– Блуд, ты ли это?
Боярин замер, уставившись на Рогнеду, как на видение:
– Рогнеда…
Та поправила:
– Анастасия. Как жив-здоров?
– Благодарствую…
Бывшая княгиня стояла с заступом в руках. Ярослав вдруг потянул его себе:
– Дай.
Мать отдала, княжич поспешил присоединиться к трем монахиням, перекапывавшим грядки чуть подальше. Видимо, и это было здесь привычным! Княжич копал, точно простой мальчишка! Но вспомнив, что заступ только что был в руках у самой Рогнеды, Блуд совсем запутался. Что, и она копала?! Словно поняв его невысказанный вопрос, та рассмеялась:
– Мы здесь все делаем сами.
Откуда Блуду знать, что возню с грядками затеяла беспокойная княгиня. Ее неугомонная натура никак не могла сидеть над рукоделием целыми днями, видя, как пропадает зря столько земли, и понимая, какие выгоды упускаются! Однажды Рогнеда принялась говорить матушке Ирине об упущенных выгодах, та вздохнула:
– Сама знаю, да столько времени руки до огорода не доходят.
– Благослови нас с сестрами заняться?
– Да тяжелый это труд.
– Ничего, с божьей помощью.
С божьей помощью монахини завели не только большой огород, теперь дававший почти все овощи к столу, но и корову, десяток овец, кур и теперь собирались посадить гусыню высиживать потомство. А еще в трапезной у окна встал ткацкий стан, и два других ждали своей очереди, чтобы разместиться в пристройке, которую спешно возводили для хозяйственных нужд. Монастырь обрастал большим хозяйством. Немалая заслуга в том была бывшей княгини. Помня свой изяславльский опыт, Рогнеда принялась за дело с княжеским размахом, иногда приходилось и осаживать, напоминая, что основное для монахинь все же моление, а не только послушание на дворе. Но игуменья Ирина видела, что затеянное Анастасией приносит немалый доход уже сейчас, а в будущем даст еще больший, потому не противилась, ведь деньги нужны прежде всего на постройку собственного храма, пока ходили в Десятинную, только мечтая о своем. Рос и сам монастырь, в новой постройке должны были разместиться еще пятеро новых послушниц, желающие уже приходили, пока помогали только днем, на ночь возвращаясь домой. Значит, нужны и новые кельи, новая трапезная, молельная…
Рогнеда блестела на Блуда глазами, радуясь его приходу. Тот вдруг вспомнил, как сначала не любила его молодая княгиня, пока он не стал кормильцем маленького увечного Ярослава. Много сил вложил в этого княжича боярин, много раз плакал от его требований Ярослав, а у самого Блуда сердце кровью обливалось, но кормилец заставлял и заставлял малыша вставать на ножки, пересиливая боль и страх. Страх перед болью был даже сильнее самой боли, а бороться с ним гораздо тяжелее. Как объяснить совсем маленькому человечку, что надо себя пересилить, чтобы справиться с увечьем? Где лаской, где силой, но Блуд сумел это сделать, Ярослав встал на ноги вопреки всем предсказаниям, он ходит, хотя и хромая, сидит в седле и бьется на мечах, пусть и не так споро, как братья. Но это пока, Блуд твердо знает, что воля у княжича уже есть, эта воля поможет ему стать сильнее братьев!
Вот это – душевная боль за хромого княжича – объединяло Блуда и княгиню сильнее всего. Рогнеда посмотрела на Ярослава, копавшего огород, и вдруг сжала запястье боярина:
– Спасибо тебе за сына! Если б не ты, сиднем сидел бы Ярослав…
На глаза Блуда навернулись слезы:
– Да что я… он сам молодец!
Княгиня склонилась чуть не до земли:
– Нет, твоя заслуга, что княжич ходит и в седле сидит. Мой материнский поклон тебе!
Блуд бросился поднимать Рогнеду:
– Что ты! Что ты! Полно!
А к ним уже спешила игуменья Ирина. Потом Блуда с Ярославом кормили монастырским обедом, поили чаем с медом и потчевали засахаренными яблочками. Боярина поразила простота обстановки, струганые столы и лавки, простая посуда, зато очень понравилась еда и душевность обращения. Незаметно пролетел целый день, им совсем не хотелось уходить. Монахини посмеивались над Ярославом, обещавшим завтра прийти и перекопать весь оставшийся огород, просили переговорить с князем, чтобы отдал им под покос землю, что за тыном до самой реки, рассказывали о своих планах завести не одну корову, а несколько…
Когда вышли из терема, на небе уже вовсю светили первые звездочки. Обе лошади стояли, спокойно жуя свое сено, откуда-то издалека доносился собачий лай, перекрикивались две бабы. Блуд подумал, что с удовольствием остался бы в монастыре и сам. Но надо было возвращаться, монахинь уже звали к вечерней службе, потому кормилец с княжичем попрощались с Рогнедой и остальными и потянули своих коней со двора. Уходить не хотелось не только людям, но и лошадям, те не слишком торопились за ворота.
– Ты часто у матери бываешь?
– Часто, – кивнул Ярослав.
– А Всеволод?
– Нет, он не любит. Там работать надо, мать не сидит без дела. Они все не сидят.
Блуд вспомнил порядок на дворе, сытную трапезу и общее довольствие и вдруг поинтересовался:
– Им кто помогает? Деньги откуда?
– А никто не помогает. Есть там один Ефим Косой, и все. А деньги зарабатывают. Рукоделием да вон урожаи растят. Что можно, делают сами, покупают мало, только свечи.
Княжич говорил, как взрослый человек. Хотя он и есть взрослый, в таком возрасте многие уж женятся. Но у княжича его беда с ногой заставила все делать позднее, раньше братьев только читать научился, остальные и вовсе не умеют. Изяслав всего на год старше, а слышно вовсю княжит в Изяславле, женился, скоро детки пойдут. Как-то сложится судьба этого княжича? Ярослав любимый сын у матери, по всему видно, он ближе Рогнеде. Разумен, даже чуть хитер, также как сама княгиня толков и деятелен, из него получился бы хороший князь, если бы… И в этой беде – хромоте – Рогнеда винит и себя, она таким сына родила!
Сама бывшая княгиня в тот вечер долго благодарила господа за то, что надоумил Владимира приставить к Ярославу именно Блуда. А ведь как сначала сопротивлялась сама! Рогнеда почти облегченно вздохнула: с таким наставником, как Блуд, Ярослав не пропадет! На сердце полегчало от того, что увидела – кормилец по-прежнему любит ее мальчика, готов жизнь за него отдать, поможет, чем сможет.
* * *На княжьем дворе настоящий переполох, девки зачем-то гонялись за голубями. Немного понаблюдав, Мальфрид удовлетворенно улыбнулась и поспешила к своему возку. Пора уносить ноги, не то вернется князь, будет не слишком доволен. Бывшая княгиня при любой возможности навещала нынешнюю, точно и не держала никакой обиды на Анну за потерю мужа и своего положения. Вот и теперь, воспользовавшись тем, что ее боярин собрался в Киев, заторопилась вместе с ним. Мальфрид с первого дня взяла нового мужа в руки, терпел, потакал и делал все, что ни потребует.
Сейчас велела подождать в возке, пока сама поболтает с княгиней. Неуклюжий, толстый боярин Старой посопел, но возразить не посмел, тем паче что князя нет дома, а княгиня Анна его не слишком жаловала. Так и сидел в возке, обливаясь потом от желания вылезти размять ноги и еще от голода. Сама, небось, у княгини что вкусное ест, а его тут оставила. Сколько еще ждать? Мальфрид сидит у Анны подолгу.
На сей раз справилась удивительно быстро. Глядя на свою дражайшую супругу, идущую широким шагом к возку, Мотей Старой даже вздохнул: эх, милая, где ж ты была лет этак двадцать назад, когда он мог и на коня сесть, и девкам жару задать? Теперь вон толст до необъятности, неповоротлив и бессилен по ночам. А Мальфрид еще молода и горяча, потому молчит боярин, видя, как из ее ложницы тенью ускользает очередной рослый красавец.
Боярыня подошла к возку, поморщилась, убедившись, что за время ее отсутствия муж ни капли не похудел и по-прежнему занимает большую часть сиденья, оставляя ей слишком мало места, но подобрала подол и полезла пристраиваться рядом. Другого места все равно нет. Старой с удовольствием приобнял свою дражайшую супругу, делая вид, что попросту вжимается в стенку возка, освобождая для нее побольше пространства. Та не поверила, толкнула:
– Ну-ка, двинься еще!
Но двигаться и впрямь было некуда. Мальфрид вздохнула: надо все же потребовать сделать возок пошире, если хочет с ней ездить, а то так и ребра поломать недолго. Под предлогом излишнего веса Старого она уже давно не допускает мужа к себе на ложе. В первые ночи попробовала, потом долго охала, держась за ребра, здоровенное пузо боярина припечатывало ее так, что глаза лезли на лоб. Но Старой и не настаивал, для него уже давно главными стали мед и хороший кусок мяса. Легко найдя ему замену, Мальфрид перестала жаловаться на судьбу и теперь жила в свое удовольствие.
А доставлять себе удовольствие она умела не только по ночам и на ложе. Вот сейчас, мелочь, но приятная… Боярыня хихикнула от мысли о том, что последует за ее появлением на княжьем дворе. Старой, почувствовав, что радость Мальфрид неспроста, насторожился, ох, подведет его жена под неприятности!
– Чему радуешься-то?
Та оглянулась, дернула плечиком:
– Да так… Солнышко светит, птички поют…
Муж подозрительно вгляделся в довольное лицо боярыни:
– Птички и вчера пели.
– Вчера не так, – уже откровенно посмеивалась Мальфрид
– Ясно, – вздохнул супруг. Натворила что-то и довольна, как бы потом полной ложкой расхлебывать ее радость не пришлось. – Княгиню видела?
– Да.
– О чем говорили?
– Да ни о чем. – Мальфрид пожала плечами. Ты умный, но и я не дура, так я тебе и сказала! – Забота у нее, все лицо пятнышками весенними покрылось, конопатая твоя княгиня!
– А ты и рада! – фыркнул боярин. Если этому радуется дуреха-жена, то ладно, пусть себе…
А Мальфрид постаралась отвернуться, чтобы муж не заметил ехидную ухмылку, которую она едва сдерживала. Пакость явно удалась, только вот не посмотреть, что же теперь будет с княгиней?
Князь вернулся через два дня. Довольный увиденным – все же много построено, растут новые грады по границе со Степью, надежный заслон будет – он спешил поделиться этим с Анной. Не раз говорил жене о своей задумке, не раз почти хвастал крепостями, которые строит. Но Анна то и дело тяжела, потому недужна, ей все нельзя, даже поехать посмотреть не может. Когда в этот раз стоял, глядя на новые стены Белгорода, вспомнилось, как Рогнеда, будучи тяжелой двумя сыновьями, даже от киевлян отбивалась, не давая себя украсть. Анна слабее, ту, как хрупкую вещь, и трогать не смей, если она в тяжести. Берегут, холят, а дети все одно мрут, едва родившись. Правда, есть и выжившие, уже двое сыновей и дочь. Кто-то теперь будет?
Владимир спешил, хотелось погладить округлившийся живот жены, послушать, шевелится ли дите. Анна, как обычно, сидела, обложенная подушками. Князь только успел подумать, что зря она все время сидит, надо бы ходить побольше, но сказать ничего не успел, замерев от изумления. Лицо обернувшейся к нему княгини было красней вареного рака!
– Что?! – ахнул Владимир. – Что случилось?!
Губы Анны дрожали, она готова разреветься, но сдерживалась изо всех сил.
Оказалось, что княгиня, лицо которой каждую весну становилось конопатым, и ничто с этим не могло справиться, пожаловалась на свою беду заехавшей к ней Мальфрид. Боярыня быстро подсказала, мол, была конопатой в юности и сама, да избавлялась легко. Есть такое снадобье, лицо от него белое и нежное. Состав снадобья Мальфрид нашептала бедолаге на ушко, еще поболтала и уехала. Не успела она сесть в свой возок, как челядь уже собирала для княгини… голубиный помет!
– Что?! – изумился Владимир.
– Да-а… – все же залилась слезами Анна.
Остальное досказал князю лекарь, приехавший когда-то с ней из Царьграда. Снадобье составили и, не спросив его, сразу намазали княгиню, уж очень той хотелось к мужнину возвращению избавиться от многочисленных конопушек, делавших обличье совсем некрасивым.
– И что в том снадобье?
– Медовый взвар, мята, ромашка и голубиный помет.
Видя, что князь брезгливо скривился, лекарь развел руками:
– Это ничего, мы и яд иногда используем, но помета было слишком много, целый фунт!
– Сколько?! – ужаснулся Владимир. Представить, что на лицо княгини вымазали фунт голубиного помета, он просто не мог.
– Да, – снова сокрушился лекарь, – слишком много! Это вызвало покраснение лица, которое будет трудно убрать. Теперь княгине нельзя на солнце очень долго.
– Плевать на солнце, пусть в тереме сидит, все одно с такой рожей на люди не покажешься! Кто снадобью научил?
Анна, слышавшая слова князя, заревела в голос:
– Мальфрид…
– Сыскать и притащить сюда!
Справились быстро, Старой еще жил у своего родственника неподалеку от княжьего двора. Боярин, услышав, что его жену требуют к князю, посмотрел на красавицу долгим взглядом:
– Что ты натворила, когда была у княгини?
– Ничего… – скромность Мальфрид была явно напускной.
– Лучше скажи сразу, чтоб знал, откуда беды ждать! – Старой схватил жену за запястье.
Та выдернула руку, преувеличенно возмущаясь:
– Ничего я не натворила! Дала княгине совет, как от конопушек избавиться.
– И?.. – насторожился боярин.
Мальфрид делано пожала плечами:
– Откуда мне знать, что она напутала?
Боярин хотя и толст и ленив, но не глуп, сразу сообразил откуда ветер дует, усмехнулся:
– Сама беду на себя накликала, сама и выпутывайся.
Но, уже сажая в возок, все же поинтересовался:
– А чего насоветовала-то?
Губы Мальфрид дрогнули в усмешке помимо ее воли:
– Голубиным пометом мазать.
– Чем?! Сгорит ведь!
– Его в снадобье чуть надо было, может, много добавила?
Глядя в хитро блестящие глаза супруги, Старой покачал головой:
– Ты там-то не радуйся, не то все поймут.
– Не бойся, не дура! – огрызнулась боярыня.
Похожий разговор состоялся в княжьем тереме, Мальфрид повторила состав снадобья, честно-честно глядя в глаза князю, мол, медовый взвар, мята, ромашка и голубиный помет.
– Ты этим мазалась?
Бывшая княгиня скромно опустила глазки:
– Да, князь, в девичестве еще, чтобы лицо белее было…
– Целым фунтом помета?! – ахнул Владимир.
Глаза боярыни полезли на лоб:
– Каким фунтом?! Всего-то золотник нужно.
Князь рухнул на лавку, зайдясь от хохота. Лекарь из дальнего угла смотрел на него с недоумением. Вытирая слезы, Владимир махнул рукой византийцу:
– Поди сюда. Сколько княгиня помета взяла?
– Фунт… – осторожно протянул тот.
– А надо было? – повернулся к Мальфрид князь.
Та, с трудом сдерживая довольную улыбку, скромно протянула:
– Золотник только…
– Ах! – всплеснул руками лекарь. – Это же почти в десять раз разница!
С лица князя еще не сошла улыбка, но он все же поинтересовался:
– Ты кому состав говорила?
– Как кому?
– Ну, кому из боярынь рассказала, сколько чего надо?
– Да никому, – пожала плечами Мальфрид, – самой княгине на ушко и сказала, чтоб другие не слышали.
И снова терем потряс хохот князя. Он решил, что Анна сама увеличила количество помета, чтобы отбелить лицо скорее. Мальфрид уехала обратно, все также довольно улыбаясь, а Владимир долго еще не мог поцеловать свою жену не столько потому, что лицо было красно и сильно болело, но и потому, что, оказавшись рядом, живо представлял фунт голубиного помета на ее щеках.
Боярин Старой постарался скорее увезти свою супругу подальше, чтобы еще чего не насоветовала.
* * *По весенней воде в Киев на торжище прибывают ладьи отовсюду, в том числе и из вятичских земель, не так давно взятых твердой рукой князя Святослава. Привезли и дань, и то, чем поторговать можно.
Парням, что идут на торг впервые, все любо и интересно.
Много раз водивший вятичские ладьи на киевский торг Хотей постарался встать чуть в стороне. Лучше спины погнуть да притащить, что надо, издалека, чем в этом шуме и гаме быть весь день. Пристали к берегу почти на краю, подальше от Почайны, чтобы ее вода не тащила лодьи по течению. Парням долго разглядывать торг в первый день не пришлось, Хотей быстро разыскал данника, что скору переписывал, привел его к костру, который разожгли вятичи у своих лодей, усадил, угостил, подарил связку вевериц, чтоб был снисходительней. Тот быстро все пересчитал, выправил виру, что дань с племени уплачена, велел тащить к княжьим кладовым, а сам отправился прятать свою скору. Хотей взял с собой четверых, в том числе и Власка. Они подняли на плечи огромные тюки со шкурками и потопали на княжий двор. Там еще один приставленный все пересчитал, сверил с вирой и объявил, что не хватает двух десятков шкурок. Вятичи возмутились, а Хотей отвел хитреца в сторону, что-то говорил, показывая рукой на сложенные тюки, тот сначала отрицательно качал головой, потом кивнул. Вятич позвал к себе Власка, дал в руки связку вевериц и велел идти за киевлянином, куда скажет.
Пока остальные распаковывали тюки и разбирали скору по кладовым, вятич отправился со смотрящим подальше от княжьего двора. Шел, стараясь не глазеть по сторонам, все боялся, что рот раззявит и потеряется. Было от чего, народ вокруг шумел и сновал туда-сюда, слышался говор и смех. Девушки, одна другой краше и разряженней, вовсю завлекали симпатичного парня, но тот молча топал за киевлянином. Наконец, они пришли к какому-то двору, гораздо меньше княжьего и беднее его, но тоже со столбовыми воротами, за тыном, какой не каждая вятичская весь имеет. Киевлянин постучал ногой в закрытые ворота, там зло отозвался пес. Ждать пришлось довольно долго, потом калитка сбоку от ворот слегка приоткрылась, в нее выглянуло заспанное лицо румяной глуповатого вида девки. Киевлянин потребовал:
– Стрыя покличь!
Девка для начала переспросила:
– Чево?
– Стрыя, говорю, зови!
– А-а… – протянула соня, и было непонятно, осознала ли она, что требуют. Вряд ли, но со двора уже доносился грубый мужской голос: