На склоне горы показалось белое здание с колоннами. Ардашев, купивший на пристани карту побережья, развернул ее и, нарушив молчание, сказал:
— По-моему, это Мисхор. Кстати, Лика, вы знаете легенду о русалке и мисхорском фонтане?
— Нет.
— Ну так слушайте. Давным-давно, когда Крым был под властью турецкого султана, жил в деревне Мисхор один старик. Он трудился на своем маленьком винограднике с утра до вечера. Была у него единственная дочь по имени Арзы. Ее глаза были черны, как ночное небо, губы рдели, словно спелые вишни, а нежные щеки румянились, точно алые персики. Сорок тонких косичек сбегали по плечам, будто водопадные струйки. Все село любовалось прелестной красавицей. Но заприметил ее хозяин фелюги, купец Али-баба, и замыслил гнусное дело.
В ту весну очаровательная Арзы решила отдать свое сердце юноше из соседнего села. Весь Мисхор праздновал их свадьбу. Только вздумалось невесте во время торжества сбегать на берег и попрощаться там со своим детством. В разгар веселья, когда гости танцевали, она взяла кувшин и тихо отправилась к морю. Посидев на берегу, Арзы подошла к фонтану, чтобы набрать воды. Неожиданно ее окутал мрак — на голову девушке набросили черный плащ. В одно мгновение цепкие сильные руки опутали ее веревками и утащили в лодку. Но все же она успела кликнуть на помощь. На крик дочери прибежал старик, за ним жених и гости. Только было уже поздно — фелюга Али-бабы, поймав ветер, неслась к Стамбулу.
Все селение оплакивало несчастную невесту. Опечалился старик и скоро умер от горя.
На невольничьем рынке турецкой столицы пленницу узрели евнухи повелителя. Пораженные ее красотой, они привели девушку во дворец. Наместник пророка на земле дал Али-бабе столько золотых монет, сколько тот запросил.
Арзы родила султану мальчика. Но сын не принес облегчения ее истерзанной душе. Молодая женщина тосковала по дому и таяла на глазах. И когда исполнился ровно год со дня ее пленения, она поднялась на башню сераля и вместе с сыном бросилась в темную пучину Босфора. Как гласит предание, в тот же вечер жители Мисхора заметили у своего берега печальную русалку с младенцем на руках.
С тех пор, в день похищения Арзы, источник у Мисхора начинает струиться сильнее обычного, а из прибрежных волн выходит русалка с младенцем. Она жадно пьет воду у того самого фонтана и с тоской смотрит на родное село. Постояв минуту, она спускается в морские волны и исчезает ровно на год. Вот и все.
— Вы великолепный рассказчик.
— Старался, — улыбнулся Ардашев.
— Только история печальная, — вздохнула она.
— Но, согласитесь, красивая.
Солнце, свежий морской воздух и безбрежная даль моря заметно улучшили Лике настроение. Она сказала, что везет мужу подарок — бутылку лучшего крымского вина, которую она купила в Ялте в магазине Титушкина. При упоминании о супруге возникла неловкая пауза. Видимо, поняв, что она зря коснулась семейной темы, Лика вновь заговорила о литературе и о ее мечте написать роман.
— А мы так и не посмотрели с вами домик Чехова, — с сожалением заметила она. — Жаль, правда?
Клим Пантелеевич кивнул.
— А сколько времени вы еще собираетесь пробыть в Ялте?
— Думаю, не больше недели. Хотя и это много. А вообще-то я рассчитывал провести здесь всего несколько дней.
Ардашев предложил Лике пройти в рубку, и с разрешения капитана она даже постояла за штурвалом. Он попросил у штурмана секстан и объяснил ей принцип его работы. Она с интересом слушала и даже смотрела в зрительную трубу, но все равно ничего не поняла. Потом они спустились в буфет, и Клим Пантелеевич угощал ее шампанским. И она, веселая и жизнерадостная, казалось, совсем забыла и о взрыве, и о своем вынужденном возвращении, и о муже.
Время пронеслось быстро, как сеанс кинематографа, и когда они вновь поднялись на палубу, уже показался Херсонесский маяк, а за ним завиднелся старинный монастырь. Пароход дал протяжный гудок и начал входить в бухту. Белые фасады домов, точно мундиры флотских офицеров, правильными рядами встречали корабль. Севастополь, утопавший в цветущих садах и зелени кипарисов, казался Эдемом.
«Князь Потемкин» долго разворачивался, словно примеряясь к пристани, и, застопорив машину, бросил якорь.
Спустившись по трапу, Клим Пантелеевич нанял фиакр. Расстояние от пароходной пристани до железнодорожной станции оказалось приличным. Но Ардашева это только обрадовало. Он, так же как и Лика, с горечью осознавал, что стрелки часов неумолимо отсчитывают последние минуты их нежданного короткого счастья. И, предчувствуя скорое расставание, он уже не мог точно ответить на вопрос, что все-таки происходило с ним все эти последние дни. Был ли это легкий флирт или, быть может, в нем проснулось то самое серьезное чувство, о котором он и думать не решался. «Господи, — мысленно сожалел Ардашев, — между нами все было: и желание видеть друг друга, и легкое приятное общение — когда не нужно подбирать слова, и цветы, и прогулки при луне, и даже смерть и та прошла рядом. Не было только близости, той, о которой втайне думал каждый… И вот теперь она уедет. Навсегда».
Вот и станция. Извозчики, носильщики, перрон, удар колокола, неловкое молчание… Клим Пантелеевич зачем-то побежал в буфет и купил в дорогу бутылку сельтерской. Второй удар станционного смотрителя, и уже пора. Она протянула кондуктору билет и повернулась на прощание. Ее локоны слегка растрепались, а глаза были растерянные и немного влажные.
— Спасибо… за все, — она приблизилась к его щеке и нежно коснулась губами. — Прощайте, — сглатывая слезы, смущенно проговорила Лика и поднялась в вагон.
— Прощайте, — тихо вымолвил Ардашев.
Поезд тронулся и скоро совсем исчез из виду. И только где-то вдали на купоросном небе восклицательным знаком отпечатался дымный след расставания.
Назад Клим Пантелеевич отправился на роскошном американском «Грейт-Арроу» с довольно мягким ходом. Водитель хоть и был лихачом, но вел машину вполне надежно. Он успел похвастаться, что его автомобиль имел водяное охлаждение и мощный двигатель. Новая техника легко оставляла позади себя линейки, пароконные экипажи и пролетки.
От грустных мыслей присяжный поверенный избавился сразу, едва начал размышлять об устройстве бомбы. Он достал из внутреннего кармана записную книжку и попытался восстановить в памяти ту самую схему, которую накануне вечером рисовал у себя в номере.
Вспомнились слова Лики о том, что взрыв раздался после того, как коридорный уронил коробку. «Стало быть, — рассуждал Ардашев, — злоумышленник сконструировал взрывной механизм в виде полой трубки, в которую, очевидно, входил цилиндр, сжимавший пружину. В сжатом состоянии она находилась благодаря шпильке, проходящей через те самые две дырочки, которые я обнаружил. Именно к этой шпильке и была привязана веревка, другой конец которой был примотан к крышке коробки. По всей видимости, английский агент рассчитывал, что в момент, когда Распутин поднимет крышку, веревочка выдернет шпильку, и цилиндр, находясь под действием пружины, выскочит из трубки, ударит по капсюлю, и произойдет детонация. Но коридорный уронил коробку, и шпилька не удержалась…» Продолжая обдумывать детали недавнего покушения, присяжный поверенный достал монпансье и угостился прозрачной конфеткой.
Моторный экипаж въехал в тоннель у Байдарских ворот. Водитель усиленно жал на клаксон, предупреждая встречный транспорт о своем появлении. Опасный участок дороги закончился, и «Грейт-Арроу» выкатился на свет божий. Распугав сидевших на скалах грифов, он понесся к Ялте.
24 Двоедушник
Известие о взрыве бомбы в фойе гостиницы «Ялта» полковник Ладыженский получил почти сразу. Телефонный доклад капитана Мяличкина был краток, но обстоятелен: несмотря на то, что английский агент был убит, взрыв все-таки произошел. А это значит, что в городе орудует второй британский шпион. Но кто он? По словам коридорного, коробку для Распутина ему передал посыльный. Подробно допросить раненого лакея пока не удалось — от большой потери крови он впадал в беспамятство. Однозначно ответить на вопрос, был ли посыльный агентом или нет, пока тоже не представлялось возможным. Вероятно, его просто наняли для доставки. И, возможно, новая попытка покушения на старца произойдет в ближайшие дни. Следовательно, не теряя времени, капитану необходимо немедленно убедить Распутина покинуть Ялту. Но где гарантия, что убийца не отправится за ним? Как бы там ни было, но к этому сибирскому мужику следует приставить круглосуточную охрану. Кроме ротмистра Берга нужен по крайней мере еще один человек. Видимо, его тоже придется командировать из штаба Одесского военного округа. Мяличкину же ни в коем случае не следует «светиться». Его задача — находясь в тени, высматривать второго вражеского лазутчика. «Надо же, — усмехнулся полковник и откинулся на спинку кресла, — сказанул — «вражеского»! С каких это пор страны «сердечного согласия»[13] стали вражескими?.. А вот и стали. В разведке союзников не бывает, — он выбрал из коробки регалию и закурил. — А этот Ардашев — тот еще фрукт! Пропорол горло британцу и «ой!» не сказал. Самообладание у него — дай бог каждому! Да-с, начали заниматься Распутиным, а вышли на геликоптеры. Кто бы мог подумать?» Ладыженский проглотил очередную порцию ароматного дыма и потянулся к графину с водой, но в этот момент послышалась трель телефонного звонка. Александр Петрович снял трубку:
— Да… здравия желаю, Иннокентий Всеволодович… хорошо… жду…
«Вот так так! Князь Мирский желает аудиенции. Что ж, посмотрим, что скажет».
Начальник Азиатского департамента МИД России не заставил себя долго ждать. На этот раз он появился один. Ладыженский предложил ему сесть. Заняв место в кресле напротив, князь неторопливо достал папиросу, постучал о крышку портсигара и с удовольствием затянулся.
— У меня для вас, Александр Петрович, плохие новости: англичане знают о каждом шаге вашего человека в Ялте. Судите сами: из перехваченной шифрограммы нам стало известно, что мой предшественник — Клим Пантелеевич Ардашев — по странному стечению обстоятельств тоже находится в Ялте. Более того, как следует из сообщения, на него было совершено покушение. Однако жертвой стал сам нападавший — агент Кадберт Борнхил. Исходя из того, что шифрованная телеграмма была передана английскому атташе уже после смерти Борнхила, можно заключить, что это сделал его сообщник. Он же и организовал не совсем удачное покушение на Распутина.
— Вы хотите сказать, что среди нас затесался предатель?
Князь кивнул.
— Только мне по нраву другое слово — двоедушник. Так славяне называли существо, которое имело две души — человеческую и демоническую. После смерти двоедушника человеческая душа уносилась на тот свет, а вторая, демоническая, превращалась в упыря.
— Как его ни называй, а от этого не легче.
— Скажите, ваш человек сотрудничает с Ардашевым?
— Да. Кстати, капитан Мяличкин передал ему от вас привет.
— Вот как? — усмехнулся Мирский. — Ну что ж, это неплохо. Тогда следует подключить к делу коллежского советника.
— Простите?
— Клим Пантелеевич Ардашев ушел в отставку коллежским советником. — Князь затушил папиросу и, глядя в глаза Ладыженскому, спросил: — Извините за неприятный вопрос, Александр Петрович, но в нашем деле, как известно, неуместного любопытства не бывает: вы доверяете своему помощнику?
— Капитану Мяличкину? — от удивления у полковника округлились брови. — Безусловно.
— Хорошо, — Мирский слегка поморщился. — Тогда пусть он введет в курс дела присяжного поверенного. Только о том, что Клим Пантелеевич займется поиском изменника, должны знать всего четыре человека: вы, я, капитан и сам Ардашев. Будем надеяться, что известная пословица — рыбак рыбака видит издалека — весьма точно отразит то, что мы от него ждем. Эх, Александр Петрович! Если бы он согласился вновь вернуться в наше ведомство, мы бы такого купоросу англичанам в джин добавили!
— Так чего вы ждете? Поговорите с ним.
Покачав головой, Мирский сказал:
— Откажется. Я его слишком хорошо знаю. Он человек увлекающийся и целиком поглощен адвокатской практикой; вижу, что она ему нравится. Однако, если, упаси Господь, начнется война, мы вновь позовем его. Вот тогда, я в этом нисколько не сомневаюсь, он согласится к нам вернуться. Впрочем, и сейчас ему волей-неволей пришлось включиться в эту шпионскую игру. И результат налицо: Кадберт Борнхил отправился к праотцам.
— Да. Но угроза нового покушения осталась.
— Это так. Но ведь с момента нашего последнего разговора прошло не так много времени, а ситуация значительно прояснилась. Смотрите: кроме ликвидации упомянутого Борнхила мы знаем, что в Ялте есть еще один английский агент, который нацелен на террористический акт в отношении Григория Распутина. Кроме того, нам совершенно ясно, что где-то поблизости сидит британский информатор.
— Вдобавок ко всему господин Ардашев сообщил капитану Мяличкину, что одновременно занят расследованием убийства полковника Левицкого — начальника штаба 83-го пехотного Самурского полка, дислоцированного в Ставрополе. Полковник, судя по всему, изобрел некое устройство — оно называется «автомат перекоса», — с его помощью можно поднять в воздух любой геликоптер.
— Да, — Мирский наморщил лоб, — я что-то читал о неудачных опытах французских изобретателей автожиров. Думаю, в военное время этот летательный аппарат мог бы оказать неоценимую помощь при эвакуации раненых.
— А представляете, какая паника начнется у неприятеля, если на геликоптере рядом с пилотом посадить стрелка и установить пулемет Льюиса или Максима?
— Страшно подумать, — согласился князь.
— Вот-вот. Прознав об этом, англичане начали охоту за его чертежами, но в дело вмешался Ардашев…
— Клим Пантелеевич верен себе — за все берется сам. Мог бы и в жандармерию обратиться, и в полицию. Но нет, уж коли ему бросили вызов, ни на шаг не отступит, до конца дойдет. — Мирский поднялся. — Если появятся новости, Александр Петрович, звоните. Я подъеду, обсудим.
— Непременно, Иннокентий Всеволодович.
Полковник проводил гостя до двери и снова сел за стол. Он достал лист почтовой бумаги, обмакнул в чернильницу перо и вывел всего одно слово: двоедушник. А рядом поставил большой вопросительный знак.
25 Сон в руку
Генерал-майор Думбадзе ехал на заднем сиденье «Руссо-Балта» в штаб дивизии. По-хозяйски осматривая улицы Ялты, он механически отмечал упущения местной управы, которые по обыкновению дополнял, а иногда и отменял собственными распоряжениями.
«У рюмочных и трактиров грязища! Лоточников давно пора выгнать из центра города на окраину. Ишь, расчирикались, точно воробьи на току! Шуму много, а проку мало», — рассуждал Иван Антонович, но мысли снова возвращались к странному дурному сну, от которого до сих пор сердце стучало динамо-машиной.
Грезилось старому вояке, что на груди у него, будто на солнечной полянке, пригрелась гадюка. Серая чешуйчатая мерзавка шипела, высунув жало, и, раскрывая пасть, заглядывала ему в глаза. А взгляд у нее был умный, человеческий. Хотелось тотчас же сорвать эту нечисть с тела и отшвырнуть подальше, но руки, словно чугунные, отказывались повиноваться. Вот и мучился он, отворачиваясь от наглого пристального взора двух немигающих глаз, и слушал длинное и бесконечное шипение наглой твари. От бессилия и безысходности он заплакал… А проснулся от того, что супруга, разбуженная судорожными, почти детскими всхлипываниями мужа, ласково, нежными поцелуями разбудила его. «Ах, милая моя супружница, почему же раньше я не встретил тебя? — улыбнулся своим мыслям генерал. — Недаром говорят в народе, что третья жена — самая любящая».
«Руссо-Балт» пофыркал и остановился около длинного одноэтажного здания. У входа во фрунт вытянулся часовой, а внутри дежурный офицер, чеканя шаг, сделал утренний доклад. Все, как обычно, да вот только в глазах у штабс-капитана блеснули недобрые искорки. «Да что это я? — пронеслось в голове. — Старею, что ли? Пора взять себя в руки».
Думбадзе прошествовал в кабинет, налил из графина полный стакан воды и опустошил. Не помогло. На душе все равно было муторно. Стараясь больше не думать о неприятном, Иван Антонович открыл папку с надписью «Для ознакомления». Перед ним лежала срочная депеша, принятая на аппарате Юза, с наклеенными кусками ленты: «Высочайшим указом Его Императорского Величества сего дня генерал-майор Думбадзе освобождается от должности ялтинского градоначальника с определением в распоряжение военного министра».
«Вот и сон в руку, — вздохнул генерал. — Но с чего бы это? Что случилось? Неужели высочайший указ — следствие моего недавнего разговора с Государем? Неужто этот бородатый прохиндей ближе Николаю Александровичу, чем преданный и раненный в боях офицер? Куда же в таком случае придет Россия? И что будет с ее народом?»
Стало жарко. И противно. Генерал расстегнул верхнюю пуговицу мундира, поднялся и отворил окно. В комнату ворвался свежий морской воздух. Снедаемый сомнениями, он нервно заходил по комнате. Потом открыл потаенную дверцу шкафа, достал бутылку греческого коньку, налил рюмку и, стараясь отвлечься от дурных мыслей, смакуя напиток, выпил содержимое. Приятная теплота прошлась по телу, и холодное самообладание вновь вернулось к старому солдату.
Неожиданно зазвонил телефон. Думбадзе подошел к столу и снял трубку. На проводе был директор департамента полиции Белецкий.
— Добрый день, — сухо, без малейших оттенков дружеского тона поздоровался чиновник.
— Слушаю вас.
— Как ваше здоровье?
— Благодарю, не жалуюсь.
— А навязчивые идеи, случаем, не мучают? — с хорошо слышимой издевкой осведомился Белецкий.
— Простите? — не понял Думбадзе.
— Вчера на мое имя, а также в канцелярию министра внутренних дел от вас пришла странная телеграмма. Странная, Иван Антонович, это самое мягкое слово, которое вертится у меня на языке. Я вот только понять не могу, на что вы рассчитывали, когда испрашивали у меня и Александра Александровича разрешение на убийство Распутина? Вы что, в самом деле надеялись получить от нас карт-бланш на преступление? Вы вообще-то в своем уме?