– Лили, позволь еще раз выразить тебе свои соболезнования. Мне, право, очень жаль.
– Герман всегда был странным, – Лилиан рассеянно оглядела стены и потолок. – Мы были рады, когда он стал священником. Иначе бы он пошел в Академию, и один Леворукий знает, чему бы научился.
– Ты хочешь шадди или вина?
Кто заметил, что нет ничего желанней и трудней перехода с «вы» на «ты»? Иногда перейти с «ты» на «вы» еще трудней и еще желанней. Зря он позволил назвать себя по имени, теперь придется звать чужую пожилую женщину Лили, хотя какая из нее Лили? Такая же, как из него Квентин!
– Вина, ты же помнишь.
Раньше она пила тинту, а дорогие вина терпеть не могла. Считала кислятиной.
– Кардинал Талига не держит у себя тинту.
– Тогда шадди.
Секретарь принес шадди и корзинку с печеньем. Жаль, он не запасся тинтой, с ней было бы легче сначала вспомнить, а потом забыть.
– Квентин, – подруга детства откусила от песочной звездочки и поднесла к темно-красному рту дымящуюся чашку, – Германа так и не нашли?
– Нет, не нашли, хотя искали очень тщательно… Мне очень жаль, но надежды больше нет.
А Лилиан совсем не похожа на убитую горем мать. Похоже, он ошибся, решив, что должен разделить ее беду. Нужно было ответить что-то вежливое и обойтись без встречи, иногда вспоминая пахнущие вишней губы и огоньки в озорных глазах. Когда-то у Лили были большие глаза, а теперь самое заметное – щеки и очень красный рот. Почему к старости глаза становятся меньше, а носы больше?
– Квентин, – как странно она глотает, словно курица. – С чего ты взял, что Герман умер?
С чего? С того, что он исчез вместе с одним из унаров, бросив все, даже свои записи. А потом исчез и последний видевший их в живых свидетель.
– Я понимаю, что ты не хочешь верить в его смерть.
– Не в этом дело, – точно так же она махнула рукой, когда он сказал, что никогда на ней не женится. – Говорю же тебе, он был странным. Мог все бросить и сбежать, не в первый раз.
– Лили, Герман исчез больше года назад. Мои люди перерыли всю округу, нашли только лошадей.
– Ну и что? – Лилиан безмятежно хрустела печеньем. – В этом Лаик, должно быть, прорва тайных выходов. В эсператистских аббатствах так всегда было, иначе как бы монахи с любовницами встречались?
Создатель, Леворукий и все морисские демоны, в этом что-то есть! Герман и впрямь мог найти неизвестный выход, но как тогда быть с лошадьми и словами Арамоны? А никак! Дурак за хорошую взятку мог и лошадей вывести, и наврать с три короба, а когда Германа принялись искать все кому не лень, капитана убили. Как свидетеля. Все замечательно, все сходится, только кому это нужно, не Герману же!
– Хорошо, Лилиан. Ты допускаешь, что твой сын жив. Тогда где он?
Подруга детства пожала плечами.
– Разумеется, в Гальтаре, где ж еще?
2Они миновали утыканную статуями и вазами короткую аллею, поднялись на террасу, прошли в дом. То ли слуги, то ли охранники приняли у гостей плащи и шляпы и распахнули двери в увешанную гобеленами гостиную. В свете многочисленных свечей сверкал хрусталь, блестел фарфор, туманно мерцало серебро. Фрукты, сласти, вино… Много вина, целое море вина. Кто-то не поскупился. Марсель? У него одно на уме, хотя он неплохой человек… А вино сегодня очень даже к месту, он напьется и забудет умирающую девушку на закопченной палубе, забудет хотя бы до утра…
– Я получила письмо от отца, – устроившаяся между Алвой и Валме София томно улыбнулась. – Представьте, он пишет, что готов приплатить тем, кто меня держит в плену.
– Твой отец, – встряла то ли Ариадна, то ли Латона, – сначала кричит, а потом достает кошелек.
– И чем громче кричит, тем сильнее раскошеливается, – добавила вторая то ли Латона, то ли Ариадна, поигрывая пояском подруги. – Вот моя матушка никогда не потратит лишнего медяка.
– Поэтому ты и написала своему дяде, – заявила темноглазая толстушка, явно раздосадованная. Когда все рассаживались, она замешкалась, и герцог достался другим.
– Разумеется, – выпятила губку то ли Ариадна, – если дядя купил мне патент корнета, он просто обязан и выкуп за меня заплатить.
– Как жаль, что наше знакомство долго не продлится, – заметил Ворон. – Ваш друг Карло Капрас скоро сдастся, и вам, сударыни, позволят вернуться на родину.
– О, – София лукаво улыбнулась, – я подозреваю, что между Урготом и Бордоном будет война.
– И что с того? – поддержал разговор Валме. Марсель сиял, как новый золотой, – еще бы, привел к своей девице Кэналлийского Ворона. Сам Ворон… Леворукий его знает, вроде тоже доволен, ночь святого Андия все-таки, хотя вряд ли в Талиге ее отмечают, у сухопутчиков свои праздники.
– Мы вернемся лишь для того, чтобы вновь попасть в плен, а в таком случае я, – красотка умудрялась глядеть сразу на Рокэ и Марселя, – предпочитаю остаться под вашим покровительством до конца всех войн.
– Тонкое решение, – заметил Алва. – Вы – мудрый политик, сударыня.
Сударыня хихикнула. Дура! Но красивая. Она была красивой, даже когда скакала по палубе «Пантеры», срывая с себя одежду. Абордажники тогда чуть не попадали… Разрубленный Змей, он когда-нибудь перешагнет тот проклятый день?!
– Поднимаю первый бокал за дам, – объявил Валме.
– Данной мне славным городом Фельпом властью объявляю каждый произнесенный в эту ночь тост первым, – добавил Рокэ, откровенно разглядывая липнущих к нему бордонок. Ворон знает, за чем пришел, и, ко всеобщему удовольствию, получит свое, а вот за каким змеем здесь оказался он сам?! Знал ведь, что Валме днюет и ночует на вилле, где разместили пленниц. Знал – и все равно потащился с талигойцами, вот теперь и имеет. Только ночи в обществе подруг Поликсены ему для полного счастья не хватало. Глупые, расфуфыренные кошки!
Как Поликсена оказалась среди них? Девочка, умирая, думала о своем адмирале и о сражении, а эти, с позволенья сказать, пантеры липнут к недавним врагам, как пиявки. Хорошо хоть старших бордонок держат отдельно, вида Зои он бы не вынес. Говорят, она ничего не ест, ее кормят насильно; отец после поражения тоже едва себя не уморил. Если б не Поликсена, Луиджи Джильди, возможно, и пожалел бы Зою Гастаки… Как капитан капитана.
– Герцог, – толстая Клелия браво опорожнила бокал, – вы нам споете?
– Спеть? – поднял бровь Алва. – Зачем?
– Марсель говорит, вы поете лучше его.
– Еще лучше, – уточнила одна из подружек.
– Спасибо, Ариадна, – Валме чмокнул девушку в щечку, та хихикнула.
Тоже мне воительницы, корнеты и канониры! Куртизанки… Самые обычные куртизанки – ни ума, ни совести, одна наглость да смазливые мордашки. Им нет дела до войны, они заняты своими делишками: тряпками, погоней за мужчинами, кокетством.
Поликсена была другой, священник бы сказал, что она не создана для этого мира, вот Создатель и открыл ей дверь в Рассвет. Может, и так, но от этого не легче.
– Вы споете? – не отставала толстушка.
– Клелия! – томно протянула София. – Не пей так много.
– Разрубленный Змей! – взвизгнула Клелия и выплеснула вино на скатерть. – Я морской офицер, а сегодня ночь святого Андия!
– Андий одной ногой ходит в святых, другой – в демонах, – заметил Алва, – а когда-то он был богом.
– Расскажите, – закатила глаза толстуха.
– Да, да, – прощебетали подружки, – расскажите. Как – демон?
Луиджи не понял, то ли нога Алвы случайно коснулась ножки Латоны, то ли Латона еще более случайно дотронулась до талигойца. Ворон улыбнулся:
– Женщин всегда демоны привлекали сильнее святых, за что им огромное спасибо.
– Разрубленный Змей, – закивала Клелия, давясь вином, – она и пила больше других, и пьянела быстрее, – не надо нам историй! Так вы споете?
– Нет.
– Тогда спою я, – Марсель залихватски подмигнул пьяненькой «пантерке», – где моя лютня?
Одна из девиц, не Ариадна, другая, куда-то вышла, пройдя мимо Алвы, хотя мимо Валме было ближе, и сразу же вернулась. С лютней. У талигойца есть лютня, есть любовница, а любви нет, и это его счастье.
Марсель тронул струны, с умным видом склонил голову к плечу, откашлялся.
– Прошу считать эти куплеты моим тостом. Луиджи, наполни бокалы, им время звенеть.
Наполнить бокалы он может. Он и выпить может, и он выпьет. Эти женщины ничем не хуже других, а идти все равно некуда. Разве что на «Акулу», но там только часовые, и они наверняка тоже пьют. Моряк, который сегодня не пьет, оскорбляет победу и погибших. Моряк, который сегодня не выпьет, утонет, это знают все.
Бокалы соприкоснулись, в воздухе повис тоненький звон, Клелия выхлебала все, остальные сделали по глотку, София потянулась за фруктами, то ли Латона обняла то ли Ариадну, но ее глаза обшаривали талигойского герцога. Валме взял несколько аккордов, сфальшивил, засмеялся, начал сначала. На этот раз пошло гладко.
пел талигоец, хотя лето было на излете. —
пел талигоец, хотя лето было на излете. —
Девицы загалдели, каждая чувствовала себя прекрасной дамой, и каждая была не прочь спуститься из башни. Какое там «не прочь», они только и думали, как побыстрей оттуда выскочить и повиснуть на шее кавалеров.
– Я поднимаю бокал за весну, – провозгласил Валме, – и я не нарушаю ваш приказ, маршал, ведь весна тоже дама. Весна – сестра цветов, а кто наши дамы, если не цветы?
– Я н-н-не цветок, – запротестовала Клелия, – я…
– Ты – ягодка, – нежно шепнула София, – красная, круглая ягодка…
– А ты… – начала толстушка, – т-ты…
Брюнетка шлепнула не желающую быть ни цветком, ни ягодкой Клелию веером, рыженькая гаденько хихикнула, Клелия дернулась, громко помянула Разрубленного Змея и закатных тварей и потребовала вина. Марсель был занят лютней, и бокал наполнил Луиджи, хотя делать это и не следовало.
– Не стоит больше пить, сударыня.
Зачем он это сказал? Ему все равно, а этой дуре уже море по колено.
– А я хочу, – заявила дура, – я всегда делаю что хочу. И буду делать! А ты, – девица вперила взгляд в сидящего напротив Алву, – ты такой же, как и я… Я чувствую…
– Клелия, – пропела София, – вряд ли наш гость сочтет твои слова комплиментом, хотя он и впрямь делает то, что хочет.
– Скорее я не делаю того, чего не хочу, – герцог приподнял бокал. – Первый тост, сударыни.
– И чего же вы не хотите? – Латона пригубила бокал.
– К нашему великому сожалению, герцог не хочет петь, – вздохнула рыжая.
– Тогда снова спою я.
Песенка, которую завел Валме, была стара как мир, и ее знали все. Луиджи тоже. Он и сам не раз и не два пел о том, что не хочет жить, потому что его отвергли. Почему он раньше не замечал, как глупы въевшиеся в уши песни?
– Я хочу умереть, что мне жизнь без тебя , – стонал Марсель. Потом к стонам присоединилась Клелия. Если у нее и был слух, то вино сказалось на нем не лучшим образом.
– Я хочу умереть, и умру я любя , – выводила девица, уставясь на талигойского герцога, но потом прервала себя на полуслове и лукаво сощурилась. – А почему ты не поешь? Ты никого не любишь?
– Не люблю – согласился Ворон, – да и умирать меня не тянет.
– А я думала, Первый маршал Талига не боится смерти, – хихикнула рыжая.
– Ариадна! – прикрикнула брюнетка, методом исключения ставшая Латоной.
– Рррокэ Алллва ничего ннне боится, – завопила Клелия.
– Боюсь, – лениво возразил герцог, – но не смерти. Смерть та же женщина, ее нельзя бояться, но ее можно не хотеть…
– Маршал, – Латона поправила ленту в кудрях Ариадны, – а каких женщин вы хотите?
– Проще сказать, каких не хочу, – маршал поднял бокал. – Про одну вы только что слышали. Умирать мне никогда не захочется.
– А кто еще вам не нравится? – потупилась Латона.
– Птице-рыбо-девы, – сообщил Ворон.
– Герцог, неужели у бедняжек нет ни малейшей надежды? – протянула София.
– Ни малейшей, – отрезал Валме, – я свидетель!
– Разрубленный З-з-змей! – Клелия вскочила, снова опрокинув бокал, вино пролилось на платье, но толстушка была слишком пьяна, чтоб это заметить. – Разрубленный Змей!.. Тебе ни с кем не бббудет так хорошо, кккак со мной! – девица покачнулась. – Ни сссс кем и никогда…
– За такие слова, милая, придется ответить, – улыбнулся Алва, – причем немедленно.
– Нни сссс кем! – Клелия икнула и, глупо моргая, уставилась на Ворона.
– Уймись! – Ариадна ухватила толстушку за рукав, та вырвалась, свалив блюдо с фруктами, и вцепилась в рубашку маршала.
– Точно ни с кем? – Синие глаза смеялись. – Поклянись.
– Якорь мне в глотку, – неожиданно отчетливо произнесла Клелия.
– В глотку потом, – заржал Валме, София шлепнула его веером, но она не сердилась. По крайней мере не сердилась на него.
Ворон поднялся и поклонился настолько изысканно, насколько позволяла повисшая на нем «пантерка».
– Мы вас покинем. Ненадолго.
– Нннеттт… Ннннадолго! – Клелия соизволила оторвать физиономию от маршальской рубахи. – Нннавсегда! Он ммой! Я его ввввам не отдам…
– Даже так? – Алва исхитрился и обнял Клелию таким образом, что та при всем желании не могла повиснуть у него на шее.
– Ттттебе с ни… нискем… Так не станет…
– Я уже понял, – Алва подмигнул Марселю. – Виконт, в мое отсутствие не уроните честь Талига… А вы, капитан, соответственно, честь Фельпа.
Парочка скрылась за дверью. Марсель хмыкнул и повернулся к Софии:
– Сударыня, не согласитесь ли вы полюбоваться в моем обществе на звезды?
– Это теперь называется звездами? – хихикнула Латона.
– Но надо же это как-то назвать, – Ариадна склонила головку на плечо подруги и надавила пальчиком на ее губы.
– А вы, капитан, – Латона нежно улыбнулась, – что вы думаете о звездах?
– Из них варят суп!
Зачем он грубит? Поликсену не вернешь, а эти две кошки ничем не хуже остальных. И не лучше… Они не обидятся… Нет, обидятся, если он будет сидеть и пить вино. В конце концов, он жив, и он не эсператист, чтоб шарахаться от женщин.
– Капитан, – мурлыкала Латона, – вам не скучно? Идите к нам…
– Да-да, – смеялась Ариадна, – ни с кем вам не будет так хорошо, как с нами…
Вряд ли ему с кем-нибудь когда-нибудь будет хорошо, но он жив, и ночь только началась, праздничная ночь.
– Что же вы, капитан… Пора довести вашу победу до конца.
– В свое время, – Луиджи поднял бокал, – ваше здоровье, кошки. Клянусь, до утра оно вам понадобится.
3Странное все же чувство – заглянуть в глаза своей молодости. Конечно, будь Лилиан его великой любовью, было б еще хуже, но и так приятного мало. В огне брод иногда найти можно, Рокэ – тот умудряется; в огне, но не во времени… Молодости и прошлого не жаль, вернее, не очень жаль, но понимать, что твоих ровесников вовсю кружит листопад, а впереди лишь мокрая от дождей земля, грустно. Не страшно, нет, а именно грустно, а отцы и старшие братья уже ушли, последним был старик Эпинэ. Печальный конец… Пережить всех, кто знал тебя молодым, тяжко, даже если умираешь победителем среди внуков и молодых соратников. А как доживать проигравшему?!
Анри-Гийом Эпинэ поставил не на ту лошадь, его сыновья и внуки погибли, а старик жил и жил, думал и думал… Его высокопреосвященство отодвинул кувшин с шадди, открыл бюро, достал бутылку «Дурной крови», налил два бокала и зажег четыре свечи. Есть такие враги, которых нельзя не проводить в Закат ли, в Рассвет, тем более помянуть Повелителя Молний больше некому. Конечно, где-то есть ставший герцогом Робер, но что может знать мальчишка о схватке титанов?
Квентин Дорак прикрыл глаза, воскрешая в памяти лица. Его высокопреосвященство Диомид, его высочество Георг, соберано Алваро, ее величество Алиса, Амадеус Придд, Якоб Борн, Генрих Ноймаринен…
Они уходили один за другим, их места заступали молодые, тогда молодые, чтобы в свое время отправиться в Закат. Так повелось с Сотворенья: одни дрова догорают, другие летят в пасть камина, третьи ждут своего часа в сарае или тянут ветки к небу, дожидаясь дровосеков. Огонь погаснет, только лишившись пищи, но это будет не победой, а смертью.
Сильвестр ополовинил бокал, легонько ударил им о второй, полный, и замер, вслушиваясь в переливчатый хрустальный звон. Прощай, герцог Эпинэ, будь свободен и да воздастся тебе за все сделанное и не сделанное, если, разумеется, там, куда ты ушел, есть хоть что-то. Полвека назад Квентин Дорак свято верил в возвращение Создателя и справедливый Суд, затем разуверился, а сейчас не знает, что и думать. Старые сказки и легенды оживают на глазах, правда, на предсказания «Эсператии» и «Книги Ожидания» они не тянут, но если прилетели грачи, почему бы не прилететь и журавлям?
Лилиан не верит в смерть сына, считает, что он сбежал в Гальтару, откуда в свое время убрался Эрнани Святой. Чем древнему императору не угодила его столица? Политика политикой, но ведь было еще что-то! Рокэ в молодости носило в Гальтару, там же сгинул его синеглазый родич и, если верить сказкам, не только он. Брошенный город считают дурным местом. Пару лет назад его высокопреосвященство не сомневался, что в Гальтаре нечисти не больше, чем в Варасте, но тогда не пропадали люди и не болтали о конце времен.
Если Герман и впрямь подался в Мон-Нуар, его надо найти. Нужно отправить в Мон-Нуар смышленого человека, пусть посмотрит. Сильвестр допил свое вино, пригубил из полного бокала, выплеснул остаток в камин. Огонь свечей дробился на острых гранях, а казалось – это алатский хрусталь горит закатным пламенем. Красивое зрелище. И обычай красивый. Четыре свечи и два бокала: ушедший, провожающий и Четверо, от которых в Кэртиане никуда не уйти, сколько б ни звонили церковные колокола…