Лик Победы - Вера Камша 41 стр.

А вот теперь Луиза едва не упала. Она ожидала чего угодно, но не этого, а Катарина судорожно сглотнула и заговорила. Быстро, лихорадочно, словно боясь, что ее остановят.

– Я понимаю, – руки королевы теребили цветы, руки жили, а лицо было совсем мертвым, – я все понимаю… Он должен жениться… Но если он женится, я умру. И если он умрет, я тоже умру, потому что не могу без него. Понимаете, не могу! Когда он уходит на войну, я не живу, а он живет только на войне. Ты знаешь, как я цепляюсь за свою красоту… Ради него… Айрис хуже меня! Она глупа, упряма, а в постели будет никакой. Я это вижу, я говорила с ее матерью. Дочь будет такой же… Жилистой, худой, с бледными губами. О да, лучше северянка, чем кэналлийка или мориска. Она ему быстро наскучит, он вернется ко мне… Но как же я ее ненавижу!

Закатные твари! Закатные твари, Разрубленный Змей и Леворукий со всеми своими кошками… Вот тебе и скромница… Мы хотим маршала и не хотим, чтоб он женился. Мы ревнуем, и мы даже не врем…

– Ваше величество, успокойтесь.

– Простите, – королева отшвырнула изувеченные цветы. – Я… Мне в последнее время так страшно… Королева не должна быть слабой, но я больше не могу. Карл – мое отражение. Они все спрашивают, кто его отец… Леонард, Колиньяр, тессорий… Я не могу называть его кансилльером… Манрик не кансилльер, а Агний не кардинал… Это куклы, злые куклы! Они все знают, всегда знали, но им не нужна правда. Они не могут обвинить Рокэ Алву в прелюбодеянии – без его шпаги им конец. И они не признают Карла сыном Фердинанда. Они хотят развести его со мной и женить на Лионелле Манрик. Женить до возвращения Рокэ.

А ведь похоже на правду. Тут испугаешься. Манрикам с Колиньярами отступать некуда. И Катарине тоже.

– Но…

– Фердинанд… – Катарина взяла Луизу за руку, и женщина с готовностью замолчала. На такие откровения лучше не отвечать, а всего лучше их вообще не слышать. – Бедный… – Луиза не сразу сообразила, что Катарина имеет в виду своего супруга. – Он так любит Карла… Он не смог отправить меня в Багерлее. Но и защитить не смог. Фердинанд знает все. Про меня, про Рокэ… Он любит нас обоих, а мы… Мы ненавидим друг друга…

Так ненавидите или любите? Начала говорить, говори дальше, чего уж там! Знать бы еще, когда ты врешь, сейчас или раньше? Или ты врешь всегда?

– Вы не хотите, чтоб герцог Алва женился на Айрис, но… Прошу меня простить, правильно ли я расслышала…

– Вы не понимаете, – зашептала королева, – мы ненавидим друг друга, потому что… любим. Я не хочу любить человека, который всегда будет хозяином, ведь я не собака. И Рокэ не хочет. Я не такая женщина, которая нужна Ворону. Его бесит, что я вздрагиваю от любого звука, а по утрам молюсь. Он думает, я лгу, но я на самом деле такая. Я не могу назвать вещи своими именами, не могу раздвинуть ноги и засмеяться, а для него это трусость. Я часто теряю сознание, для него это ложь. В меня влюбляются желторотые мальчишки, делают глупости, ссорятся, дерутся, он считает, что это – моя вина, но я не виновата! Как он не виноват, что в него влюблена половина женщин Талига.

Не виноват? Наверное, нет. Любовь, она как крапива, прет из земли, никого не спрашивая.

– Герцог Алва – весьма красивый кавалер, – брякнула Луиза первую попавшуюся пошлость в ужасе от того, что Катари догадалась. Мать, отец, Арнольд ничего не заметили, а эта…

– Мы с Рокэ как день и ночь, – королева продолжала говорить о своем. Нет, она ничего не знала, иначе бы не завела этот разговор. Влюбленная кошка счастливой сопернице глотку перервет, уж кто-кто, а Катарина это знает. Айрис у нее в голове, Айрис и Манрики… Их величество ревнует и боится. Ничего, ей полезно…

– Мы никогда не поймем друг друга, – ныла кошка, – и никогда не сможем друг без друга. Он уходит, а я остаюсь ждать. Теперь я жду, что Рокэ вернется и спасет меня, и он придет и спасет, а потом… Потом скажет что-то грязное, и я его возненавижу. До слез, до смертельных оскорблений, а он будет смеяться и говорить, что, когда я бросаюсь на него с кулаками, он спокоен. И я брошусь на него с кулаками, окажусь у него на клинке, забуду все на свете, кроме нашей любви, а он скажет, что я снова лгу, встанет и уйдет… И я не буду знать, когда он вернется, где он, с кем – с мужчиной, с женщиной, с врагом, с другом… Я буду желать ему смерти до… до следующей любви…

– Ваше величество. Нужно вернуться, мы гуляем слишком долго.

– Вы правы… Но я не могу сейчас…. Там свет, будет видно…

Будет. Губы она искусала ой-ой-ой как, хотя после сегодняшнего неудивительно. И что прикажете теперь делать? Сообщить Манрику о великой любви королевы Талига к Первому маршалу? А почему бы и нет.

– Ваше величество, успокойтесь. Вы сейчас должны думать о детях.

Королева остановилась и опять схватила Луизу за руку. Сильно схватила, ручонки даром что тоненькие, а при случае придушит, не охнет.

– Я думаю, – королева задыхалась. – Только и делаю, что думаю! Если не о Рокэ, то о Карле… Девочки – не так страшно, девочек могут оставить. Будь я бездетной, я бы сказала все, что им нужно, и пропади оно пропадом! Монастырь так монастырь, Багерлее так Багерлее. Если б Карл походил на Ворона, его бы не тронули, не посмели…

Закатные твари, скажешь ты наконец без вывертов, от кого твой выводок?! По всему выходит, от кэналлийца, но от киски крыски не родятся, хотя, может, потемнеют еще.

– Дети… – Катарина словно бы забыла о собеседнице. – Это – расплата… Моя мать… Моя мать в юности любила другого человека, не нашего отца. Она стала графиней Ариго, но мой старший брат… Все, кто его видел, все понимали… Отец добился, чтобы титул достался Ги. Это было справедливо, но Жермон стал нашим врагом. Он нас возненавидел. Всех: мать, отца, братьев. Я помню, как это было. День шестнадцатилетия Ги, все собрались в Гайярэ, в большом зале, все, кроме Жермона… Пришли крестьяне, принесли молодое вино, Ги был в красном и золотом…

Ги был мерзавцем, уж в этом Луиза не сомневалась, мерзавцем и трусом, затеявшим Октавианскую ночь. Рокэ его убил и правильно сделал, но сестра есть сестра.

Луиза вздохнула, при желании это могло сойти за сочувствие, но Катарина утонула в воспоминаниях, она не видела никого и ничего.

– Было так весело, – королева мечтательно улыбнулась. – Я заплела новые ленты и ужасно важничала, а отец надо мной смеялся. Приехал Морис Эпинэ со старшим сыном, потом Савиньяки, Пуэны, Агиррэ, Миллэ. Эпинэ привез Ги шпагу, а матушке и мне – корзины роз… Жермона не было, отец решил его не ждать и начал церемонию… Жермон пришел, когда Ги стоял на коленях перед сюзереном и приносил присягу Молнии. Жермон… Он вел себя ужасно, он был пьян, вернее, думали, что он пьян. Отец рассвирепел, приказал слугам привязать его к седлу и отвезти в Торку. Больше в нашем доме счастья не было…

Осенью слуги что-то нашли в подвале, мне не говорили, боялись испугать. Приходил священник, потом сьентифики. Мать боялась, отец и братья смеялись… Сьентифики допускали, что проклятие возможно. Они спорили о природе магии, как спорят о… О том, есть ли в Бирюзовых землях внутреннее море и в каком году построили Гальтару. Они спорили, а наша семья погибала, и никто ничего не понимал, не мог сделать.

Первым сошел с ума отец, потом умерла мать, теперь – братья. Осталась я… Последняя Ариго. Я, мои дети и проклятие… Жермон походил на своего отца и потерял графство. Карл теряет корону и жизнь, потому что он – одно лицо со мной. Я… читала, спрашивала, думала… Я надеялась снять проклятье, но это невозможно. Моя любовь – тоже проклятие. Рокэ устал и от ненависти, и от любви… Я тоже устала.

Рокэ устал не от ненависти и любви, а от тебя. Любую любовь можно истрепать, так что тебе, милая, конец. Без него ты и впрямь не можешь, тут ты не врешь, а вот все остальное… Хотя чьим бы сыном ни был Карл, не Манрикам решать, сидеть ему на троне или нет. Луиза решительно взяла королеву под руку.

– Если мы сейчас же не вернемся, нас посадят на цепь. Ваше величество, вы привыкли молиться, ну и молитесь. Создатель не допустит, чтобы страдали невинные.

Как же, не допустит он, тысячи лет допускал, а тут не допустит, но надо же что-то ей сказать. Закатные твари, еще не хватало утешать эту дохлую кошку, вот ведь…

Глава 7 Черная Алати. Сакаци

Дракко покинул конюшню с готовностью, но на мосту встал и оглянулся – зачем, дескать, куда-то тащиться на ночь глядя. Конь был прав, но Робер слегка сжал колени, посылая жеребца вперед. Будь Дракко человеком, он бы пожал плечами, но полумориск мог лишь фыркнуть, что и сделал, после чего послушно порысил залитой вечерним солнцем дорогой. У поворота Робер оглянулся и совершенно зря, смотреть назад – дурная примета, а он только и делает, что оборачивается да ловит давным-давно разбежавшихся кошек. Ничего, к полуночи они доберутся до Яблонь, Вица останется у тетки, а он отправится в Ракери. Дальше Робер не загадывал: нет ничего глупей, чем седлать еще не купленную лошадь, уж лучше поболтать с попутчицей о какой-нибудь ерунде.

– Вица.

– Да, гици…

– А ты не боишься?

– Чего? – девушка хихикнула. – Гици или Золотой Ночки?

Ну, красотка! Только что носом хлюпала, а теперь смеется. Ему б так! Матильда права – он слишком серьезно ко всему относится. Что ж, попробуем посмеяться.

– А хоть бы и меня!

– Ох, гици, – Вица тоненько хихикнула. – Да вы никак меня в кусты потянуть грозитесь. Ну дак и потяните! Как Балаж со мной, так и я с ним!

А что? Другой бы на его месте так и поступил. Вицушка – прелесть, Альдо зря не скажет, и вообще, честней иметь любовниц, чем засыпать в надежде на бесстыдные сны о девушке, которая тебя не любит и никогда не полюбит. «Ты не можешь оставить Первородного», – сказала Мэллит. Попроси она: «Останься, ты нужен мне», – он бы послал к Леворукому и деда, и самого Создателя.

– Вица, окстись, тебе ж замуж идти!

– Ну и пойду, – в голоске не было ни удивления, ни стыда. – Хозяйка мне так и так приданое справит. С золотом любая свекровка примет, а с кровавой рубашки какая прибыль?

Матильда справит ей приданое? Ах да, Альдо! Куда ж без него. Мэллит знает или нет? Что она вообще знает о Первородном, о чем они с Альдо говорят? И только ли говорят?

– Ты не только с Балажем гуляла?

– С Балажем – гуляла, – мурлыкнула Вица, – с Альдо – не только, а с гици – как гици решит…

А чего решать, один раз живем! Золотая Ночь, какой ни есть, а праздник, а что дальше, только Леворукому ведомо.

– Уговорила! Дай только до твоих Яблонь добраться, а то как бы дождя не было.

– Не будет, барич, – заверила Вица. – В Золотую Ночь всегда ясно. Громыхнет разок-другой на закате, лето в осень упадет, и все.

Разок-другой… Робер с сомнением глянул на выраставшую на глазах свинцовую стену, впереди которой мчались серые облачные звери. Сухая гроза? В Эпинэ такие случались, особенно осенью. Марикьярский холм, на котором Повелители Молний возвели свой первый замок, словно притягивал к себе небесные стрелы. Иноходец подозревал, что этому обстоятельству предки и обязаны своим титулом. Точно так же как Окделлы – надорским скалам и вошедшему в поговорку упрямству, Борраски – степным ветрам, а Придды – тому, что поселились на побережье.

А гроза все-таки будет, и немалая! Ну не могут такие тучи не нести с собой дождя! Вернуться? Дурная примета, да и сколько можно возвращаться? Талигоец слегка сжал колени, Дракко с готовностью перешел на кентер. Стремительно темнело, вдалеке порыкивал гром, поднявшийся ветерок играл с желтыми листьями, словно расшалившийся котенок, ему было весело, и Роберу, как ни странно, тоже. Будь его воля, он пустил бы Дракко галопом, но загонять коня – последнее дело.

До Яблонь оставалось часа три, ненастье их застигнет как раз на перевале, ну да Черная Алати не Сагранна, не утонут. Полумориск легко бежал среди высоченных буков, приближающееся ненастье его не пугало, так же как и Вицу, затянувшую какую-то варварскую песенку. Пела девушка неплохо, а мелодия как нельзя лучше сочеталась с конским бегом и шумом деревьев.

Да, она пьяна, ну и что?! В Золотую Ночку не пить – Осень и Лето гневить. Матильда осушила кубок красного, ухватила за руку Мэллицу и потащила в несущийся между костров хоровод. Жарко, весело, и плевать, что тебе давно не пятнадцать и с тобой отплясывает не дружок, а гоганская девчонка.

Жаль, Робер уехал. Дурень, что б ему было остаться, вино и огонь и не таким кровь поджигали. Может, и сладилось бы у него, не с Мэллит, так с другой, эх…

жаловались скрипки, —

вмешались цимбалы и дудки, —

Матильда выхватила из рук доезжачего Ласло Надя старую бронзовую чашу, ополовинила, сунула назад, Ласло глотнул, кто-то толкнул его под локоть, красное вино залило белую рубашку. Доезжачий засмеялся, бросил пустую чашу виночерпию, рядом Имре Бибок подхватил под локти какую-то девчонку, понесся в лихом гатоше [71]. Альдо – болван, прозевать Золотую Ночь! А еще на четверть алат.

Матильда пихнула локтем Ласло Надя.

– Хозяйка!

– Я те дам хозяйка! – Матильде море уже было по колено. – Твою кавалерию, мы пляшем или нет?

Доезжачий оказался понятливым, и они полетели вслед за Балажем, в толпе мелькнула Мэллица – дуреха не танцевала. Не умеет? И не научится, если будет ушами хлопать. Гоганы всем хороши, но веселиться не умеют, потому у них все и наперекосяк. Кто-то швырнул в костер пару начиненных порохом кружек, громыхнуло, полетели искры, раздались радостные вопли, скрипачи наподдали – то ли старались заглушить крики, то ли вносили свою лепту в общий шум.

Что они и делали. Перед Матильдой и Ласло летел его братец Балаж со своей невестой, ленты девушки развевались, широкая юбка вздувалась парусом, кружилась, обнажая стройные ножки.

– Парочка хоть куда! – выкрикнула Матильда на ухо кавалеру.

– Точно, хозяйка, – кивнул тот. Принцесса резко отстранилась, так что Ласло ее едва удержал, потом, наоборот, бросилась к нему. Доезжачий понял, подхватил, да и с чего ж ему было не понять, так в Алати плясали испокон веку. Дальше пошло как по маслу. Они вертелись, как заведенные, сходились, расходились, менялись парами, вновь неслись меж костров под обезумевшие скрипки. С шумом рвался порох, к небу взлетали шутихи, и им отвечали дальние сполохи.

– Лихая ночка! – выкрикнул капитан Дьердь Габоди, отчаянно стуча коваными каблуками по видавшим виды камням.

– Твою кавалерию! – согласилась Матильда и нахально чмокнула вояку в жесткие усы. Габоди заржал, ухватил принцессу за бедра и поднял над танцующими. Силен, бычара! Рядом Ласло подкинул вверх какую-то рыжулю. Жужанну никто не подбрасывал, но толстуха не унывала, размахивая, словно платком, вышитым передником. С треском разорвалась очередная шутиха, Матильда вновь ощутила под ногами камни, рассмеялась в лицо капитану, оказалась в объятиях доезжачего, в который раз сообщившего, что она – красавица. Врет, но как кстати! Вдовица дернула Ласло за ухо, прошипела «укушу», скрипки взвизгнули, кавалеры вновь поменяли дам, и принцесса обхватила необъятную талию Имре Бибока.

– Ух ты! – выкрикнул изрядно набравшийся комендант. – Барышня!

– Ух я! – показала язык Матильда. – Имрек, а покажем-ка мы им!

И они показали. Имре хоть и отрастил себе три пуза, прыгал, как мяч, топал, хлопал, вертелся, припадал на колено, Матильда скакала вокруг. Так она не плясала даже в ту сумасшедшую ночку, когда Ферек… Дурак он, этот Ферек.

Как-то вышло, что остальные остановились, глядя на них и хлопая в ладоши:

Луна висела прямо над головой, изо всех сил освещая искрящуюся от инея дорогу, а по обе стороны лежала тьма, древняя и тревожная. Сухая гроза давно отгремела, ветер стих, тучи развеялись, но лучше б они остались. Робер сам не понял, когда непонятный восторг сменился еще более непонятной тревогой. Все было спокойно: деревья на обочинах – и те не шевелились. Над Черной Алати стояла дремотная тишина, но Иноходец предпочел бы ненастье или, на худой конец, нападение разбойников, которые, по слухам, шуровали в здешних краях, не забираясь, однако, в окрестности Сакаци. Неудержимо захотелось проверить пистолеты, но Робер сдержался. Если шарахаешься от темных кустов, не шляйся по ночам, а сиди дома у огонька под образами. А поехал – кончай трястись!

Дракко наступил на сухую ветку, та хрустнула, и звук этот показался громче крика. Робер невольно вздрогнул, вполголоса выругался и постарался сосредоточиться на дороге. Нет, дальше Яблонь он не поедет, выпьет вина – и спать. Ездить по ночам – глупость несусветная.

Сзади вздохнула Вица. Живое тепло одновременно успокаивало и возбуждало. Пожалуй, ляжет он сегодня не один. Хотя с чего это он решил, что Вица жмется к нему из похоти, мало ли, что девушка сболтнет от обиды на дружка? Она тоже может бояться! Наверняка боится, женщина как-никак, да и народ в Алати суеверный дальше некуда, хоть и смелый до одури во всем остальном.

В сумке завозился Клемент, раздался осторожный писк, и Робер, сам не зная почему, натянул повод. Крыс пискнул еще разок, потом зашипел – ему что-то не нравилось.