Имя – это важно. Скажем, «фэнтезийный» персонаж – малефик Андреа Мускулюс. Мы понимаем, что это частенько вызывает у читателя улыбку. Улыбка от имени – контраст с профессией малефика-вредителя. А у образованного читателя вызывает еще и ассоциацию с реальным лютеранским проповедником Андреасом Мускулюсом, который, в частности, писал в 1561-м году: "Мы хватаемся за последний крошечный кусочек мира. Несомненно, что Конец Мира близок…" – и уже тогда ассоциации совсем не смешные. Если уметь, то автор от игры имен получает колоссальное удовольствие. И часть читателей – тоже.
– Я по поводу разной психологии героев. Понятно, что у героев разный психотип. Но насколько возможно автору моделировать различные психотипы героев? Если автор в сущности рыцарь-джентльмен, не будет ли ему сложно описывать мерзавцев?
Олди: Почему?
– Потому что нужен чистый жизненный опыт автора, чтобы достоверно описать различные психотипы.
Олди: Начнем с того, что каким бы автор ни был рыцарем-джентльменом или «меркантильным кю», все равно он встречается в своей жизни с огромным количеством разных людей. И наблюдает вокруг себя практически неограниченное количество разных характеров, психотипов и жизненных позиций. Конечно, нежелательно «фотографировать» конкретного Васю Пупкина и вставлять его в роман, да еще и под собственным именем-фамилией. Но вполне реально брать у одного – любимое словечко, у другого – манеру не смотреть собеседнику в глаза или, наоборот, пристально уставиться, у третьего – говорить обиняками, у четвертого – рубить правду-матку с плеча…
Талант писателя включает в себя наблюдательность, умение подмечать интересные моменты поведения людей, их реакции в тех или иных обстоятельствах (причем, живых людей, а не из книжек и фильмов). Потом наблюдения надо использовать в тексте, и число комбинаций стремится к бесконечности.
Скажем, приходит в театр описанный вами автор, как актер. Я-режиссер ему говорю: «Ставим «Отелло» – будешь играть Яго». А он отвечает: «Знаете, я такой джентльмен, что подлеца ну никак сыграть не могу!». Что я сделаю с таким актером? – выгоню из труппы в ту же секунду. Ну, зачем он мне?! Он заявляет: «По складу психотипа я могу сыграть только Гамлета!». А я «Гамлета» не ставлю! «А я, – удивляется он, – больше ничего не умею!»…
Речь идет о внутреннем непрофессионализме. Я-писатель не должен лепить всех героев из своего личного психотипа. Материал – мой опыт. Степень моего таланта. Наблюдательность. Внимательность к мелочам вокруг меня. Умение моделировать разные психотипы. Умение оживить их, насытить их характерными чертами. Да, профессиональная хватка дается не сразу – ее нужно целенаправленно в себе развивать. Частью она формируется по мере приобретения литературного опыта – опыт жизненный накапливается параллельно. А частью этот процесс можно усилить, углубить и ускорить: подмечать, анализировать, прикидывать, что для чего подходит.
Давайте на вас же и смоделируем ситуацию. Вот вы – хороший человек? Не спорьте, мы видим, что хороший. А нам надо сделать из вас, скажем, железную леди, стервозную бизнес-вумен. Такой вот персонаж. Что вы наденете для нужного образа?
– Юбку…
Олди: Хорошо, юбку. Какую?
– Чуть выше колен. Классическую.
Олди: Уже интересно. Дальше.
(Голос из зала: Ногти, ногти!..)
Олди: Ногти длинные! Какого цвета?
– Темно-красного.
Олди: Отлично! Что еще?
– Блузку яркую.
Олди: Абстрактно «яркую» – не звучит. И в книге не зазвучит. Вы скажите, какую именно. Юбка выше колен, классический стиль – это мы поняли. А блузку – конкретнее!..
– Красную блузку.
Олди: Ну, красную – уже лучше. Но вы же писатель! Значит, не примитивно-«красную», а «цвета крови» или «цвета вина». Это ведь разные цвета?
– Под цвет лака на ногтях.
Олди: О! А макияж как класть будем?
– Макияж классический, не очень яркий.
Олди: Не очень яркий? Совсем бледная будете.
– Нет, классический – он будет достаточно заметен, но не вызывающий.
Олди: Смотрите: мы начали моделировать персонажа, не имеющего прямого соотношения с нашей исходной моделью. И обратите внимание: блузка просто красного цвета – не работает. А под цвет ногтей – работает! Так вот, когда вы пишете книгу, так и моделируйте: блузка красного цвета – невыразительна. А каблуки-шпильки – выразительны. Юбка классическая, а лучше сказать – клиньями. И добавить: шелковая или твидовая, «по моде шестидесятых» – и персонаж мигом приобретает характер. Но когда вы пишете: «Она была в юбке и блузке красного цвета» – это плоский, невыразительный образ.
Так и строим психотип через внешние проявления.
– Насколько подробно героя надо описывать? Есть мнение, что если подробно описывать, не останется пространства для воображения читателя.
Олди: Подробность описания, в частности, зависит от того, что вы пишете: роман или рассказ. В романе есть больше пространства для описания героя не в ущерб действию, психологии, авторским мыслям и идеям. Соответственно, можно потратить на это больший объем текста. В рассказе описания делаются более сжато.
Далее: не подробность, но точность и образность описания. К примеру: «На нем был мятый пиджак из твида в крупную клетку. Черные брюки пузырились на коленях…» Обратите внимание на действенные детали: «пузырились на коленях». «Мятый» и «пузырились» – работает на образ, на характер. Или: «из твида, модного в этом сезоне». Сразу видно, человек следит за модой, подбирает одежду тщательно – это дает нюансы характера. У героя есть деньги на модные вещи – виден фрагмент социального положения.
Даем ряд броских деталей характера – через поведение, через одежду, как смотрит, как двигается, угрюмый или сияющий, как строит устную речь… Все это можно давать не только и даже не столько через прямые описания (высокий рост, прямой нос, белый костюм), а путем скрытых характеристик (поведение, жестикуляция, речь, отношение к нему других людей – кто-то заискивает, кто-то говорит свысока…). Таким образом, не растекаясь мыслию по древу и не давая утомительный массив описания, образ героя вписывается в текст, причем совершенно не обязательно в одном конкретном месте. Эти детали необходимо разбросать. Концентрированный фрагмент дать вначале, когда зашла речь о персонаже, и понемножку, по деталюшечке добавлять то тут, то там. Тогда образ начинает постепенно проступать, как проявляется изображение на фотографии.
– Правильно ли я понял: чем деталей меньше, тем каждая из них бульшую нагрузку несет? Пиджак по моде – и сразу есть восемь сообщений, которые эта деталь несет. И чем лучше, чем точнее удается такие детали набрать…
Олди: Тем точнее персонаж. Да! Получается концентрированное, а не размазанное описание. Причем концентрированное не в смысле – в едином абзаце, а каждая деталь концентрирует в себе целый ряд качеств.
– А не надо ли некоторые, скажем, вульгарные детали жертвовать в угоду морали?
Олди: Вульгарность или изысканность зависит от того, кого вы описываете. Если у меня в книге биндюжник, он не будет выражаться как английский денди. Другое дело, когда мат ради мата, эпатажные обороты ради показухи… Приведем простой пример. Не так давно прислала одна молодая писательница нам роман. Мы обычно не в состоянии читать присланные нам вещи – их шлют в огромном количестве. Но тут как-то прочиталось. Панковский роман, вызывающий, эпатажный. И в принципе, написан хорошо – молоденькая девочка-героиня за эпатажностью прячет одиночество, поиск любви, весь ее панк только потому, что она свое место в жизни никак не отыщет. И вот ее кумарит и плющит, она трахается и курит, ее опять плющит и кумарит… И везде мат-перемат. Постепенно эпатаж перестает восприниматься: ну, опять трахается, ну опять ее плющит, разве что в другой позе и с другим партнером. К концу роман убит наповал. Сочувствие потеряно, прием не работает – выдохся.
Надо уметь точно дозировать такие сильнодействующие средства. Когда на балу великий князь Константин Михайлович вдруг отчетливо произносит: «жопа» – это может работать на какую-то задачу текста. А когда это повторяет ежеминутно в каждом предложении сантехник Вася – «жопа», извините, перестает восприниматься и отпадает.
Надо понимать, что если сантехник Вася в жизни вставляет неопределенный артикль «бля» через каждое второе слово, то в тексте это делать не обязательно. Один-два раза, чтобы дать черту характера – позволительно. Писатель должен уметь крутануться так, чтобы читатель и без лишнего «бля» все о персонаже понял. Эпатаж должен быть ударным, вызывать или мощный эмоциональный эффект надрыва, или комический эффект. Сильнодействующими средствами нельзя пользоваться регулярно и в больших количествах – вкус притупляется. Когда все время матерятся, этот мат – грязь в тексте, не более того. А когда один раз и по делу, в четко выбранный момент – эффект налицо.
Надо понимать, что если сантехник Вася в жизни вставляет неопределенный артикль «бля» через каждое второе слово, то в тексте это делать не обязательно. Один-два раза, чтобы дать черту характера – позволительно. Писатель должен уметь крутануться так, чтобы читатель и без лишнего «бля» все о персонаже понял. Эпатаж должен быть ударным, вызывать или мощный эмоциональный эффект надрыва, или комический эффект. Сильнодействующими средствами нельзя пользоваться регулярно и в больших количествах – вкус притупляется. Когда все время матерятся, этот мат – грязь в тексте, не более того. А когда один раз и по делу, в четко выбранный момент – эффект налицо.
– Я сталкивалась с тем, что подобные выражения очень любят резать редакторы и текст смягчать. Как вы считаете, стоит с ними спорить?
Олди: На эту тему есть шикарный анекдот. Если редактор перестал убирать в вашем тексте слово «жопа» – это популярность. А если это слово перестали убирать с обложки – это уже популярность в мировом масштабе!
Сами смотрите, насколько в силах спорить с редакторами.
– У меня вопрос, связанный с этикой описания в романах женских и мужских отношений. В качестве иллюстрации два романа девятнадцатого века – Мопассан «Милый друг» и Золя «Жерминаль». Романы разные, разные задачи ставились, в обоих очень ярко выражены женские и мужские отношения: у Золя – эротично и физиологически, у Мопассана – скорее так, как и у Флобера… Где грань приличия? Насколько уместно описывать более близкие отношения? Вопрос, соответственно, касается и читательской аудитории: аудитория может быть взрослая, но ведь книги читают и подростки…
Олди: Физиология или романтика – зависит от ваших стратегических целей. Если я строю текст как намеренно брутальный, с целью показать, скажем, жизнь во всех ее проявлениях (мне это для воплощения идеи необходимо), то я не смогу обойти физиологию. И мне нельзя думать о том, что мой текст будут читать дети, а значит… А вдруг дети станут подглядывать в замочную скважину, когда я с женой в постели?
При наличии четко сформулированной творческой задачи этот вопрос не должен писателя беспокоить. Да, здесь элементарно скатиться в то, что высмеивал Тимур Шаов: «Он обдал ее жаром горячего юного тела, и она аж вспотела, так тела его захотела». Вот эти жуткие описания эротических сцен – конечно, катастрофа. Видно, что автор ужасно стесняется, как недоросль на площади, но ему сказали: НАДО – и он пишет. Вся эта «твердеющая плоть» – набор штампов, которые лепятся куда угодно. Пробуйте, ищите. Описать физиологию очень интересно – если найти неожиданное решение эпизода.
Помнится, когда мы писали повесть «Ваш выход», надо было решить ситуацию: как описать эротическую сцену в пустом театре, учитывая, что и женщина, и мужчина под влиянием психических искажений. И мы нашли решение: она становится перед мужчиной на колени, начинает расстегивать ему брюки, а он перед этим снимает пояс и делает петлю… Внимание читателя мгновенно идет на петлю. И вся эротика приобретает искаженный, опасный, маниакальный характер. Цель достигнута. Можно ничего лишнего не описывать – мы, кстати, ничего и не описывали. Расстегивание брюк – а у него петля-ремень в руках. Занавес. И не надо уточнять, что у него было под брюками, и какое у нее при этом было выражение лица. Это не принципиально.
Поймите, что вы хотите сказать, какую задачу преследуете – и пишите.
– То есть, все зависит от цели?
Олди: Конечно. От цели, от идейной составляющей, стилистики романа. То, что уместно в одном варианте, будет неуместно в другом. И не потому, что пошлость или порнография – просто диссонанс всему остальному. У Куприна в «Яме» есть пошлятина – хоть чуть-чуть, на кончик ногтя? Нет. А ведь публичный дом…
Кстати, товарищи фантасты, читайте больше Куприна и Чехова, Бёлля и Ремарка, Золя и Мопассана – ей-богу, там есть чему поучиться. Кстати, в фильме «Яма» по Куприну – бордель, и с утра дамы разных форм и габаритов постоянно бегают полуобнаженные, занимаясь туалетом или бездельничая. Через минуту наготу перестаешь воспринимать. Настолько обыденно… Сразу чувствуется: для них тело – станок, средство производства. Ну, встала с утра, лень одеваться человеку. Огромное количество плоти не вызывает никаких эмоций, кроме нужных режиссеру. Куча мяса в доме. Вот когда они к вечеру одеваются, готовясь к приходу гостей, это эротичнее в тридцать восемь раз, чем то, как они умываются над тазом, свесив голые груди.
Главное, найти решение. Остальное приложится.
– Что делать, когда возникает конфликт между характером героя и его ролью в тексте? В какой-то момент получается: характер таков, что выполняемая роль ему противоречит.
Олди: Это ваш большой минус, если так произошло. Значит, вы герою придавали черточки и характеристики наугад, они не имели отношения к стратегическим задачам произведения. Понимаете? Вот, я начинаю создавать образ д’Артаньяна. Констанция Бонасье, как любовница, осада Ля Рошели, подвески королевы – ну, фабулу я продумал заранее. Герой, но не вполне «без страха и упрека», лукав, но предан друзьям, способен обмануть, но не подл, храбр, но рассудителен… И вдруг я поперек задуманного, вопреки логике намеченного поведения начинаю делать резкие повороты: он бежит с поля боя, он труслив, он молит о пощаде, продается за большие деньги кардиналу… К середине я понимаю, что у меня даже не граф Рошфор получился, а галантерейщик Бонасье при шпаге. Задумал одно, вышло другое. Остальная троица мушкетеров от такого дружка нос воротит.
И сижу я, удивляюсь посреди романа: как же так?
Надо с самого начала знать, каков герой. Надо представлять комплекс его черт и характеристик. Я ему не могу придать черты, противоречащие моим же стратегическим задачам. Характер героя складывается у вас в голове, стержень выясняется заранее. Да, многие эпизоды, работающие на характер, придумываются по ходу дела, но общую канву мы в принципе уже знаем.
Контрвопрос: вы, когда пишете, в курсе, чем дело закончится?
– Не всегда.
Олди: Вот мы так и подумали. Собственно, с этой проблемой все и связано.
– А если герой, которого я задумала второстепенным персонажем, оказывается настолько ярок и интересен, что затмевает главного?
Олди: И это вам минус. Вы не отошли от сцены в сторонку, как режиссер, и не посмотрели на всю сцену целиком. У вас Отелло душит Дездемону, трагический эпизод, пик предательства Яго, а рядом по сцене бегает третьестепенный слуга – настолько яркий, что зритель даже не смотрит, кто кого там душит! Значит, убрать этого слугу в кулисы!
– А не сделать ли сюжет таким, чтобы слуга оказался на первых ролях?
Олди: И опять беда в том, что вы не знаете, чем у вас закончится роман. На середине романа я вдруг переменю в принципе весь сюжет, сломаю хребет произведению, лишь бы вывести третьестепенного слугу на первые роли! Как это возможно, если я заранее продумал стратегию текста? Я знаю, куда еду – из пункта А в пункт Б. И вдруг передумал на середине дороги: не съездить ли на Канары? Если вам так уж понравился ваш побочный персонаж, напишите другую книгу про него – кто вам мешает? Ваш роман – это композиция, сложная, полифоническая, сотканная из героев, из их поступков, из декораций, из музыки за кадром, из кучи факторов, которая должна привести к кульминации и развязке, которую вы задумали заранее.
И вдруг – ах, какой слуга, поехали в обратном направлении!
– Но суть в том, что все-таки иногда выходит не по воле автора…
Олди: Не выходит. Частенько у нас на Пушкина валят: ишь, Татьяна какую шутку уткнула, убежала от поэта… Классик пошутил, а мы всерьез взяли на вооружение. Исполняя пьесу для фортепиано, можете ли вы на середине ее переделать в квинтет для струнных? – или ввести дополнительные маракасы, потому что вам понравилось, как в кулисах ими стучал помощник осветителя…
– Можно ли через внешний план показать внутренние изменения героя? Человек находится в небольшом городе – связать образ героя с этим городом, и он перемещается в другой, более крупный, столицу, допустим. У него меняется характер…
Олди: Конечно! У человека меняется мироощущение: допустим, он никогда не выезжал из своего глухого угла, поселка в тайге или райцентра. Он впервые попал в Москву, в Питер, в Нью-Йорк. Человек потрясен, он многое видит впервые. У него раскрылись глаза: какой огромный мир, какие бывают гиганты-дома, необычные люди. У него начинают строиться принципиально другие взаимоотношения, меняется мировоззрение, внутренний мир – это совершенно нормально!
– А можно связать именно образ города и образ героя?
Олди: Покажите, что провинциальный город и провинциальный герой – похожи. В принципе, можно все, что подчеркивает характер героя и работает на идею произведения. Хотя, честно говоря, мы бы рекомендовали помнить: герои – это тоже средство. Это не цель. Выписать десяток достаточно живых героев не является целью для писателя. Понимаете? Выписать правдоподобный мир тоже не является целью. Это ваши художественные средства – средства выразительности. Грубо говоря, построить сцену, сделать декорации, вывести на подмостки обаятельных актеров, прошедших кастинг – это все не есть цель. Цель, сверхзадача спектакля – это когда зритель минуту молчит после занавеса, потрясен, прежде чем встать и разразиться овациями. Цель – в порыве, объединяющем зал и сцену, когда все вдруг забывают о мешковине и дереве, о костюмах и гриме. Цели лежат в другой плоскости.