«Наши», — подумал Наполеон и не угадал. Вдруг его спутники заметили, что встречные «выстраивают фронт, размыкаются по полю. Показались зловещия пики. — Государь! Это казаки! — в испуге воскликнул Коленкур». — Не может быть, — цедил Наполеон, наблюдая, как на него несется лавина платовских «зятьев»...
Мария Матвеевна Платова была сногсшибательной красавицей, так что шансов у императора, — не на Машу, конечно, а ноги унести, — не оставалось никаких. Тем не менее, генерал Рапп схватил под уздцы лошадь Наполеона и насильно поволок его восвояси. Казаки все равно поймали бы корсиканца, но снова сбоку обозначилось что-то типа обоза, и они рванули туда. Но это был артиллерийский арсенал. Захватили 40 пушек, и настроение испортилось. Не удалось казакам подержать в руках ни страшненького Бонапарта, ни красавицу Машу. Ну и ладно! — группового захвата императора, равно как и группового брака обет атамана Платова не предусматривал...
С первых дней ноября морозы ударили уже по-русски, повалил снег. У отступающих начались насморки, острые респираторные заболевания, обморожения, обледенения. По утрам наши находили целые скульптурные композиции: «N-ский взвод NN-ского гвардейского полка у костра на привале». Фигурки отдыхающих французов выглядели так натурально..., да собственно, они натуральными и были. Только костер их погас еще с вечера, и привал их стал вечным...
Партизаны Дениса Давыдова — люди не столь сентиментальные, как ваш покорный слуга, — нападали на обмороженную, инвалидную колонну и рубили ее без сочувствия. «Пленных уже не считали и не брали. От них отбирали оружие и предоставляли им идти, куда глаза глядят. Они все равно погибали». А куда их было брать? Никаких особистов при русской армии тогда не числилось, никаких крысиных служб по части военнопленных и трофейного имущества не наблюдалось. Трофеи приходовались на месте.
7 ноября остатки Наполеоновской армии добрались до Орши. Из 150 тысяч, выступивших из Москвы, сюда дошло менее 30 тысяч нетрудоспособных, оборванных, больных, не вполне нормальных существ. 12 ноября Наполеон начал переправляться через Березину, переморозил и перетопил еще прорву народу. «23 ноября Наполеон оставил армию и под именем Коленкура в почтовой карете уехал в Париж». От Смоленска и Орши началась почти Европа, и французы пошли резво, наши не успевали их нагонять.
Маршал Ней, прикрывавший отступление, пытался обороняться в Ковно, где хранились кое-какие запасы и отдыхали «союзные» немецкие войска. Но немцы в этой войне успели побывать и нашими союзниками, так что у них было из чего выбирать. Они «при приближении русских войск перепились и разбежались». Французы перешли Неман, а их передовые преследователи, казаки Платова опять наткнулись на огромный обоз, оставленный на нашем берегу...
К армии прибыл император Александр и приказал войскам переходить Неман, преследовать французов за границей. В феврале 1813 года генерал Чернышев сколотил отряд из шести казачьих полков, шести эскадронов гусар летучих и драгун и напал на Берлин. Наша конница ворвалась в город, пронеслась по улицам, нагнала на французов страху, и... выскочила вон.
К осени 1813 года Наполеон собрал под Лейпцигом громадную армию, — снова 130000 человек. Здесь случилась так называемая «Битва народов». Это были те же народы, что и под Бородином, только они распределились по-другому. За нас теперь было 280000 их представителей. «Утром 4 октября союзные русско-немецкие войска атаковали французов». Наполеон отбил все атаки и бросил в бой бронированный клин из 100 эскадронов тяжелой панцирной кавалерии. Эта кавалерия прорвала все ряды восточных союзников и вылетела как раз к свитской группе императора Александра. Тут бы ему и кранты, да слава богу, под удар подставились лейб-казаки полковника Ивана Ефремова.
— «Коли его в пузо, да под мышки!», — на ходу объяснял Ефремов методы борьбы с «танками» противника. Возникла обширная свалка. Тут в нее влезли и другие желающие «спасти государя». Возбужденные катавасией, наши благополучно били французов 5 и 6 октября и погнали их от Лейпцига то рысью, то галопом. «Имея впереди себя самого государя императора, армия наша бодро и смело подвигалась к столице Францусской земли — городу Парижу»...
Вот оно! Вот логово мирового коварства, вот развратные соблазны, вот непостижимые тайны «францусской» любви! Вот оно — исполнение тайных мечтаний, щекотавших наше обоняние тонким перышком дорюриковского ковыля! Париж! (Далее следует читать под пение Эдит Пиаф, Мирей Матье и Джо Дассена)...
«Вечером 13 марта 1814 года государь император остановился на ночлег недалеко от Парижа, в местечке Фер Шампенуаз». Не успели лечь, как опять жизнь венценосца оказалась под угрозой. Союзники его покойного отца никак не остывали в запоздалой мстительности. И снова — полковник Ефремов на лихом коне, опять драка. Царь спасен, Ефремов — ранен штыком в голову... Когда в 1993 году мы пытались опознать и разложить на 4 кучки подобранные в свалке соборной усыпальницы кости Ефремова, Платова, Василия Орлова-Денисова (свояка фон-Палена) и атамана Бакланова (обидчика чеченцев в 1-й кавказской войне), то череп Ивана Ефремова с дыркой в височной области стал ключом к успешным исследованиям...
4 февраля 1814 года Платов подошел к сильно укрепленному Намюру, начал осаду и сразу предпринял ночной штурм. Город сдался, обманутый ложными ночными кострами. Французы, видите ли, по кострам насчитали несметное количество пехоты, которой у Платова отродясь не водилось. 18 марта случилось последнее сражение, «к утру 19 марта русские овладели всеми валами и рвами Парижа, и в 10 часов утра государь император Александр I вместе с королем прусским вступил в завоеванный город».
Тут наступил мир, братание с англичанами, народные гуляния по Монмартру, беглый курс познания, чего раньше не знали, да и по домам!
Наполеон остался без портфеля и убыл на средиземноморский остров Эльба. Можно было начинать мирную жизнь при полных авторитетах.
Авторитеты эти съехались в Вене, чтобы поделить-таки Европу по-честному. Дележке мешало дурацкое единогласное обещание, данное вслух, — восстановить все порушенные монархии в прежних священных границах. То есть, как бы воссоздать бывший европейский СССР после десятка лет республиканской вольницы. Идея нелепая и неосуществимая. К тому же, каждому авторитету хотелось урвать побольше из завоеванного.
Русский царь объявил, что не покинет милую Польшу, хоть дерись.
Немцы прусские с ним тайно согласились в обмен на Саксонию.
Ангичане решили прикарманить Мальту.
Австрийскому императору стало тоскливо. Он настоял на включение в венские репетиции пострадавшей стороны. Из Франции мгновенно подскочил Талейран — бывший наполеоновский, а ныне королевский министр иностранных дел. Этот гений устной речи за пять минут запутал все переговоры, доказал на пальцах, что нужно восстановить все границы, Польшу воссоздать вне России, Францию — с Мальтой, Германские и Итальянские королевства — в пределах Священной Римской Империи со столицей в гостеприимной Вене. Переговорщики только рты разинули.
Наш Александр — главный победитель — нервно поправил парадный меч.
Англичане и австрияки со страху перед донским казачеством и калмыцким чудачеством сразу заключили тайный сговор в трех экземплярах: воевать против России. Запахло крупной войной.
Но тут выручил Наполеон. Он высадился в курортной средиземноморской зоне 1 марта 1815 года и через три недели уже командовал сменой портретов, перин и простыней в своем парижском дворце. Среди перин и был найден третий экземпляр позорной сепаратной грамоты о союзе Англии, Франции и Австрии против России. Наполеон не отказал себе в удовольствии послать крамольный документ в Вену «брату Александру». Австрийский канцлер Меттерних был чуть не в морду бит взбешенным русским героем.
Однако, честной компании стало не до восточных единоборств. Империя Бонапарта стремительно возрождалась. Тут уж по-быстрому подписали мирный договор с разделом Европы, и Россия получила Польшу почти целиком. Пришлось только кусок западноукраинской Галиции уступить Австрии.
И навалились на Бонапарта. Произошла успешная битва при Ватерлоо, Наполеона загнали в атлантическую пустыню — на остров св. Елены и стали медленно травить мышьяком. Оккупационные войска союзников вернулись с бельгийских и прочих баз в Париж, восстановили гнилую фишку — короля Людовика XVIII, и составили Священный союз, чтобы больше не допускать Европу до республиканского позора. Наш Александр играл тут главную роль. В общем, союз нерушимый монархий свободных сполотила навеки великая Русь. Европа оцепенела.
А в России, наоборот, смиренной стойки во фрунт не наблюдалось. Народ дрожал мелкой послевоенной лихорадкой. Оно и понятно, мужиков побили, развратили, растащили. Добра и денег угробили немеряно. Опять подорвали корень народный, никак не укоренявшийся и ранее.
А самое страшное, — случилось то, что у нас всегда бывает от победоносных войн — полная шиза в национальной элите. В чем она состоит? Вот в чем. Помещики начинают судорожно эксплуатировать крепостных, восстанавливая довоенные удобства и удовольствия. Высшие военные надуваются римскими триумфаторами, щеголяют в лавровых венках по художественным студиям, желают победоносно маршировать далее. Высшие чиновники остаются без конвоя, ибо государь поднялся на ступень выше в направлении божественных небес и унимать их от воровства не удосуживается. И, наконец, основная точка идиотической фиксации — призрак поверженного Парижа, встает в завистливой генетической памяти, бродит по российской Европе. Солдаты, вернувшиеся из галантерейного похода, бунтуют; по Волге в 18 году бурлит и горит.
Но еще каверзней приходится мыслящей части демобилизованных оккупантов. Эти сыны отчизны, вспоенные не столь березовым молоком родины-матери, сколько бульварными романами и будуарными фимиамами — всё парижской мануфактуры — теперь живьем ощутили дыхание буржуазной заразы, настоловались в кафе, нагулялись по монмартрам и прочая, и прочая и прочая. От таких порочных примеров русский человек дуреет и начинает чудить. Казачий атаман Платов, например, судорожно строит на каменистом безводном холме новую донскую столицу по версалеподобным чертежам Де Волана. А просвещенные пестели штабные и гарнизонные ударяются в массонские ложи с прицелом на конституцию, республику, далее — везде.
Появляются крамольные, но не истерические, типа радищевского «Путешествия», а строгие и скучноватые статистические исследования Арсентьева, Куницына и прочих, которые наглядно показывают хозяйственную несостоятельность крепостного права, убогость экономической системы России.
Просвещенные гвардейские дембеля, воротясь в свои деревни, стали плохо спать. После шампанского их еженощно навещал призрак французского короля Филиппа Красивого, который еще во времена нашего татарского ига отменил сельское рабство в своих владениях. О том, что он также сжег за экономическое самоуправство целую ватагу вот таких же демобилизованных тамплиеров, почему-то не вспоминалось. Царь этих мечтаний вовремя не пресек. А тут еще свежеприсоединенная Польша, сохранившая Конституцию, торчала в теле России заразной щепкой. Александр на открытии польского Сейма в 1818 году из вежливости брякнул о «возможности распространения конституционного устройства на все страны, провидением моему попечению вверенные». Многие поняли это правильно: «было бы сказано...», но немногие разгорячились всерьез. Спустить пар по-тихому победитель не сообразил, и на правительственную поверхность снова всплыл Аракчеев. Должен же был кто-то вонзить стальные челюсти в размякшую Россию, пока великий государь предается мечтательности, перемежаемой укоризнами больной совести?
Последовали указы:
— о запрещении крестьянам «отыскивать вольность» (1815);
— о праве помещиков ссылать крепостных без суда в Сибирь (1822);
— о монополии дворян на владение крепостными (1823).
Ну, и в армии начался беспредел. Стали создавать военные поселения, чтобы и солдаты были как бы крепостными. Армия гладиаторов имени московского Спартака...
Конституции стало хотеться еще сильнее. Но мы бы не решились ничего предосудительного предпринять, не тамплиеры же мы, не франки развратные! Но судьба русская сама подтолкнула нас, разговорчивых да нерешительных, на крестный путь. Или Империя наша почувствовала, что необходима ей смена крови?...
Что может подвигнуть русских на решительные действия? Вот такой примерно список причин:
1. Полный житейский беспредел. Чтобы нас прямо жрали с детьми живьем, по-татаро-княжески.
2. Что-нибудь космическое. Комета, дождь из лягушат, три луны на небосводе.
3. Лишение привилегий, типа московской прописки (см. главу «Казнь Стрелецкая»); принудительное насаждение медных и бумажных денег.
4. Или рождественская какая-нибудь ситуация, вроде похода на Индию, явления патриарха Никона московским бомжам, прихода доброго, истинного царя Лжедмитрия и проч.
Вот, примерно по четвертой схеме у нас в этот раз и пошло. Правда, с модификациями и доливом изо всех приведенных выше пунктов. Беспредел, как обычно, был налицо. Привилегии шатались и рушились. Того и гляди, могли отменить заветный постулат Петра III о вольности дворянства. Космическая ситуация также сгустилась к Рождеству 1825 года.
Рождественская СказочкаРимский Император Тиберий на закате дней своих удалился на Капри и успешно предавался развратному отдыху, — так нам пишет Светоний. Империя болталась без руля, в провинциях завелось вольнодумие, объявились учителя и пророки. В честь одного из них мы до сих пор под Новый год покупаем елку. Так что, самоволка Тиберия дорого обходится человечеству...
Этот единственный в истории случай добровольного отказа от высшей власти, — не ясно, бывший ли на самом деле, — с тех пор будоражит умы самодержцев. Он опасно щекочет им нервы, оставляя некую лазейку для отхода: «Ужо уйду в скиты!» — а вам, смерды, достанется первый встречный, вот, хоть Симеон Бекбулатович!
Но пугать земство опричниной да скитом, это одно, а на деле сойти с трона, — это нет. Это верх декаданса. Такого не может быть. Империя не дозволяет, — мы с вами точно знаем из опыта веков. Но наша Империя к 1825 году уже была совсем нездорова. Я думаю, доконал-таки ее поверженный Париж. И возник сюрреальный сюжет типа Новгородского переполоха...
В сентябре 1825 года государь Александр Павлович Благословенный выезжает с семьей в Таганрог. Он намеревается зимовать на юге ради здоровья супруги. Тут ему не сидится, он едет в Новочеркасск к казакам, потом посещает Крым, где будто бы присматривает себе некое пристанище, куда намеревается по-тибериевски «переселиться навсегда». По дороге из Крыма царю становится дурно, и он умирает в Таганроге 19 ноября при туманных обстоятельствах. Все Рождество тело находится в соборе Александровского монастыря, потом начинает двухмесячное путешествие в Питер через Харьков — Курск — Орел — Тулу — Москву. 13 марта 1826 года его погребают в Петропавловском соборе.
За время этого последнего путешествия происходят памятные события, которые нам с вами известны гораздо лучше обстоятельств смерти царя. Случается Восстание Декабристов. О нем нам многократно рассказывали наши учителя, поэтому буду краток.
«Народ» в лице просвещенного дворянства желает конституции. Тайные кружки придумывают, да никак придумать не могут, как им этой конституцией заняться. Тут Россия остается без царя. Средний брат Константин «народу» годится. Он вполне пропитался соответствующим духом в Варшаве, кружась меж конституцией и проституцией. Но Константин в первое не верит, а второе утратить не решается. И якобы ОТКАЗЫВАЕТСЯ!!! от трона. Он, понимаете, давным давно составил тайный документ об отречении (только не показывал никому), женился на случайной паненке и грешит помаленьку назло династии. Царское семейство в шоке. Семейный позор скрывают от прессы и читающей публики. Поэтому 27 ноября 1825 года, как только скорбный фельдъегерь поспевает в Питер, народ (в кавычках и без кавычек) приводится к присяге Константину.
Новый император Константин I налицо! Лицо это быстренько штампуется на новой монете и выставляется на портретах во всех продовольственных витринах. Народ и «народ» пускают конституционные слюнки. Константин, тем не менее не воцаряется, но и медлит с отречением, держит паузу — ждет оглашения завещания...
Нам с вами ясно, как день, что Константин блефует. Он пытается разыгрывать годуновскую схему. Основания для этого есть. Грешным браком, длинным и вольным языком, нецарственной развязностью Константин отодвинул себя от престола примерно на годуновское расстояние (как, например, нынешний английский принц Чарльз). Теперь ему нужно, чтобы его троекратно попросили, повалялись всенародно, поупрашивали в завещаниях и церковных посланиях. «Братья играют короной в волан», — острят бородинские ветераны в своих тайно-анекдотных обществах. Ясно и драгунскому коню, что поломавшись, Константин согласится.
Подходит черед действовать младшему брату Николаю...
Младшие братья в русской сказочной тройке, как известно, на первый взгляд дураковаты. Вот «народ» Николая и не хочет. Но в семье-то Константин уже пропасован! Родичи разговаривают с Николаем почтительно, так чего ждать?! Николай делает сильный ход — забирает себе нашу бесхозную Империю, надевает Шапку, назначает повторное голосование — «переприсягу» на 14 декабря 1825 года. Чтобы успеть к Рождеству...
Мы понимаем состояние народа. Вот так бы нас, единогласно проголосовавших за товарища П..., нет, возьмем абстрактнее — за товарища А, теперь пригласили бы через две недельки прийти и переголосовать за товарища Б! Мы приходим? Да. На Сенатскую площадь...