Гунциг Томас. Гамба. Рассказ
I
ВСЕ шло своим чередом, как у всех, когда жена беременна. Сначала Магали сообщила ему об этом по телефону. Он стоял в пробке, она звонила из дома. Он был в скверном настроении, потому что директор по продажам в тот день сказал ему, что «заказчик», мол, недоволен его «работой над проектом». Он ненавидел директора по продажам лютой ненавистью, так ненавидел, что хотелось изрубить его на кусочки, и засунуть эти вонючие кусочки в мусорный мешок, и зашвырнуть мешок подальше в придорожные кусты. Он ненавидел и заказчика, которого представляла приземистая бабенка, несговорчивая и упрямая как ишак. Он был уверен, что она использует какие-то фишки типа нейролингвистического программирования и только так заставляет директора плясать под ее дудку, ему еще в первую их встречу хотелось выколоть ей глаза паркеровской ручкой, которую подарила ему Магали, когда он получил повышение. Но он продолжал улыбаться и записывать пожелания.
В жизни приходится порой глотать горькие пилюли.
Он прокручивал все это в уме: мусорные мешки, паркеровские ручки, горькие пилюли, — стоя в пробке между дурацким «опелем» и дурацким «сеатом», мир был океаном замерших машин, дружно выпускавших тонны выхлопных газов с парниковым эффектом, по радио шла передача о причинах и лечении недержания у мужчин, и тут позвонила Магали.
Не сказать, что он не был к этому готов. Он крепко стиснул руль. Магали спросила: «Ты рад?» Он ответил: «Это здорово». Потом она спросила: «Ты сам скажешь своей матери?» А он ответил: «Уже поздно, я позвоню ей завтра». Лажа, конечно, было всего 16:45, но звонить матери ему совсем не хотелось. Да что там, он бы дал отрубить себе оба больших пальца, лишь бы вообще не звонить матери. Ясно, что для этой старой тупой эгоистки будущий ребенок означал лишь долгие годы забот и лишних расходов.
Тут «опель» наконец двинулся, и он, хотя и медленно, но доехал до дома.
II
Когда он встретил Магали… это было давно, десять лет назад. Он был тогда моложе. И она была моложе. Он мечтал разбогатеть. Она была красивее, чем сегодня. Они стали жить вместе. Сняли квартиру. Накупили вещей. Завели общих друзей, общий счет в банке, общий номер телефона, и со временем, если его и посещала иной раз мысль расстаться с Магали, например, когда в его контору пришла на практику та молоденькая венгерка, все это «совместно нажитое» оборачивалось таким количеством проблем, хлопот и головной боли, что руки опускались. Он так ничего и не предпринял и постепенно, сам того не замечая, свыкся с перспективой смотреть изо дня в день, как будет стареть Магали, быть немым свидетелем работы неумолимых лет над девичьим телом, наблюдать, как ее кожа постепенно утратит маковый румянец, как залягут от талии до ягодиц валики нездорового жира, как высохнет душистая копна волос, как мелкие шероховатости ее характера разрастутся гак, что больше ни для чего не останется места, и жизнь станет невыносимой, а он будет ее терпеть, не рыпаясь, молча, терпеть, как ледяной дождь, как он терпел директора по продажам и представительницу заказчика, просто пережидать, повторяя про себя один из важнейших антропогенных постулатов — что всему на свете приходит конец.
Нужно только уметь ждать.
Ill
Все шло своим чередом и дальше: началась подготовка к появлению ребенка. Эхография, детская, обои, кроватка, игрушки, коляска, креслице для младенцев, набор бутылочек, прибор для подогрева бутылочек. Магали толстела. Некоторые мужчины, он слышал, находят, что нет ничего прекраснее беременной женщины. Он оказался не из их числа. Его идеалом была женщина молодая, стройная, с плоским животом. Большие животы ему не нравились, тем более с младенцем внутри. Что-то, на его взгляд, в этом было животное. Он знал, что все через это проходят, и видел в этой неизбежности фиаско техногенного общества. Право, он бы предпочел что-нибудь более синтетическое. Что-нибудь заказанное по каталогу, изготовленное при помощи лазерных технологий в стерильных мастерских, которые каждый вечер моют трихлорэтиленом. Он не любил выделений человеческого тела, он вообще органику недолюбливал.
Но он ничего не сказал. Изобразил бурную радость. Сфотографировал Магали голой у окна, с нарочито мечтательным видом будущей матери. Когда она сказала ему: «Уверяю тебя, он шевелится, я чувствую!» — он положил ладонь куда следовало. И даже пробормотал: «С ума сойти, какое это все-таки чудо». Но этот телесный контакт ему претил. Он стиснул зубы. Чтобы успокоиться, использовал прием, который в нейролингвистическом программировании называется «якорение». Думать о чем-нибудь успокаивающем и приятном. И образ пищевого контейнера, чистого, пустого, из белой гладкой пластмассы, предстал перед ним со всей силой очевидности.
IV
Все случилось ночыо. Он спал. Магали потрясла его за плечо, сказала: «Уже началось, кажется, воды отошли». Он встал. Сердце колотилось. Он проделал все по порядку, мысленно отработанному десятки раз:
1 — умыться холодной водой.
2 — одеться.
3 — спросить Магали «Ну как ты?»
4 — взять ключи от машины со шкафчика из «Икеи» у входной двери.
5 — взять чемоданчик Магали с вещичками Магали для больницы.
6 — спросить Магали «Ну как ты?»
7 — открыть перед Магали дверь подъезда.
8 — открыть перед Магали дверцу машины.
9 — не думать о том, что происходит.
10 — вспомнить про якорение.
11 — сесть за руль, вести спокойно, плавно, но не слишком медленно.
12 — приехать в больницу.
13 — спросить Магали «Ну как ты?»
14-…
14-…
Четырнадцатого пункта не было. От четырнадцатого и дальше — неизвестность.
От четырнадцатого и дальше — глухой ужас перед прыжком в бездонную пропасть.
От четырнадцатого и дальше — сожаление, ведь мог бы родиться бесплодным или, еще проще, не дожить до этого дня, умереть лет, к примеру, в двенадцать, когда жизнь сводилась к аккуратно убранной комнате, этажерке с «Леголэнд Спейс» и гарантированному горячему обеду.
Нет, он тогда не умер.
Не повезло.
V
В какой-то момент что-то, кажется, пошло не так. Акушерка побежала за гинекологом, гинеколог уставился в какой-то экран, гинеколог засунул два пальца в резиновой перчатке в нутро Магали, гинеколог нахмурил брови, а потом гинеколог попросил его выйти.
Он вышел — с большим облегчением.
Может быть, еще повезет, и ребенок родится мертвым. Магали будет трудно в первые месяцы, придется, наверно, обратиться к психоаналитику, который растолкует им, как «работать над собой, чтобы пережить потерю». Это будет испытанием, но они его преодолеют, и со временем, осторожными намеками, он постарается убедить Магали, что она не создана для материнства, что не надо поддаваться давлению общества и равняться на культурные клише о семье, что смысл жизни не только в продолжении рода и что ей, современной женщине, пора порвать с патриархальной моделью.
Ну а если Магали так и не успокоится, можно ведь завести щеночка… Пусть перенесет на него свои нерастраченные чувства, это будет решение всех проблем. Конечно, собаку надо время от времени выгуливать, но это пустяк в сравнении с заботами, которых требует ребенок.
Вот к чему он пришел. Уже, можно сказать, устроил их будущее. Как вдруг сообразил, что времени прошло многовато, давно пора было разрешиться мертвым младенцем. У него что-то сжалось на уровне пищеварительного тракта: а вдруг там, за дверью, происходит что-то другое, а вовсе не смерть ребенка? Просто трудные роды, которые завершатся кесаревым сечением, и младенец появится-таки на свет?
Он встал. Зеленоватый свет ночных ламп в больничном коридоре напоминал суп с кервелем. Было уныло и некрасиво, и пахло эфиром. На плакате размером в квадратный метр фотография младенца с закрытыми глазами призывала вовремя делать прививки. Рядом, на другом плакате женщина, стоя спиной к публике в окружении расплывчатого ореола персиковых тонов, стыдливо предостерегала от вагинальных микозов.
Словно придавленный бременем жизни, он снова сел, ощущая во рту привкус горечи.
Перед ним вдруг вырос гинеколог.
Лицо у него было… с таким лицом не сообщают хорошие новости.
Забрезжил свет надежды.
Гинеколог сел рядом и заговорил: вы только не волнуйтесь, произошло кое-что непредвиденное, такие вещи иногда случаются…
Воссияло солнце…
Гинеколог продолжал:…трудно все предусмотреть по анализам крови и даже по результатам эхографии… Что поделаешь, конечно, это нелегко, но ему повезло, мать и ребенок живы и здоровы…
Солнце скрылось за тучи.
Свет померк.
Но что же тогда не так?
Гинеколог покачал головой и посмотрел на часы.
— У вас родился… не совсем… Ваш ребенок… Как бы это… Он… креветка… Ну, в общем… Гамба…
— Гамба? — переспросил он.
— Гамба, — кивнул гинеколог.
И ушел, оставив его одного.
— Гамба, — повторил он сам себе.
VI
Магали выписалась из больницы через три дня. Казалось, за эти три дня она постарела лет на десять. Три дня она рыдала, три дня неотрывно смотрела, как гамба плавает взад-вперед в аквариуме с соленой водой, установленном на скорую руку в отделении для новорожденных, три дня пыталась свыкнуться с мыслью, что она мать, что это существо — ее дитя, что, хочешь не хочешь, придется им заниматься, заботиться о нем и постараться рано или поздно его полюбить.
Любовь, впрочем, не заставила себя ждать. Он убедился в этом уже на следующий день после родов, когда, сидя на краешке кровати и держа Магали за руку, не знал, что сказать и в конце концов ляпнул: «Наверно, по закону мы не обязаны держать ее у себя, я выясню…»
Магали выпрямилась, метнула на него ледяной взгляд и сказала, что запрещает ему — да-да, запрещает, он хорошо слышал? — запрещает раз и навсегда говорить подобные вещи о своем сыне и чтобы он даже думать такое не смел.
Он помолчал, хотел было спросить, откуда она знает, что это мальчик, но прикусил язык. Не стоило подливать масла в огонь.
В тот день он понял, что больше ничего в его жизни не будет как раньше. Он чувствовал, что с появлением гамбы его жена изменится, да что там чувствовал — был уверен — она уже изменилась. Будущее обещало быть хуже, чем он опасался, его жизнь накрыла тьма, отныне он будет жить в обществе жены и гамбы, изгнанником вдали от мира. Попросту говоря, дела его были хреновые, и он знал, что из клуба, объединяющего тех, кто радуется жизни, навсегда переходит в другой клуб, для тех, у кого «неладно».
Магали попросила его зарегистрировать новорожденного под именем, которое они выбрали несколько месяцев назад — Жереми. Он пошел в мэрию.
Написал в нужной графе: «Жереми».
И поставил внизу подпись.
Дома он постарался приспособиться к новым обстоятельствам: убрал из детской ненужную кроватку с сеткой и установил на столе для пеленания, который тоже вряд ли мог пригодиться, аквариум на пятьдесят литров соленой воды, с подогревом и очистным фильтром, работавшим от электрического моторчика в двенадцать вольт, с разноцветными камешками на дне и пластмассовой имитацией большого кораллового рифа.
Он даже думал, не перекрасить ли стены в цвет морской волны, но решил, что это будет чересчур, оставил постер «Волшебная карусель», оставил постер «Штрумпфы», поколебался перед постером «Немо», но и его оставил, испугавшись, что поддается психозу.
Довольно долго он стоял перед шкафом с одежками. Стопки распашонок в крошечных корабликах, ползунки по сотне евро пара, пижамки с вышивкой… мелькнула мысль, нельзя ли сдать их обратно в магазин, но он не сохранил чеки.
Традиционные оповещения он рассылать не стал, решил подождать Магали. Она что-нибудь придумает, он просто не представлял себе, что писать.
На работе его поздравили. Он изо всех сил старался выглядеть счастливым отцом. Его попросили показать фотографии, он отговорился, что не захватил, обещал на днях принести. По инициативе директора по продажам коллеги в складчину купили по каталогу детское автомобильное сиденье. Он от души поблагодарил и укрепил его в своей машине, дивясь простоте и надежности конструкции. Потом, закрыв глаза, попытался представить, как можно пристегнуть ремнем безопасности креветку, но ничего не вышло.
Матери пришлось сказать. Разными язвительными намеками она постаралась убедить его, что виновата во всем Магали. Она видела, как невестка пила во время беременности, а курить-то бросила, он уверен? А их отпуск в Марракеше — не лучше ли было воздержаться? Раньше мать делала вид, что рада, и связала к рождению внука шерстяную одежонку — по ее словам, это была двусторонняя кофточка. Но о том, чтобы надеть ее на Жереми, не могло быть и речи, педиатры втолковывали ему, с пониманием, но твердо: соленая вода от десяти до пятнадцати градусов, умеренное освещение, рекомендованный пищевой рацион, богатый протеинами, — и все, точка… Двусторонняя шерстяная кофточка отправилась вместе с полусотней распашонок и ползунков в большой черный «самсонит», который он задвинул под шкаф в подвале, надеясь забыть о нем как можно скорее и навсегда.
VII
Когда он приехал за Магали, она ждала его в больничном холле; сумка с вещичками стояла у ее ног, а в руках, прижимая к груди, она держала прозрачный полиэтиленовый пакет, наполненный соленой водой, в котором гамба… Жереми… бесшумно перебирал пятью парами членистых ножек. Он взял сумку, открыл перед ней дверцу машины, завел мотор, поехал медленно, спросил, как прошла ночь.
На его вопросы Магали отвечала односложно, «да», «нет», «хорошо», «может быть». Он подумал, что ей бы надо показаться психоаналитику, не то, чего доброго, выдаст послеродовую депрессию, а ему в одиночку с директором по продажам, представительницей заказчика и заботами о гамбе не управиться. Ему-то оплаченного отпуска по уходу за ребенком на три месяца никто не даст, черт побери!
Дома он показал Магали, как все устроил в детской, но она как будто не заметила ни отсутствия кроватки, ни исчезновения детского приданого. Она вся как-то съежилась, словно непосильное бремя навалилось ей на плечи. Тихонько урчал моторчик, десятки пузырьков разгоняли круги по поверхности воды, свет ультрафиолетовой лампы придавал аквариуму вид замка с привидениями.
Он разогрел в микроволновке купленную с утра пиццу, недоумевая, что Магали так долго делает наверху. Спустившись наконец, она сказала, что посадила Жереми в аквариум, а тот спрятался под пластмассовым кораллом. Он ответил в том духе, что, мол, привыкнет постепенно, как-никак серьезная перемена для такого малыша, ничего страшного, все будет хорошо.
Он сам чувствовал, что его слова звучали фальшиво, как оборванные струны. Магали едва притронулась к еде и сказала, что хочет спать.
Он поднялся с ней. Она сразу закрылась в ванной. Из-за двери донесся характерный треск разрываемой фольги, видимо, она принимала что-то успокоительное. Дай Бог, чтобы не подсела. Она вернулась в спальню, почти голая. Ему не хотелось видеть ее тело, растянутый живот, груди, набухшие от ненужного молока, которое в первые дни придется сцеживать. Он притворился спящим.
Когда она легла рядом, он не шевельнулся.
Что да, то да — у него было неладно.
VIII
Ночью Магали несколько раз вставала. Наконец и он поднялся вслед за ней и нашел ее в детской, склонившейся над аквариумом. В ультрафиолетовом свете ее лицо выглядело мертвой маской.
— Как ты думаешь, с ним все в порядке? Мне кажется, он не дышит. Не знаю почему, все время лезут в голову мысли про внезапную смерть новорожденных.
Он подошел и наклонился к стеклу. Гамба наполовину зарылась в разноцветные камешки. От колебаний воды под действием двенадцативольтного моторчика ее усики плавно покачивались.
— Да нет же, смотри, он шевелится… Успокойся… С ним все хорошо… Не стой тут… Ты же знаешь, дети в этом возрасте все впитывают, как губка. Если ты будешь нервничать, он занервничает тоже.
Магали вернулась в постель.
— А если он нас позовет, как мы узнаем? — тут же спросила она. — А если ему приснится кошмар?.. Или что-нибудь заболит?..
Ни на один из этих вопросов у него не было ответа. Он выдавил из себя:
— Как-нибудь узнаем… я уверен…
Она повернулась к нему спиной и, перед тем как уснуть, сказала:
— У тебя всегда все просто, никаких проблем.
Он не ответил. Напрягся, пережидая волну ярости, такую огромную, что ему хотелось размозжить голову Магали об угол платяного шкафа из «Икеи». И не противился следующей волне, еще огромнее, волне отчаяния, которая накрыла его с головой и швырнула в пучину соленых снов.
IX
Проснувшись утром, он обнаружил, что один в постели. Магали уснула в кресле в комнате Жереми. Он подумал, не разбудить ли ее, но не стал.
Позже, когда он, умытый, побритый и одетый, был готов отправиться на работу, где его ждали директор по продажам и представительница заказчика, Магали окликнула его с лестницы:
— Ты уходишь и даже не попрощаешься?
— Решил дать тебе поспать, ты, наверно, вымоталась.
— Не поцелуешь малыша?
Он улыбнулся. Такой фальшивой улыбкой, что все заныло внутри. Поставил портфель на пол. И поднялся в детскую.
— Спит еще, наверно, — сказал он.
— Проснулся, — ответила она.
Он вошел в детскую.
И правда, Жереми проснулся.