В итоге победила третья сторона — торгово-промышленные наблюдатели, неосмотрительно оставленные нами вне игры.
Но вернемся от высокой и грустной имперской поэзии к материалистической правде бытия.
После раздела Восточной Европы немецкий партнер устремился на запад и успешно сделал свое добермановское дело под столбик Эйфелевой башни. Это вам известно? Хорошо.
Мы по-идиотски в третий раз поперлись зимой в Финляндию. Это вы тоже помните?. Порядок. Дальше.
Тут нервы с обеих сторон не выдержали.
Брат Адольф просчитал-таки, что на бросок через Ла-Манш и Атлантику ему ресурсов не хватает. И вместо, чем попросить по-человечески, решил взять без спросу, где плохо лежит. Плохо ресурсы и по сей день лежат известно где.
Брат Йозеф тоже просчитал, что брат Адольф сгорит на днях или раньше. И шкуру его социалистическую поделят сырники и сметанники. А шкура эта нам очень бы пригодилась. Нам ее цари наши — Чингисхан и Батый, — не дойдя до Эльбы, завещали.
В братских генштабах возникло встречное движение картежных мастей — красных и черных стрел. И хотя бы Максим Максимович Исаев, Рихард Зорге, германские шпионы среди поволжских немцев и московских сидельцев не настучали куда следует об этих планах своей онанимной морзянкой, так может ничего бы и не случилось. Но настучали. Пошла игра на опережение: тевтонские свиньи (не обижайтесь, deutschen Genossen, свиньи — в смысле армейского построения) нацелили пятачки в привычном новгородском направлении; наши спартаковцы и армейцы тоже приготовились выполнить отработанное забегание до Берлина, а там поглядим.
Далее все происходило, как по-писанному. А также — по-зазубренному, по-кинопрокатному, по-газетно-репродукторному.
Коварный враг ровно в четыре часа утра воскресенья, когда все наши дрыхли после субботнего приема на грудь, разбомбил к чертовой бабушке все, о чем знал или подозревал. И подумал сгоряча, что аллес капут. Что никто не встанет на защиту неласковой нашей Родины-матери.
А хрена не хотел?
Только завопило в репродукторах: «Вставай, страна огромная!», как она и встала. Не догадывался враг, что у нас встает даже существительное женского рода, не говоря уж о среднем и мужском. Так что, совершенно неожиданно для теплолюбивых наследников Готфрида Бульонского и Ульриха фон Юнгингена у нас и встал, и встала, и встало. А где не встало, там подняли и поставили — в строй, к станку, к стенке. Получилось поголовно. Но как-то двояко...
Время это — военно-отечественное, как на грех случилось незадолго до рождения автора этих строк. И стал он, родившись, смотреть в телевизор, на киношную простынку, в книжку. А еще стал распрашивать всех своих родных (кто жив остался), а за что у тебя, дедушка эта звездочка да вот эта медалька с танком? «За отвагу», внучек. А много ты, дедушка, немцев убил? Молчание. А немцы плохие? Молчание. А ты на войну добровольцем пошел? Молчание. А ты никого-никого не боялся? Боялся. А кого? — немцев? Всех...
Двоякость поразила автора примерно такой тихой сапой.
Вот, смотришь ты телевизор, кино в родном клубе, читаешь рассказы и романы про войну, слушаешь на классном собрании лично тобой обнаруженных ветеранов, — и выходит, что проснувшись на рассвете 22 июня 1941 года, все просто галопом бежали в сельсоветы и военкоматы, чтобы занять очередь на войну. Кто опоздал, те пролезли на фронт без билета.
Тогда ты откладываешь книжки и дергаешь ветерана за пиджак: «Скажи —ка дядя...».
Дядя по инерции выпаливает: «Нас подняли по тревоге в три утра, и мы ринулись форсировать ледяную Свирь с именем Сталина!»...
Ты смотришь на дядю жалобно...
Он успокаивается и признается, что очень страшно было.
Потом ты подрастаешь и наливаешь дяде двойную наркомовскую дозу студенческого самогона «Чистая слеза».
Вот слеза и течет. И кается дядя, что было ему не просто страшно, а жутко до онемения. И не пошел бы он ни на какую войну, да война казалась милее тыловых начальников. Так что, раскидывай сам, пока голова цела, где сподручнее подыхать...
Но были среди моих собеседников и шкурные карьеристы — эти напористо маршировали по чужой крови — подсобрать орденов. Их не брали ни самогон, ни баня. Но мысль штабная отчетливо светилась в белесых от пара и водки глазах.
Были и дурачки безголовые, смертельно одураченные (зомбированные по-нашему) пацаны. Их 1925-й год рождения после войны стал музейной и даже кладбищенской редкостью.
А таких, кто с точным пониманием, целей, средств, интересов и последствий, с осмысленной ненавистью к врагу пошел бы и победил, увы, не встретилось автору. Небось погибли все, или не родились вовсе.
Однако, Война началась, продолжилась не так уж долго — не Столетняя она была, не Семилетняя, — и закончилась большой, несметной, немерянной кровью и великой Победой. Откуда ж эта Победа взялась? А оттуда, что создал наш Император страшный запас прочности в непобедимом своем народе, сковал его одной цепью, связал одной условно-досрочной целью, бросил в огонь и на лед. СМЕРШ и заградотряды, контрразведка и особые отделы, самоубийственная партизанщина, беспросветные трибуналы для рядовых и генералов, казни перед строем и в темноте подвалов, — все эти моральные и материальные стимулы, гениально объединенные нашим Вождем, так удачно легли на наш природный азарт, так ловко подогрели наше врожденное бездумное самопожертвование, что на Победу мы были просто обречены!
Победил бы в этой войне изнеженный народ соседней Европы?
А он и не победил.
Победил бы затюканный народ царской России?
Хрена! Скорее бы с эсэсовцами забратался. Невпервой.
А мы победили. Слава нам!
Было у нашей Победы два главных свойства: 1) Всемирно-историческое значение и 2) Незабываемость.
1) Всемирно-историческое значение формулируется так: «Советский народ под знаменем ленинской коммунистической партии, под руководством великого Сталина раздавил фашистскую гадину и спас народы Европы и всего мира от порабощения». Мне кажется, что всемирно-историческое значение действительно имеется. Но состоит оно не в предотвращении «фашистского ига», — нас такой ерундой не испугаешь, мы этих иг перетаскали и не сосчитать. Одно татарское нам 250 лет шею терло-не-перетерло. А спасли мы мир от реальной катастрофы.
Победи нас Гитлер...
Впрочем, как бы он нас победил? Ну, взял бы Москву. Бери, не жалко, смотри не подавись.
Ну, дошел бы до Урала. Ну, а дальше-то что?
Мы бы его замазаили, засусанили, да и попрятались.
Союзники наши испугались бы сибирских ресурсов конкретно, пошли бы в бой непонарошку...
Но тут Сталин восстал бы из лесного гроба, помирился с Гитлером, показал всему остальному человечеству неумолимую нашу мать. Или захватил бы Гитлер весь мир сам. Разницы нету.
Что бы они с этим миром делали? Иметь весь мир, это тебе не то, что иметь всех баб села Берестова, — на всех не поспеешь. В итоге, рождаемость арийско-коммунистическая все равно снизилась бы до минуса, как сейчас. Никто же нынче не препятствует арийцам распространяться в биосфере. А где они?
Сдается мне, что любой итог любой войны в космическом отдалении выглядит как незначительная разница в названиях улиц взятых и оставленных городов.
Есть, конечно, опасение, что протяни Гитлер еще пару лет, так уж и бомба атомная у него бы изготовилась. Ракеты тоже имелись. Лондону и Нью-Йорку сразу кранты. Не стал бы вождь мирового гитлер-югенда слюни пережевывать. Это — да! Тут мы не зря повоевали.
2) Незабываемость Войны выражена поэтом: «Никто не забыт, ничто не забыто», но придумал эту штуку естественно не поэт. Шли своей чередой десятки лет со дня Победы, а в репродукторах и на экранах все усиливался ужас Войны, хотя по законам физики должен был он затухать обратнопропорционально квадрату расстояния, т.е. — времени.
Но ужас парадоксально рос, и хотелось его разоблачить. Наконец сквозь кошмар этот увиделось юному автору некое сивое Мурло, угнездившееся в черной бумажной тарелке репродуктора — в бывшем святом углу. Мурлу очень выгодно было доводить несчастных, полуголодных стариков, инвалидов, вдов и сирот до инфаркта в разгар счастливого мирного времени. Чтобы не отвлекались на другие, бесполезные мысли. Например, о незаслуженной сытости и очевидной лукавости Мурла. Вот и талдычило оно из репродуктора в общем-то святые, но застиранные, линялые, опустошенные слова о Войне, Победе и т.д и т.п.
А война-то уже закончилась?! Ну? Дальше-то?..
Среди ветеранов имелась версия, что Жуков наш хотел идти до Ла-Манша, да его Сталин не пустил. Я думаю, это ерунда. Не по Жукову шапка! Хотеть такое большое путешествие, конечно, хотели, но не жуковы и тимошенки. Хотел этого, просто обязан был хотеть — по уставу нашей опричной Партии, лично товарищ Иосиф Виссарионович Сталин, генералиссимус, кавалер ордена Победы с бриллиантами. И остановило товарища Сталина не авторитетно-осторожное мнение товарищей из Политбюро, не собственный здравый рассудок, не пошатнувшееся здоровье, не Бог, не царь и не герой. И не Три Богатыря. А три еврея. Эйнштейн, Оппенгеймер, Ферми. Ну, хорошо, два еврея, один итальянец.
Не японцев несчастных гробанули они 6 августа 1945 года в Хиросиме, а наше природное Чувство.
Мировая Революция вновь была отложена на потом.
Итоги Войны имели крупное гуманитарное значение. На Войне, как на войне, — созрели «поведенческие модели», очень удачно попавшие в нашу Теорию. Не зря мы ее по крупицам составляли! Теперь любой из нас может во всеоружии пресечь праздное любопытство и каверзы вольнодумных зевак, срезать любой их вопрос.
Вот, например, Ленинград. Санкт-Петербург по старому стилю.
Город этот вызывает ностальгию о юных петровских годах, порождает горячку Белой ночи, наводит на эфирно-зефирные раздумья. Иногда очень неприятные.
Допустим, спрашивает нас этакий страдалец-в-мировом-масштабе:
— Оправдано ли 900-дневное сидение Ленинграда в убийственной блокаде? Не напрасно ли мы положили под пескаревские плиты миллион женщин и детей? Не лучше ли было сдать Северную Пальмиру во временное пользование настырным тевтонам? Не бог ли с ними, янтарными комнатами, рембрантовскими бабами, медными всадниками и бронзовыми пехотинцами всех династий? Не лучше ли было сохранить детей? Не дороже ли «слеза одного ребенка» слезы обкультуренного партработника?..
Гринписовец еще продолжает стенать, а мы уже четко врезаем:
— Пойди, папаша, в начало нашей пятой части. Там тебе каждый рядовой опричник скажет, что дети твои блокадные, — будь они живы, — давно бы у нас состарились до безобразия, пользы державе от них никакой бы не осталось — только расходы да пенсии одни. А кони медные и Самсон земноводный стране моей пожизненно нужны. «Они — богатство нашего народа, хотя, конечно, — пережиток старины».
И все бы хорошо, но в наши дни каким-то неуловимым фоном, симпатическими строчками начинает проступать меж классических строк какая-то новая, вялая, карамельная имперская антитеория, или, скорее, — антиимперская теория. И получается, что Ленинград оборонять нужно было только до разумного предела, врагов народа казнить выборочно, детей вражеских щадить, предателей Родины, выдравшихся из немецкого плена — лечить...
Но это потом. А пока мы — неподсудные победители, товарищ Сталин жив, беспокоиться нам не о чем. Беспокойство, а вернее, научная проблема у нас должна быть только одна — какую послевоенную Империю хочет строить наш вождь?
У него появилось новое пространство — «страны социалистического лагеря», то есть вся территория, освобожденная от фашистских захватчиков — наследственная наша доля по «молотовриббентропу».
Пункты имперского строительства казались очевидными.
1. Перековка присоединенных народов и правительств.
2. Создание единого государства.
3. Создание единой партии.
4. Развитие единой промышленности.
5. Разработка новой политики «добровольного» присоединения всех прочих к нашему пролетарскому котлу.
6. Перманентная чистка собственных рядов и зачистка тылов противоположных.
В этом направлении мы и поехали. Но вмешалась новая атомная реальность, проклятый «фактор сдерживания». Черчиля осенило назвать-таки нас «Империей Зла», — прямо в дых ударил, союзник хренов!
Из-за этого планы наши несколько забуксовали. А там и Сталин нас покинул, хоть и надеялись мы на его бессмертие.
Последний всхлипС некоторых пор к нашей компании то там, то сям стал прилипать какой-то прилизанный молодой человек. У него было очень строгое лицо, правда, строгость эту он удерживал с трудом. Молодой человек все время норовил вставить в наши беседы какие-то дикие умозаключения. То он настаивал на непогрешимости Красного Солнышка и Невского, то оправдывал Грозного исторической необходимостью «жесткого курса», то намекал, что все эти герои былых времен, хоть и герои, но до настоящего идеала не дотягивают. Однажды он даже заявил, что знает, где находится этот руководящий идеал...
— Да откуда вы, сударь, взялись?! — не вытерпел Историк.
— От нас, — почти краснея, признался я.
— А! Это писец Задней Летописи! — догадался настоящий Писец, — они пишут опосля, чего будто бы случилось намедни. Но озорны еси!..
Пришлось мне заняться комсомольцем. Я тихо подкрался к нему с вопросом:
— Ну, что у нас, товарищ, новенького в ПСРЛ?..
И стали мы с комсомольцем смотреть друг на друга и напряженно улыбаться. Наконец, он уверенно ответил, что Партия Социалистов-Революционеров у нас идейно и организационно разгромлена еще в 1918 году.
Тут уж радостно заулыбались все.
Историк и настоящий Писец поверили в безопасность и научную инфантильность Заднего Писца (они еще не знали, что у него во внутреннем кармане, за партбилетом, поближе к горячему сердцу, притаился дамский браунинг).
Сам комсомолец тужился за улыбкой спрятать нарастающее смятение: «Что там еще за буква «Л»?! Неужто бывают эсэры-ленинцы?!».
Я улыбался вежливо и грустно. Мне было очень жаль, что этот молодой и не самый глупый парень, окончивший исторический факультет неплохого московского ВУЗа и представляющий нашу страну на каких-то международных сборищах, ничего не слыхал о Полном Собрании Русских Летописей. Зря, конечно, доверили этому молокососу дописывать нашу послевоенную историю. Совсем он ее изоврал.
Пробравшись сквозь дебри бумажной лжи и пустых наворотов, кратко оценим новую эпоху. Она прошла под прежними знаменами, но под новыми портретами. Теперь на портретах оказались не товарищ Сталин и товарищ Берия, а наоборот — товарищ Хрущев.
Никита Сергеевич Хрущев, нахрапистый, хитроватый малый, которого Сталин держал за придурка, прошел полный курс нашего партийного образования. Побывал руководителем регионов и парторганизаций, в том числе и самой главной — московской. По долгу службы утверждал смертные приговоры — расстрельные списки перед войной и после войны. В войну Никита тоже не гопак танцевал. Был он Членом Военного Совета — представителем Ставки Верховного главнокомандования. То есть, на фронте не парился, а наезжал туда, чтобы донести до растерянного фронтового командования всевышнюю волю. Ну, и обратно привезти, чего на этом фронте не так.
Исхитрившись ухватить власть после Сталина, Никита правильно расстрелял Берию, запугал этим соседей по Политбюро, стал тихо подталкивать их к инфарктам. Но тут он не доработал, понадеялся на авось. А нужно было косить всех старых, сажать всех новых.
Пока испуг не рассеялся, управление шло успешно. К тому же, работали колоссальные запасы потенциальной и кинетической энергии, оставленные великим Сталиным. Как раз вышла на практический результат космическая программа, запущенная исключительно вдогонку за гитлеровскими «Фау» с целью быстрой доставки за океан ядерных гостинцев.
Атомно-водородная бомба успешно была освоена (присвоена) еще при Сталине, теперь оставалось только производство расширять.
Покорение целины — тоже не хрущевское изобретение. Переселение народов Горбатый с Грозным опробовали давным-давно, Сталин вспомнил в 30-е годы 20-го века, повторил во время войны.
Сам Никита ничего нового, конструктивного, разумного в государственное строительство не внес. Он его только расшатал, растопил своими дурацкими «оттепелями». Обманул, разнежил, расстроил народ, сманил с пути истинного видением коммунистического обжорства, и опять поставил на грань голода...
Давайте отвлечемся от этого малопочтенного персонажа, которому только всевышним недоразумением было позволено провалить предпоследнюю имперскую попытку, и возьмем дело новейшего категорического императива в свои руки, вернее, — перья.
Первое, что мы должны были сделать, это выдержать линию св. Иосифа. То есть:
1. Всех товарищей крапленых ставим к стенке, от Маленкова и Берии — до Хрущева и Молотова. Героев — Жукова, Рокоссовского, прочих под фанфары провожаем в последний путь — в восточные округа и дисбаты, с последующей гибелью на маневрах и в санаториях. Вместо них выставляем карьерную молодежь, понаглее и побеспороднее. Клоунов архимандрических типа Буденного и Ворошилова по-прежнему бережем для витрин и парадов.
2. КПСС чистим беспощадно, готовим к перестройке в мировом масштабе. Фильтруем зарубежные партии. Собираем V Интернационал. Тащим всемирных коммунистов в бани, охотничьи угодья, женские подразделения КГБ. Показываем им, где в Подмосковье, Поволжье, Приднепровье, на Балатоне, Ганге и т.п. будут построены их личные замки. Согласным на Подмосковье показываем уже готовые котлованы и заложенные фундаменты. Снова выпиваем. На радостях все братские партии распускаем, создаем одну новую — Коммунистическую Партию Земли (КПЗ), — теперь она будет указывать нам истинный путь.
3. Все деньги и живую силу бросаем на индустрию и сельское хозяйство целинно-лагерного типа.
4. Но средства доставки готовой продукции, все эти ракеты, подлодки и самолеты, отменяем. На них только расходы одни. Всю доставку поручаем исключительно коммунистам из КПЗ.