…Уехали. Василий Игнатьевич подождал три часа, пока ребята добирались до города. Суеверие, конечно, но чем черт не шутит – только тогда вымел из дому налузганную племянником шелуху.
Промчалась половина бесплодной недели. Тропы и ноги исхожены, начала побаливать поясница. Разогнув утром спину на старом Денискином турнике, Василий Игнатьевич упрямо шагал к озерам. Между множеством необъяснимых промахов взял наконец двух чирков, подстреленных как будто случайно. Пряча глаза, отдал их Клавдии. Женщина радостно предстала вечерком на пороге с традиционной уже крынкой молока и пирожками. Наверное, подумала, что поскупился на крупных уток…
– Прости, Клавдия, ты бы не приходила, – осмелился сказать.
– Почему?
– Люди могут подумать всякое.
– А и пусть думают! – она игриво махнула на него концом шали.
Ну что станешь делать с непонятливой? Василий Игнатьевич устало вздохнул:
– Не готов я к другой жизни, Клавдия.
– Ладно, – посерьезнела женщина, – буду ждать, пока станешь готов.
Забрала чистые крынки и ушла, погладив по небритой щеке.
«Лучше бы ударила и никогда б сюда больше не шастала», – тоскливо подумал Василий Игнатьевич, пугаясь обещания в ее словах. Одновременно радовался, что на неопределенное время удалось отсрочить активные претензии Клавдии к его одиночеству. Посидел в кухне, куря в печь, нашарил в углу за шкафом початую бутылку водки и от расстройства всю выпил.
Ночью спал плохо, мучили обрывочные сны. То приснился африканский охотник с луком и колчаном стрел у набедренной повязки, крикнул: «Ну-ка, дыхни!» То хор ликующих стариков, подмигивая и вертя бедрами, пел песню ансамбля «ВИА Гра»: «Ху-у, биология, анатомия!»
Измаянный похмельем, Василий Игнатьевич выхлебал ковш огуречного рассола из кадушки и побрел-таки на рассвете к большому озеру.
Озеро было на диво безлюдно. Ни местных мужиков в скрадках, ни городских машин поблизости. Наведя бинокль на озерный изгиб за полуостровом, поросшим хилым осинником, Василий Игнатьевич ахнул: недалеко от берега в спокойной, подернутой парком воде плавала стая гусей! Дюжину насчитал… чертову. Отчетливые отражения увеличивали их недоброе число.
А-а, надоели эти глупые суеверия! Насколько мог бесшумно и резво побежал Василий Игнатьевич к гусиному берегу за стеной камыша. Отдышавшись, с великими предосторожностями вполз в заросли. Медленно раздвинул шуршащие стебли.
Красивые, солидные птицы скользили по серой со взблесками глади несуетливо, легко и, при всей раскормленности, изящно. Глаза Василия Игнатьевича залил пот напряжения, а руки, почудилось, занемели, хотя не дрожали. С чего им дрожать? Вчерашняя водка и взвинченные нервы не в счет… Сбить бы половину.
Цель была не просто мишенью. Цель бежала вперед, превращаясь в мечту, будто у охотника-первогодка, ощущалась всем телом, уверенная и увесистая, как полный дичи, оттянувший плечи рюкзак.
Ба-бах-хх!!! Выстрел прогремел длинный, с шипящим отголоском водяного эха.
Слух у Тихонького был острый, под стать зрению, и уловил визжащие, щелкающие звуки рикошета по стволам осинок на другом берегу. Перепуганные гуси захлопали крыльями, загоготали, выгнав на берег волну. Удивленное оплошкой стрелка, эхо держало звуки долго, словно перекатывая их из ладони в ладонь. Стрелок неторопливо поднялся с колен, держа ружье на весу. Стихали голоса гусей, скоро их не стало слышно.
Махнув рукой растаявшему в небе птичьему клину, Василий Игнатьевич вздохнул:
– Счастливого вам пути.
Потом он стоял, ничего не видя, и слепо оглаживал цевье. В стволах по-прежнему ровно горел чистый стальной огонь, надежное ружье не было виновато в человеческом поражении. Странные перемены происходили в самом Василии Игнатьевиче. Не думал он, не гадал, что когда-нибудь закатится его промысловая звезда. А вот, поди ж ты, погасла.
Два дня после неудачи с гусями провалялся он на диване у телевизора. В пятницу сказал прибывшим ребятам – никуда не пойду, поясница болит. Спина действительно разболелась от непривычки долгого лежания.
Денис снова курил, но бросил пить и меньше стал балагурить. Спохватился, уезжая:
– Ах да, дядь Вась, чуть не забыл! Твой бредень так понравился другу заказчика, тоже коллекционеру, что он попросил тебя связать ряж, если сможешь.
– Из волоса?
– Из него.
– Где он их столько берет?
– Кто его знает…
– Опять на стену повесит?
– Да, и заплатит хорошо.
– Мне без разницы, все равно делать нечего. Лишь бы не браконьерствовал…
Тропы в лесу потемнели из-за сыпанувшей по деревьям желтизны. Желтое расцветилось красным с множеством оттенков, а после сильного ливня с ветром лесок за двором сделался прозрачным. Листья плавали в лужах, задрав шейки черенков, как крохотные пестрые уточки. Василий Игнатьевич заквасил бочонок капусты и сел вязать перед телевизором трехстенную сеть: Денис привез огромный мешок конского волоса.
За первым снегопадом на землю начала опускаться зима. Улетели последние, запоздавшие утиные стаи. Снег за окном потерял пушистость и захрустел на тропах. Тропы часто заметал жгучий хиус – режущий по глазам предвестник мороза. Работа над сетным кружевом двигалась споро. Уже в конце ноября Василий Игнатьевич связал путанку и закрепил на нижнем шнуре не свинец, как обычно, а камни в крепкой оплетке. Пусть коллекционный ряж выглядит совсем по старинке.
Денис снова передал от покупателя немыслимую сумму. Прежде чем Василий Игнатьевич вскинулся с отказом от лишних денег, поднял вверх ладонь:
– Тот, кто бредень заказывал, знаешь, что мне сказал? Он сказал – таких умельцев, как ваш дядя, наверное, больше нигде нет. В общем, полный тебе респект. Единственный, сказал, живой вязальщик сохранился, надо беречь его как зеницу ока, потому что сети этого мастера – бесценный в своем роде экспонат. Гордись, дядь Вася, и бери деньги без разговоров.
– Ну… я рад, – смутился Василий Игнатьевич. Не распечатывая, сунул пачку в верхний ящик комода.
– Дров купи машины две, – посоветовал Денис. – Холодина у тебя.
В доме было прохладно, несмотря на утрамбованные завалинки и добросовестно проконопаченные стены. Дрова Василий Игнатьевич берег. Ходили упорные слухи, что за проведение газа придется платить, а еще котел покупать. Трубы, батареи, плиту.
– Сосед собрался отказаться от газа, денег нет. А теперь я сам не беспокоюсь и ему в долг дам. Может, еще кому потребуется одолжить.
– Думаешь, вернут?
– Конечно, – обиделся за соседей Василий Игнатьевич. – Года за полтора-два обязательно вернут.
Конского волоса осталось порядочно.
– На вторую сеть хватит, – взвесил мешок Денис. – На жаберку, а? Сделаешь на продажу? Выставлю на аукцион, кто больше даст! Одностенную ведь проще связать?
– Проще, – согласился Василий Игнатьевич. – Хорошо, а то без работы телевизор скучно смотреть.
…Чего и кого он только не насмотрелся по телевизору, пока связывал сеточные узлы! Развелось по миру нацистов и сатанистов. Гомосексуалы затевали по Европе парады. Старухи-актрисы выходили замуж за молокососов, и, наоборот, старики женились на девчонках, годящихся им во внучки. Василий Игнатьевич старался не осуждать никого, но от стыдной догадки, что старики пользуются «Виагрой», лицо наливалось брусничной краской. Переключив программу на какой-нибудь фильм, в рекламные минуты он размышлял: а если в самом деле из-за возрастных изменений в «биологии-анатомии» человека происходят процессы, таинственным образом влияющие на везение? В частности, на охотничью удачу?..
Перед Новым годом Денис приехал за готовой сетью и молча положил деньги в комод.
– Так ее же еще не купили, – запротестовал Василий Игнатьевич.
– Купили. Как узнали, что ты жаберку вяжешь, чуть не передрались мои коллекционеры. Первый, с бреднем, больше денег дал.
– Давай другому тоже свяжу.
– Не спеши, дядь Вась, неизвестно, когда сырье пришлют. Может, с нами Новый год встретишь? Походишь по магазинам. Диван тебе пора сменить, в этом пружины скоро выскочат, и газовую плиту присмотрим.
Василий Игнатьевич мотнул головой:
– Не, печку топить некому, картошка в подполье померзнет.
Спрашивать о Кате с Володькой было неудобно – племянник не упоминал о них в разговорах, а с Инной до сих пор не удосужился познакомить.
Курантов в Новый год Василий Игнатьевич не дождался. Утомился рубить купленные накануне дрова, прилег отдохнуть и проспал. Под утро привиделась Аделя. Села на краешек изголовья, погладила по плечу, аж дыханье зашлось.
«Холодно, Вася?»
«Да, – признался он. – Дров купил, в доме жарко, но все равно без тебя холодно».
«А ты один не оставайся, я же просила», – улыбнулась Аделя нежно, как умела только она.
Прошли полтора скучнейших месяца, и однажды у школы Василия Игнатьевича окликнула директриса Лидия Викторовна, которую помнил озорной первоклашкой, учась в шестом. Лидия Викторовна спросила, нашел ли он новую работу.
Прошли полтора скучнейших месяца, и однажды у школы Василия Игнатьевича окликнула директриса Лидия Викторовна, которую помнил озорной первоклашкой, учась в шестом. Лидия Викторовна спросила, нашел ли он новую работу.
– Откуда? – развел руками Василий Игнатьевич.
– Сторожем к нам в школу пойдете?
– Пойду, – сдержанно кивнул он, стараясь скрыть охватившую его радость.
– Правда, зарплата небольшая…
– Пенсию скоро начислят, и прибавка не помешает. Надоело дома сидеть.
– Только нам нужно знать, что вы здоровы.
– Здоров! – подтвердил он. – Даже простываю редко.
– Верю, – засмеялась Лидия Викторовна. – Но по правилам необходим медосмотр в городе. Деньги на медсправку есть?
– Есть.
– Как можно скорее пройдите, пожалуйста, сменный сторож третий день сидит.
– Завтра и поеду.
Легкий, веселый после баньки шагал будущий работник школы на автобусную остановку. Выхлестал из себя вчера зимнюю скуку березовым веником, попарился всласть, – дров теперь можно было не жалеть. Договорился с соседом о топке печи, позвонил Денису. Побудет полдня у него, переночует, а утречком на медосмотр.
Возле дома Клавдии Василий Игнатьевич прибавил шагу, с опаской поглядывая на окна. И тотчас же попался на глаза подружкам, вышедшим с сумками за калитку. Пришлось разговаривать, объяснять, зачем понадобилось в город.
Томно вздохнув, Клавдия вдруг сказала:
– С Днем влюбленных тебя, Вася.
– С каким-каким днем? – не понял Василий Игнатьевич.
– Ты, Тихонький, совсем одичал на своей околице, – захихикала Зоя, прикрыв рот варежкой. – Сегодня же День святого Валентина! Все празднуют, вот и мы в магазин за «беленькой» пошли. Жаль, что уезжаешь, а то бы вместе вспомнили молодость.
– Не наш праздник, чего справлять, – нахмурился он.
Сильно не понравилось Василию Игнатьевичу, что Клавдия, не стесняясь ни Зои, ни людей на остановке, подошла впритык и принялась смахивать невидимые пушинки с его куртки. На лице женщины отчетливо проявилось частнособственническое выражение. С таким выражением смотрят на то, что давно и бесповоротно принадлежит данному лицу.
– Долго собираешься неприкаянным ходить? – жарко шепнула Клавдия.
Но тут, к счастью, показался автобус, народ ринулся занимать места, и Василий Игнатьевич избежал ответа по уважительной причине. Да и как ответить? Вопрос был очень трудным и в то же время пустопорожним. Клавдия с таким же успехом могла спросить, куда девалась молодость, и потребовать ее возвращения.
В город Василий Игнатьевич ехал с испорченным настроением, испытывая противное чувство нескончаемого долга, отдать который был не в состоянии.
Денис встретил на машине. Чем-то озабоченный, рассеянно принял пакет с нехитрыми деревенскими гостинцами (соленые огурцы, черносмородиновое варенье). Выплюнул жевательную резинку в урну и, усадив гостя в салон, затараторил:
– Дядь Вась, я тебя домой подброшу, с Инной посидишь-поболтаешь, ладно? Я предупредил о твоем приезде, но сам не скоро освобожусь, извини. Сегодня праздник всех влюбленных, покупатель в подарочном магазине с руками товар рвет. После нужно в продуктовый смотаться, туда-сюда, ничего не успеваю, дядь Вась. Гонка, как у раба на галерах!
«Ландкрузер» резко развернулся от автовокзала на городскую дорогу и помчался так, будто племянника преследовала полиция.
Василий Игнатьевич не был любителем быстрой езды, но «сидеть-болтать» до вечера с незнакомой Инной ему хотелось еще меньше.
– Давай-ка я лучше с тобой.
– Всегда ты, дядь Вась, в своем амплуа! – Денис всплеснул ладонями над рулем, обтянутым овечьим мехом. – Ну, тогда позвоню Инне, чтоб тебя не ждала. Где-то в шесть домой нарисуемся, а после восьми тебе одному придется у нас посидеть, ничего? До одиннадцати. Просто день сегодня, еще раз извини, немножко неподходящий. Ты о празднике вообще в курсе? Он не официальный, но очень популярный у молодежи, у сувенирных фабрик и, соответственно, у меня. Прибыль больше, чем под Рождество! Сейчас, погоди, в цветочный магазин быстренько заскочу, я ведь тоже этого праздника жертва, хотя не молодежь. Обязан преподнести любимой девушке букет цветов, позажигать с ней на романтическом ужине с танцами и сделать сюрприз в виде симпатичного колечка с «валентинкой». А так как у меня еще четыре девушки…
Уловив в зеркале заднего обзора озадаченный взгляд Василия Игнатьевича, племянник расхохотался:
– …четыре продавщицы, то по традиции я и своим работницам должен презентовать цветы с «валентинками»-премиями. Заодно проверю реализацию товара. Девушки обычно сменяются, но в авральные дни все работают. Красотки, увидишь! Да, старшую ты должен помнить, на рыбалку с нами ездила. Вы вдвоем еще щуку здоровенную поймали.
– Помню, – сказал Василий Игнатьевич и почувствовал, как странно, мягко ворохнулось сердце.
– Люба работала медсестрой, в буквальном смысле вкалывала без проходных, но деньги все равно получала смешные, а детей трое! Вот Катя и попросила за подругу. Знает, что я не скупердяй и не эксплуатирую подчиненных до изнеможения. Девушки, правда, с десяти до закрытия на ногах, зато через сутки. Люба второй год у меня.
– Приезжала вроде с одним ребенком…
– Тривиальная история: сестра пила, тупо допилась и оставила двойняшек. Все четверо мальчишек ровесники.
– Четверо?..
– С моим Володькой. В одной школе учатся. Ты, дядь Вась, не думай: что бы между мной и его матерью ни случилось, Володька для меня – человек намбер уан. В кино с ним хожу, в зоопарк, куда захочет. Иногда вместе с Любиной «тройней».
– Привозил бы в деревню. Пацанам в деревне хорошо…
Денис вырулил влево, обогнал два автомобиля и втиснул джип в ряд машин. После некоторого молчания тяжко завздыхал, что обычно предшествовало откровению, редкому при всей его разговорчивости.
– Не говорил я тебе, дядь Вась… это не я Катю бросил. Это она к другому ушла. Ее другой – художник, не бизнесмен. Ну, может, к лучшему. Жену мою всегда к чему-то новому тянуло, она же не Люба. Вот Любови точно не до любви, – скаламбурил он, – то есть не до личной жизни – с ее сорванцами.
– Мужик-то Любин… где? – решился спросить Василий Игнатьевич.
– Не знаю, давно одна, – равнодушно пожал плечом Денис. – А так мы с Катей ничего, общаемся. Опять заставляет меня сигареты бросить, иначе грозит прекратить свидания с сыном. Дурной пример, видите ли, подаю во время тотальной борьбы с курением. Я специальный пластырь на руку прилепил – ноль помощи, а от семечек зубы ноют, и жвачки надоели. Попкорн, что ли, купить?
– Растолстеешь с попкорна.
– Пускай! Инне будет испытание. Если любит – и от толстого не уйдет.
Денис притормозил у цветочного ларька и скоро распахнул дверь машины, обнимая пышный ворох роз. Бережно сложив букеты на переднее сиденье, побежал к соседнему киоску за воздушной кукурузой.
Возле гигантского здания, сверкающего каскадным обилием голубого стекла, племянник посигналил перед вип-стоянкой, и шлагбаум услужливо поднялся.
– Это твой магазин?! – ошалел Василий Игнатьевич.
– Было бы круто! – засмеялся Денис. – Увы, я тут всего-то седьмую часть нижнего этажа арендую. Но могу похвастать: мой бутик лучший в городе из ему подобных.
Багетные бордюры окаймляли окна и арки фойе, колонны были декорированы тем же багетом и зеркалами. Проходя мимо, Василий Игнатьевич пригладил волосы, выпрямился с достоинством. Впервые за многие годы со смущенной усмешкой подумал о себе: а что, справный мужик.
Витрина совсем не маленького Денисова магазина «Весна подарков» манила взгляды огненным разнообразием всевозможных сердец. Аж в глазах зарябило от красного цвета и всех его полутонов, как на демонстрации в Международный день солидарности трудящихся. Сердца-подушечки, сердца-открытки, светильники в форме сердца и воздушные шарики, плюшевые игрушки с сердцами в лапах, духи, куклы, россыпи брелоков и украшений, чайные пары, пепельницы, рамки для фото… А сколько людей! Продавщицы – ни дать ни взять сошедшие с подиума манекенщицы в бело-розовых платьях – с приветливой непринужденностью беседовали с покупателями, словно с хорошими знакомыми или даже родственниками.
Сквозь пеструю взвесь голосов и шарканье ног из глубины нарядного зала донесся смех Любы. Василий Игнатьевич вздрогнул и, как завороженный, пошел на эти воздушные, со звонцами, волнисто-яблочные звуки.
Она стояла вполоборота у стеллажа с подарками, что-то объясняя двум подросткам. Подстриженные белокурые волосы вились надо лбом, красивое молодое лицо выглядело усталым, но не изменилось. Так показалось Василию Тихонькому, сразу ощутившему на плечах бремя собственных лет.
Бесшумно отступив за стеллаж, он прокрался под его прикрытием ближе к Любе и присел в зарослях вещей как в скрадке. Пальцы безотчетно перебирали коробочки с ароматическими травами, аксессуары для ванной, а весь Василий Игнатьевич превратился в слух. Подростки удалились, и к Любе подошел Денис: