кивнула. Ей подумалось, что судя по первому впечатлению, все, вроде, должно сложиться удачно. Глава семейства не вызывал неприязни, скорее наоборот…
К ним подошла женщина, которая только что выбралась из машины. Судя по первому взгляду, она была помоложе Таси, ей было около тридцати. Высокая, загорелая, длинноногая, в обтягивающих брюках стрейч, с гладкозачесанными аспидно-черными волосами и алыми пухлыми губками.
«Капризная!» — отметила про себя Тася и невольно первая протянула руку.
— Диана Павловна! — провозгласила Ермилова, даже не удосужившись изобразить подобие улыбки и вяло пожимая Тасину руку. — Дети, ну сколько можно копаться! — прикрикнула она, резко обернувшись к машине. И длинный завитый хвост её волос задел Тасю по лицу.
Тася быстро вскинула руку, словно защищаясь. Ермилова, заметив свою оплошность, притворно обеспокоилась.
— Ох, извините! Миша, Аня, идите сюда. Сейчас мы будем знакомиться. Она прищурилась. — Вы, кажется, Анастасия?
— Анастасия Сергеевна, — очень раздельно, едва ли не по слогам выговорила Тася, резко повернулась и направилась к дому.
«Ой, мамочка! — всполошилась Эля, наблюдавшая эту сцену. — Похоже вы с ЭТОЙ каши не сварите. Похоже, наша работодательница сущая мегера!»
Она видела, что мама на взводе, надо было как-то разряжать обстановку и вприпрыжку устремилась к воротам, где стояла Диана Павловна. На лице Эли сияла улыбка, светлая как утренний сад на заре.
— Здравствуйте, меня зовут Эля. Как вы доехали? Долго добирались? И устали наверное…
— Спасибо, Эля, все хорошо. Дети устали, конечно…
— Ой, здесь так чудесно, они сразу в себя придут! Миша, Аня, — звонко крикнула она, — посмотрите, какие тут шишечки!
Маленькая, пухлая как пирожок, Аня сразу с охотой потопала вслед за Элей. Белобрысый Михаил не спешил и, засунув руки в карманы джинсов, внимательно разглядывал незнакомую девчонку.
Перехватив его взгляд, Эля вся как-то внутренне сжалась. Никто ещё не рассматривал её так — пристально, без смига, в упор.
Она отвернулась и занялась маленькой Аней. Та, похоже, обладала вполне покладистым характером, и, вздохнув, Эля подумала, что хоть с этой у мамы не будет особых хлопот. Но вот мальчишка! Ленивая походка вразвалочку, серые прищуренные глаза буравят насквозь, губы растянуты в презрительной гримаске. Это был малец избалованный, вредный и страшно самоуверенный, от которого, наверно, можно было ожидать всяких пакостей. Сердце забилось сильней — она поняла, что дурные предчувствия её оправдаются.