Хорошо, хоть на престол взошел молодой (26 лет), симпатичный (с припухлыми от выпивки глазами) Николай Александрович. Его правление, слава Бахусу, не даст нам скучать!
Николай II КровавыйЖил был у бабушки серенький козлик. Был он совсем серенький, то есть, никаких высоких достоинств, кроме знания нескольких ненужных для русского обихода языков, за ним не числилось. Поэтому напали на козлика совсем уж серые волки. Эта хищная сволочь, не понимавшая как следует даже собственного языка, разорвала козлика и его семерых (Историк считает, что десятерых, Писец, — что многие миллионы) козлят. И остались от козлика только рога да копыта. По ним и было произведено генетическое опознание останков...
Юные девы преклонных годов справедливо обижаются на меня за эти хамские слова и кощунственные аналогии. Поверьте, друзья мои, мне и самому как-то неловко их писать. Но что-то носит пальцы по клавишам. И я уверен, что это не «пархатый талмудический ангел» дергает за десять веревочек, не черный человек в котелке, протёртом золочеными рожками, подсыпает возбудительный порошок в мой бокал, и не толстый дядька с мешком золотых юбилейных долларов шуршит старым «паркером» в бумажке с моей фамилией. А сдается мне, что это оскорбленное достоинство наших безвременно погубленных соотечественников невесомым язвительным облаком струится из пор земли и перехватывает дыхание взволнованного автора. Так что, тут не до этикета. Слишком уж ответственность велика.
Ну, посудите сами. Вот, повезло тебе родиться в чистой семье немецкой бабушки и русского царя. Вот, кормят тебя заморским мороженым, неведомым сельской детворе, позволяют кататься на велосипеде и щелкать фотоаппаратом. И в доме на Неве и многих других домах есть у тебя своя комната. И вот, ты подрастаешь и узнаёшь, что так хорошо и сыто живут не все, что вполне так не живет вообще никто. И ты спрашиваешь прямо или сбоку, за что тебе такое удовольствие. И тебе объясняют, что ты — будущий царь, что тебе так «свезло», как на самом деле везти не может, то есть, тебе и не повезло вовсе, а избран ты Богом. Вот откуда этот земной рай, манна небесная, фрейлины в облачных одеяниях и нектар всех задушевных сортов и градусов...
Эх, Коля! — неправду рассказала тебе твоя немецкая бабушка! Наглую ложь сочинили и поднесли тебе учителя посторонних языков и наук. Ничего тебе, брат, не свезло. Наоборот, ты, как говорится, попал! Ибо возложил на тебя господь не шапочку кошачьего меха, не погоны золоченые, не голубенькую ленточку имени распятого апостола, а навалили неподъемную ответственность и заботу, впрягли тебя в арбу, которую не потянуть и крепостному быку. Хотят тебя, козленочка погубити. Ну, хотеть, может, и не хотят, но губят. И не находится рядом с тобой никого умного и честного, кто прямо сказал бы:
— Эх, парень, не по тебе эта шапка. Не вытащишь ты страну, не спасешь этот безумный народ, а только сам погибнешь.
И не приходят в твой розовый сон святые, хромые, мудрые, горбатые, грозные и великие русские мужики, не декламируют вслух статьи Имперской Теории. А снятся тебе глупые, распутные балерины, и мужик тебе является тоже Распутный.
И нету рядом строгого учителя, который объяснил бы тебе простую арифметическую задачу об ответственности. Приходится мне, век спустя, ее объяснять в нескольких вариантах.
Вариант 1. Вот, допустим, ты женился. Ну, допустим.
И вдруг у тебя появляются дети. Пять. И ты, как любой нормальный человек, их любишь. И должен ты теперь их растить, кормить, поить, обувать, одевать, учить, лечить и мирить. И ты болеешь за них сердцем в прямом и переносном смысле, гнешь спину, выковыриваешь из жилистой отечественной нивы скудную копейку. И, наконец, обнаруживаешь, что жизнь твоя прошла. Слава богу! И тебе — слава, ибо ты честно выполнил свой долг, не зря положил на семейный алтарь свою грыжу и свой инфаркт.
Вариант 2. Теперь, допустим, ты — начальник, бригадир, командир вверенного тебе подразделения. Ого-го! Оказывается, при той же получке у тебя в сто раз больше забот, хлопот, нервных случайностей. Ты должен всю эту черную сотню накормить, одеть, обуть, обучить как закаляется сталь, вывести в пургу на безымянную высоту, и поголовно угробить за Родину с полным удовольствием. А потом еще успеть до собственного отпевания проследить, чтобы всем бывшим бойцам оформили бесполезные награды. За это и тебя, отец родной, запишут на общую скрижаль золотом во первых строках.
Вариант 3. Строим дальше. Теперь у тебя целая территория в несколько европ, целая армия малых, роющих великий канал, и все тебя называют отцом. Ты чисто инстинктивно пытаешься их всех любить, кормить, одевать, обувать, девок им запускать в бараки из соседней зоны. Но обнаруживаешь, что не тянешь. Сердце у тебя останавливается раньше времени. Тогда ты раскладываешь эту непосильную любовь и заботу на беспечных заместителей и толстокожих исполнителей и замыкаешься в чтении классической литературы.
Вот так, примерно с ротного уровня иссякает в человеке возможность реальной групповой любви и начинается пошлое массовое обслуживание. И чем больше размножается стадо спасаемых, тем страшнее, ответственнее и неблагодарнее становится личная жизнь. И если человек не сбрасывает лямку, не уходит в отставку или скит, то превращается в сторожевую овчарку, гуртует население, строит его в ряды, выбирает пастбища, повседневно и всенощно руководит шайкой подпасков. То есть, — созидает Империю. О личной жизни, мороженом, прогулках он теперь может вспоминать лишь во сне. А то, что будет у него под видом личной жизни, отдыха и досуга, — это только эрзац, плоская вырезная картинка...
При таком разъяснении нормальный ученик сразу говорит: «Фигушки!», — прощается с рыдающей матерью-царицей, принимает фамилию бывшей жены, покупает на Сухаревке поддельный паспорт и уезжает на родину бабушки играть на биллиарде.
Но нормальных людей мало. А самонадеянных и самовлюбленных сереньких козликов — много. И вероятность обретения одного из них в качестве нашего государя при династическом престолонаследии очень велика! Но хуже ли это обретения Волка? Для Империи хуже. Нам — по барабану.
Николай Александрович Романов родился 6 мая (старого стиля) 1868 года. Он оказался старшим сыном в семье Александра III, когда тот был еще наследником, а не царем. Все его матери-праматери вплоть до блаженной Евдокии Лопухиной были немками, а праотцы — до Петра Великого — продуктом этих немок. Так что, Николай на полном праве готовился стать русским царем. То есть, сам он не готовился, — ему такое и в голову не приходило, а учителя его готовили, как умели.
Жизнь этого формально-последнего императора описана объемно и замечательно. Наш Историк извел ведра чернил и цистерны слез, и стала эта запечатленная жизнь бесценным материалом для многолетнего сериала, который — я уверен! — в ближайшем будущем поставят наши кинематографисты. Согласитесь, в обиходе дома Романовых при Николае для кино есть все — и куча детей, озабоченных проблемами секса и социализма, и неизлечимо больной наследник, и мощная мистическая подоплека — от проклятий царевича Алексея Петровича и сожженного протопопа Аввакума — до благословений Серафима Саровского и Григория Распутина. Да еще — родство со всеми королевскими домами Европы, собственная бескрайняя династия. Ну, и сам Николай, конечно, — находка для экрана. Яркий набор личных пороков дополняется диким педерастическим, алкогольным окружением, политические интриги бурлят непрестанно, корабли взрываются, поезда сходят с рельс, анархисты и эсэры не дают карасю скучать. Все это — благодатный художественный фон последнего царствования.
Говорят, в целом Николай человек-то был неплохой, но что нам за дело до хороших человеков? — их у нас вон сколько угроблено!
Поэтому остановимся только на свойствах царя в понятиях нашей Теории.
Императором Николай был ничтожным...
— Не то!
Но человеком был незлым...
— Тоже не то.
Так чего ж мы от него хотим?
— Ничего мы не хотим, нам поздно хотеть, мы созерцаем.
И вот что нам видится. Николай Александрович Романов был человеком уникальным! Уникальность его состоит в удивительном раскладе личных качеств, достоинств и недостатков, политической ситуации, реальностей раннего 20-го века, кадрового состава имперской верхушки и божественного набора случайностей, грянувших в России.
Был бы Николай больным, дебилом, догнивающим сифилитиком, как многие его коронованные предшественники, — это было бы полбеды. Рядом нашелся бы Годунов, Нарышкин, папа-Филарет, сестра-Соня. Они бы вывели имперский корабль на чистую воду.
Был бы Николай истериком, шизофреником, садистом-милитаристом, резал бы неустанно свое окружение, — все равно в этом окружении всплывали бы новые люди; любимые женщины ласково поправляли бы потные волосы и вытирали эпилептическую пену, старая мама склоняла бы к миролюбию и покаянию.
Был бы Николай самостоятельным, сильным, карьерным человеком, — гонял бы своих слуг по Империи и миру, сам бы рисковал, и сам бы выигрывал.
Но Коля наш ни кем не был. Был он никем — дееспособным только с виду малым, и это мешало работать его окружению.
Но и обуздать окружение он не мог.
Не мог не прислушаться к совету.
Не мог и принять совета.
Не мог защитить сильного и смелого.
Не мог укротить наглого и глупого.
В итоге — он ничего не смог, и покатился по наклонной русской горке в адский котел 20 века, на страницы сентиментальных книжек, в киношные и телевизионные ахи и охи.
Перечислим скороговоркой события последнего (де-юре) царствования, однако к несчастью нашему не прикончившего де-факто кривую Российскую Империю.
1896. Коронационные торжества в Москве. Попытка раздачи праздничной халявы на Ходынском поле 18 мая. Смертельная давка алчных россиян. 1300 трупов. Несметное число калек.
1904 — 1905. Дурацкая война с Японией, которую вполне можно было избежать или повести по-другому. Страшные жертвы, гибель Первого тихоокеанского флота на месте, Второго — на марше под Цусимой.
9 января 1905 года. Царь пугается объявленной всенародной депутации, смывается в Царское Село, люди, приведенные развязным попом Григорием Гапоном, гибнут под пулями.
Далее следует год Первой русской революции и капитулянтский Манифест 17 октября о демократических свободах. Соответственно — Дума со всеми ее прелестями, Столыпин и убийство Столыпина, Распутин и убийство Распутина. И «пошел брат на брата» — «кузен» Вильгельм II — Император Германии — на нашего Николая Всероссийского. А потом все кончилось: отречение, — еще пара переворотов, — красный террор.
В общем, Николай ничего не смог поделать против надвигавшейся на него, на весь дом Романовых, на всех нас смертельной Революции.
О, Революция! Любовь моя...Вы думаете этот заголовок написал кровью на заборе не дорезанный кулаками юный пионер? Нет. А! Это комсомолец-доброволец спасся из горящего стратостата «Комсомольская правда» затяжным стремительным домкратом? Нет? Нет.
Ну, понятно! Это седой коммунист-большевик, увернувшись от чисток без права переписки с этим светом, одолев все концлагеря — свои и чужие, промахнувшись мимо трех инфарктов, роняет сентиментальную слезу о героически загубленной юности? Нет???
Нет, государи мои, — не судьба вам угадывать с трех раз в этой книге.
Это — я!
Я — прилежный октябренок первоспутниковой эры;
я — чистосердечный пионер, не ведавший о кулацких генах — лучшем, что есть во мне;
я — скептичный комсомолец, увлеченно изучающий внешкольные произведения классиков марксизма-ленинизма с позиций критического цинизма;
я — антипартийный прослоечный интеллигент и паленый провинциальный диссидент оруэлловского 1984 года, я пою эту нерифмованную песнь великой моей Революции!..
Ошалели?
Объясняю.
Слово Революция — одно из нескольких священных созвучий, встретивших меня на пороге старого коричневого дома на Турбинной в первом моем году.
Было совсем немного четко определенных хороших и плохих понятий, за которые или против которых можно было и хотелось отдать жизнь. Вот этот короткий словарик юного идиота-натуралиста в редакции 1957-1958 г.г. (в порядке убывания значимости):
Хорошие понятия:
Революция, Ленин, Сталин,
Партия, Комсомол,
Мир, Коммунизм,
Красный галстук, Горн, Барабан, и над всем этим —
Красное Знамя и Красная Звезда.
Плохие понятия:
Фашист, Гитлер, немец, «немецкий крест» (свастика), шпион, американец, атомная бомба, капиталист, фабрикант, помещик, царь, белогвардеец, кулак, эсэр, меньшевик, кадет, бог, церковь, библия, поп...
Это то, что вспомнилось навскидку, а значит — отсеяно временем, выдержанно, коньячно-верно.
Спорить с этой системой понятий не приходилось — свои же дворовые пацаны тут же набили бы морду — в перерыве между сеансами «Огненных верст» и «Школы мужества».
Потом наступили смутные времена. Мы научились читать...
Шок — это слабо сказано! Судите сами.
Вот — Пушкин, — это не Ленин, конечно, но в первую сотню резвых явно входит.
Мюнхаузен, хоть и барон, но социально близкий, брехливый такой же, как и все мы.
И вдруг, как ядром по лбу:
Пушкин — помещик!
Мюнхаузен — немец!
Меньшевики — члены родной нашей РСДРП!
Троцкий и Бухарин, Каменев и Зиновьев — личные друзья Ленина!
Голова кругом идет.
Тут же и Сталин оборачивается каким-то хреном непечатным, скидывают его с постамента возле клуба, цитаты вождя скоблят со стеклянных досок на квадратной кирпичной башне с электрическими часами. И время пошло, поехало, и постепенно, за годы развеялось без следа.
Словарик наш полинял, но слово Революция продержалось в хит-параде класса до восьмого. Потом стало понятно, что кровь пускать — свинство. Увы, свинство необходимое. Необходимость кровавая сворачивалась еще лет пять...
Но вернемся к первой любви.
Слово Революция оказалось таким живучим, потому что плавно меняло свой смысл, оставаясь позитивным, как любовь. Сначала приятно дергать за косичку, в конце — щекочет воображаемое разрывное ощущение.
А ведь, и правда, как здорово разнести в дым и хлам всю сволочь, которая честно драться не хочет, спорить опасается, кляузничает, жрет бесконечно, считает тебя за грязь.
И пусть, сначала это царь, помещики и капиталисты, а в конце — коммунисты толстые и комсомольцы сытые, — пироксилин действует одинаково. Важно только подгадать момент, когда бронированная карета с трехлучевой фашистской звездой обогнет храм Спаса-на-Крови, мягко высвободить руку милой подруги, снять куммулятивный «букет» с предохранителя и, когда товарищ генеральный секретарь правящей нашей «семьи» снисходительно улыбнется на твою гоголевскую шинельку, выпалить в ненавистную рожу через тонированное стекло! И будь, что будет...
Так думали и чувствовали наши университетские и химико-технологические ребята, робко стучась в питерскую конспиративную квартирку под крышей на стыке двух прошлых веков.
А там уж радушный хозяин Евно Фишелевич (в подполье — Евгений Филиппович) поит нас чайком, ласково улыбается сквозь пенсне: «В террор хотите, милостивые государи? Ну-ну...».
Слава Богу, наконец-то — нормальный человек!
А что «нормальный» по совместительству служит в органах, и попиваем мы фактически не чаек, а сучье молочко, это понимается намного позже, после осуществления мечты, когда вверенные нам сатрапы благополучно расчленены пироксилином, а во дворе Шлиссельбургской, имени царя Ивана Антоновича крепости повизгивает веревка, засмыкивающая мертвую петлю...
Революционный террор бушевал против царской власти несколько первых лет 20 века. Партия социалистов-революционеров (ПСР) — единственная воистину революционная, «переворотная» партия — не давала покоя правительству, грозила добраться до каждого казенного начальника, будоражила умы. На этот железный поток решительных людей наслаивались сторонники «общей работы», уголовники, любители выпить и побузить, широченные массы не желающих служить в армии, работать с низкой рентабельностью, — когда после водки ничего не остается на хлеб. Так формировалась «революционная ситуация».
Но каким ты романтиком ни будь, а приходится признать, что создавали эту ситуацию не лысеющие поверенные в швейцарских кафе, не бундовцы, по-шагаловски порхающие над Витебском и Минском, ни даже наши эсэры отчаянные — Гоцы, Гершуни, Брешко-Брешковские и Швейцеры. Создавала ее развратная царская фамилия, — полным непониманием своей бренности, обыкновенности в разрезе винтовочного прицела, неприятием ответственности за всех и вся в этой стране. Ситуация очень походила на последние предтатарские годы, на бессильные дни Годунова, на безголовую толкотню при крымских, немецких, французских угрозах.
— А народ? Он же созрел для пролетарских битв?!
— Да. Он у нас всегда дозревший. Его в любую битву окунуть — как двумя пальцами перекреститься — грешно, но легко.
Вот в таком интересном положении и обнаруживаем мы Россию в начале нового века. И царя нашего, Николая Александровича на ней и под нею.
XX Век начинаетсяОтсель, дорогие читатели, мы сменим научный метод. Не будем больше измерять Историю в царях. Слишком быстро понеслось время, и царская жизнь, — она всего одна-то и осталась, — будет тормозить наш бег. К тому же, события последнего века так многообразно описаны, так разрисованы на холстах и телеэкранах, столько раз топтаны в театральных очередях, что нового о них сообщить почти нечего. Теперь нам с вами остается только проскользить прощальным взглядом по делам отцов и дедов — реальных, а не иносказательных, — и подбить итоги.