Теперь можно было заняться приятными имперскими делами, то есть, приобрести еще какие-нибудь территории. Повод возник в Польше.
Поляки — вольный народ — измыслили, сочинили и отредактировали великолепную, новейшую Конституцию. Они ее даже утвердили торжественно 3 мая 1791 года. Конституция по отвязанности соперничала с американской и вызвала поджелудочное томление в тронных палатах. Противно было допускать распространение либеральной заразы. Аналогичная болячка только что лопнула в самом махровом, парижском будуаре Европы.
Было установлено, что Сейм голосовал за Конституцию только третью голосов, и, таким образом, 3 мая могло считаться переворотом, а не законной перестройкой. Екатерину больше всего возмутил переход Польши от выборной монархии — к наследственной и конституционной. Теперь Польша могла усилиться и зажить по-человечески. Шпионы донесли, что король польский состоит в переписке с Якобинским клубом и сочувствует Французской революции. Из шкафа достали прошлогодний проект Потемкина о втором разделе Польши, сдули пыль, освежили в памяти текст, стали ждать.
Тем временем, Пруссия, вначале поддерживавшая Польшу, неудачно сходила в Шампань. Оставшись без шампанского, немцы потянулись ухватить хоть какой-нибудь кусок и присоединились к пожирателям. Сначала отгрызли по крупному куску: Пруссия — Познань и часть Силезии; Россия — Волынь, Подолию и часть Литвы, Австрия въелась с юга. Поляки не могли особенно сопротивляться, потому что изнутри их разъедала конфедерация — сборище предателей, отрабатывавших русские взятки. Русские войска вошли в Варшаву, Сейм и король попали под арест.
Екатерина не захотела останавливаться на частичных приобретениях, и дело тут не в территориальных аппетитах. Ученица Дидро и Вольтера очень хорошо знала теоретические постулаты революции и либерализма, она сама их по молодости развивала в своем «Наказе» и чуть было не всадила в российский дых. Теперь Императрица решительно душила не Польшу, а польский дух свободы. Все население посполитое вырезать было нельзя, но с государственностью и самодеятельностью братской республики покончить удалось.
Грянула третья перемена блюд — Третий раздел Польши. Наша армия разбила польские войска под Мацеевицами и 4 ноября 1794 года штурмовала Прагу (предместье Варшавы). Сама Варшава сдалась 5 ноября. Всей этой подлостью руководил опять-таки наш великий коротышка Суворов… Какой-то сомнительный у него получился послужной список. Крым вольный он душил, народное восстание Пугачева давил, демократию польскую уничтожил. Везде, где на окраинах Империи хоть что-нибудь плохо лежало, вскакивал его хохолок. А в учебниках наших Суворов представлен защитником Отечества. Что-то не обнаружил я ни одного оборонительного подвига генералиссимуса. Всё он хапал во славу Империи, чем и собственную славу приобрел.
В 1795 году Польшу доели дипломатически. Ее не стало на карте. Но осталась она в наших сердцах, чтобы белым орлом восстать из пепла и воссиять, как алмаз.
Решительность Екатерины в борьбе с польской заразой объясняют испугом от Французской революции. По этой же причине Императрица решила провести ревизию собственных кладовых. Для начала, при известии о красном терроре в Париже, из Эрмитажной галереи выкинули бюсты Вольтера и Фокса. Потом обследовали издательство Новикова и — о, ужас! — обнаружили кипы крамолы.
Цензурной ревизией руководил митрополит Платон, человек с нехорошим лицом. Он сразу нашел множество ересей типа «нарочной темноты, могущей служить к разным вольных людей мудрствованиям, а потом к заблуждениям и к разгорячению энтузиазма». Типографию Новикова сначала временно, а потом и окончательно прикрыли.
Летом 1790 года в книжной лавке купца Зотова обнаружили труд директора питерской таможни Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву». Сначала брошюрку не заметили, думали, что она содержит инструкции о растаможке грузов, доставляемых дальнобойщиками из новой столицы в старую, и размышления о контрабанде табака и водки. Но потом оказалось, что сумасшедший чиновник (сумасшествие его и доказывать не стоит; для чиновника оно очевидно) озаботился состоянием чуждого ему соцкультбыта. Не понравилось ему народное прозябание под имперской дланью. Ну, сумасшедший, что возьмешь?!
Радищева арестовали, расследовали. Оказалось, — сама Екатерина послала его в молодости учиться юриспруденции за рубежом, там он и набрался американской и французской дряни. Под следствием Радищев, конечно, заюлил, стал признаваться в писательском тщеславии, «хвастовстве» и проч., но преступление имелось в наличности. Таможенник получил вышку, был помилован, убыл в Сибирь, где промаялся до воцарения Павла.
В целом, Империя при Екатерине возродилась и расцвела, расширилась и настроилась на агрессивный, деятельный лад. И дальше она распространялась бы непрестанно, если б не два обстоятельства.
После Французской революции мир стал не тот. Созидать в нем Империю одним только холодным и огнестрельным оружием уже не получалось. Нужно было идеологию придумывать, а это у нас туговато выходило.
И второе русское свойство было для Империи неполезно. Вот, пока Иван Грозный, Петр Великий и Екатерина живы были, так и Империи их стояли. А когда они умирали, Империи начинали скукоживаться под рукой неумелого царя-императора. Ибо нет в нашей стране глубокой генетической привычки ни к Империи, ни к Республике, ни к Христианству, ни к Конституции, ни к Бизнесу. Мы сами по себе никуда не ходим.
Дама великой чувствительностиЯ получила от природы великую чувствительность и наружность, если не прекрасную, то во всяком случае привлекательную; я нравилась с первого разу и не употребляла для того никакого искусства и прикрас»...
Скромно сказано.
С этой самооценкой Екатерины соглашались все окрестные мужики. А было этих мужиков немало.
Во второй раз по ходу книги у нас любовных эпизодов набирается на целую главу. Только, в отличие от Грозного, Екатерина не утруждала себя законными браками, церковными благословениями и переживаниями об их отсутствии.
Убив родного мужа, Екатерина не замедлила утихомирить свою «великую чувствительность» подручными средствами. Удобнее огласить весь список господ «побывавших в случае», хотя, конечно автора мучают подозрения в неполноте сего реестра. Вот эти «случаемые»:
1. Григорий Орлов.
2. Васильчиков (не потомок ли жены Грозного?).
3. Григорий Потемкин.
4. Завадовский.
5. С.Г. Зорич.
6. Корсаков.
7. Ланской.
8. Ермолов.
9. Александр Дмитриев-Мамонов.
10. Платон Зубов.
Эта горячая десятка не включает мимолетных амуров с Понятовским и прочими.
Наблюдатели екатерининских туше возмущались «неожиданностью», «беспричинностью», частотой смены караула, но и радовались безопасности сменяемых. Сдавший пост никогда не попадал на плаху, не путешествовал в Сибирь, не понижался в чинах и орденах. Он просто поправлял портупею и служил дальше. Баба с возу...
Орлов отстоял 10 лет, с 1762 по 1772 год. При отставке был возведен в княжеское достоинство, пять лет жил в Ревеле, женился на красавице Зиновьевой. Она умерла в Европе через три года. Орлов так ее любил, что был разбит морально и физически и скончался еще через три года 13 апреля 1783 года.
«Смерть князя Орлова свалила меня в постель», — искренне, но как-то двусмысленно выразилась Екатерина в письме к барону Гримму. Историк объясняет это тем, что Екатерина была в принципе здоровой женщиной.
Век тикал хоть и просвещенный, но бесхитростный, так что Императрица в два залета родила Орлову сына и дочь. Сын воспитывался по именем графа А.А. Бобринского, дочь — девицы Алексеевой. Екатерина любила, чтобы ее запечатлевали на гравюрах с орловскими детьми. Григорий, Екатерина, двое милых деток — счастливая семья, — было чего убиваться...
Пропустив вперед непонятного Васильчикова, Потемкин занял пост и пять лет (1774-1779) служил душой и телом, а с 1779-го до своей смерти в 1791 году — только душой.
Потемкина сменила мимолетная тройка резвых — Завадовский-Зорич-Корсаков, а их — юный Ланской.
Никого Екатерина «не любила так страстно, как генерала Ланского». Оно и понятно, — 22 года, совсем молодой конь. Ланской умер через пять лет от горячки (1784). Екатерина от горя тоже весьма серьезно переболела.
Два скорбных года Императрицу подогревал Ермолов, а с 1786 по 1789 год при ней утвердился Александр Матвеевич Дмитриев-Мамонов. Правда, Мамонов осмеливался отпускать дерзкие комментарии, о некоем сексуальном дискомфорте, затем закрутил роман с фрейлиной Щербатовой. Екатерина в отместку предложила ему жениться на богатенькой графине Брюс. Мамонов признался в тайной помолвке и проч. Екатерина сама обручила голубков, пожаловала дружку приданое в 2250 душ с деревнями и подавила в себе досаду.
Последним заступил на вахту Платон Зубов. Он тоже был 20 с небольшим лет, лез во все дела, но новым Потемкиным не стал, несмотря на усилия Екатерины.
Из-за всех этих постелей расстроились отношения Императрицы с наследником Павлом и «молодым двором». Павлу не терпелось царствовать, к этому его побуждало воспитание, полученное от бабушки Елизаветы, шушуканье о заговорах народа в его пользу, да и возраст подошел самый коронный. Но Екатерина в отставку не спешила и опасно увлеклась воспитанием внука Александра. Поговаривали о возможном завещании трона прямо ему. Кризис назревал. Пришлось Екатерине отправить Павла с женой в европейское турне под именем графа Северного (1781-1782).
В Европе Павла так жалели, что в Вене не стали играть для гостей Шекспира, — посчитали неуместной постановку трагедии принца датского в присутствии «русского Гамлета». К тому же обнаружилась разница в политических симпатиях сына и матери, — Павел был поклонником Пруссии во всех мелочах. Соответственно возникли две команды. Одна хотела Павла, другая — сразу его сына.
Существует легенда, что после смерти Екатерины Павел поручил принцу Александру, князю Куракину и Растопчину разобрать бумаги, и они нашли завещание с отставкой Павла. Александр будто бы сам бросил его в огонь...
Подкосило Екатерину известие об отказе юного шведского короля Густава IV жениться на ее внучке Александре Павловне. У царицы обнаружились «признаки легкого паралича», и последние свои месяцы она ходила с трудом.
6 ноября 1796 года, наутро после «Малого Эрмитажа» — ассамблеи в узком кругу, Императрица выпила кофе, поговорила с Зубовым, пошла в гардеробную одеваться и была поражена ударом. Ее нашли на полу полностью парализованной. Через несколько часов она скончалась. До семидесятилетия оставалось три года.
Екатерину похоронили в Александро-Невской лавре рядом с Петром III.
Их каменные гробы осенял общий балдахин, так напоминавший императорскую спальню.
О, женщина!
Нам не дано предугадать,
К кому в конце концов ты ляжешь!..
Павел I ПетровичГоворят, Павлу повезло, что мать умерла с парализованным языком, — как пить дать, она прокинула бы его с наследством. А так, — стал он править. Вот его путь к трону.
Павел родился 20 сентября 1754 года. Казенное большинство до сих пор признает его сыном Петра III и Екатерины II. Но народ рад также считать Павлика сыном графа Салтыкова или, вообще, — чухонским младенцем, подброшенным Екатерине взамен мертворожденной дочери. Распространяя эти рискованные слухи, народ желает династии добра, — чтобы в романовские трубы попала хоть какая-нибудь свежая кровь. Случившиеся вскоре синдромы, увы, свидетельствуют, что народ и на сей раз просчитался.
Павлик рос, и в восьмилетнем возрасте наблюдал картину дворцового переворота. Все бегали-бегали, скакали то в Гатчину, то в Петергоф, потом папа умер, а мама стала ходить в голубой ленточке через плечо. В сиротство мальчику верить не хотелось, и до самого восшествия на престол он внимательно прислушивался к шепоту о самозванцах. Первое, что спросил у бывшего фаворита Петра графа Гудовича, возвращенного из ссылки: «Жив ли мой отец?».
Воспитание наследника последовательно поручалось братьям Никите и Петру Паниным и Денису Фонвизину. Эти крепко мыслящие парни пытались внушить ученику тайные мысли о конституции, либерализме, просвещении, которыми без осложнений переболела в молодости Екатерина. Но наставники скончались по очереди, и Павел остался наедине с прозой жизни.
В 1772 году его женят на принцессе Дармштадт-Гессенской Вильгельмине, которую вуалируют православным именем Наталья Алексеевна...
Гессенский дом снабжал невестами Европу в течение нескольких веков, Романовы брали там девок ровно сто лет. Девчата были симпатичные, но кровь у них оказалась не лучшего разлива: через нее по женской линии (но мужчинам!) передавалась бомба замедленного действия — дрянная болячка гемофилия. Через сто лет она и у нас сработает!
А в те первые месяцы после свадьбы молодая жена случайно обнаруживается в постели Андрея Разумовского, дружка мужа, — ну, промахнулась, с кем не бывает! Злобная Екатерина перехватывает нежные письма невестки и читает их сыну. Разумовского увозят домой — к хохлам, но куда девать блудницу? Не успели обсудить это деликатное дело, как Наталья Алексеевна услужливо умирает с багровыми пятнами на локтях.
Попытка номер два. Заботливая мать в 1776 году женит сына на принцессе Вюртембергской (вот как нашими бабами брезгуют!). Немочку переименовывают в Марию Федоровну и она начинает работать, как автомат Шмайсера:
1777 — сын Александр,
1779 — сын Константин, и далее в том же темпе еще восемь раз по разу.
Итого десять — полная мать-героиня СССР. Хорошо, хоть тройни не рожала.
Между династическими потугами Мария успевает проехать с мужем по Европе, не ленится участвовать в кружках против Екатерины.
Молодому двору не нравится материнская модель: Екатерина как-то быстро обрусела, о Германии забыла, увлеклась Россией без остатка. Идеи Конституции отбросила. Кружки шепчутся вовсю, за это Императрица отбирает у Марии всех ее деток — по мере вылупления , — чтоб «воспитывать их русскими»...
Вы видите? — я прав! — «русский» — это не формула крови, не генеалогическая древесина прочных пород, это — плод воспитания, набор привычек, обычай поведения за столом...
Детей воспитывают «правильно», — это потом рванет, — но и в самом Павле происходят образовательные перемены. Страшная Французская революция, казни монархов, странная смерть австрийского императора Леопольда и убийство короля Швеции Густава делают претендента на корону подозрительным.
В Европе заканчивается эпоха эволюционной либерализации. Парижский взрыв бросает уцелевших монархов вправо, они поголовно поражаются манией преследования. И сын становится более радикальным консерватором, более резким монархистом, чем порфироносная мать. «Я тотчас бы все прекратил пушками!» — мечтает он.
Решительность пригодилась наследнику в день смерти матери. При объявлении о ее кончине Павел ввел во дворец потешное голштинское войско, созданное в подражание великому прадеду, — только без пьянства и разврата, утвержденных уставом. Граф Безбородко сам показал Павлу, где лежат шкатулки с бумагами покойной. Камины пылали вовсю! Даже если и были какие-то писанные завещания, они пошли на смягчение российского климата...
Когда тебе 42 года, а ты привык считаться инфантом; когда нужно браться за гуж великой державы и вытаскивать скрипучий воз из пламени европейской революции, а ты играешь в солдатики; когда ты столько мечтал о власти и столько переменил воображаемых государственных систем, а государство твое — вот оно лежит залитое ноябрьской слякотью, — как тут править? Вот и несет тебя головной сумбур, не поймешь куда.
Павел устанавливает свои законы, штампует их с безумной, доселе невиданной производительностью — в среднем по 42 ежемесячно — всего 2179 за пять неполных лет. Вдвое кроет рекордный по суетливости период от Петра I до Екатерины II (21 закон в месяц), в пять раз превосходит великого прадеда (8), почти вчетверо — расчетливую мать (12). От такой командной густоты система управления дуреет, — мы это знаем по нынешней думской практике, — исполнители сбиваются с ноги, не успевают даже скудно размышлять.
Павел строит свою игрушечную империю, сам отливает оловянных солдатиков, — пять новых «княжеских родов», 22 графские фамилии вспыхивают на звездном небосклоне. За сто предыдущих лет только 19 дворян получили столь высокое потомственное достоинство! Делим 27 на 5, делим 19 на 100, делим одно на другое, получаем 28,42. Вот коэффициент политической истеричности Павла!
Что могло бы получиться, правь Павел долго, как Петр или Екатерина? Жуть берет!
Армию стали реформировать со страшной скоростью.
Провели ревизию чинов, — полторы тысячи фиктивных офицеров — дворянских недорослей вылетели «со службы».
Артиллерия получила новейшие легкие и мощные орудия.
Введена новая военная форма — ну, этим мы и поныне страдаем!
Подчинение уставу доводится до автоматизма, понятие «рассуждения» искореняется вообще.
В гражданской жизни схема выстраивается аналогично, укрепляется вертикаль «император — генерал — прокурор — министр», то есть, над законом и его исполнением ставится генеральская фишка — рассаживается стая силовиков.
— Знакомо, не правда ли?
Ужас повисает в питерском воздухе, пропитывает провинциальные атмосферы.
Страшная, кощунственная тайна становится известна гальванизированному населению: Павел заказал «изготовить модель Санкт-Петербурга — так, чтобы не только все улицы, площади, но и фасады всех домов и даже их вид со двора были представлены с буквальной, геометрической точностью»! Тень огромного, безумного императора, нависающего над крошечными домиками, скользит по проспектам, таится в водах Невы, проникает в сон обывателей...