Предслава вошла и встала подле двери. Отец повел рукой, подзывая ближе, но вдруг княгиня попросила:
– Князь, дозволь слово молвить?
Владимир удивленно кивнул:
– Говори…
– Негоже княжне, дочери гордой Рогнеды, идти за простого боярина, пусть и знатного рода. Да еще и так далеко, в Новгород! Что люди скажут? Что мачеха отправила падчерицу с глаз долой? Неужто княжну не сосватает какой князь или король? Неужто мы ей не найдем порфирородного жениха? – Анна прошла по хоромам и остановилась подле Предславы. Большие глаза девушки стали просто огромными. Обычно княгиня старалась не оказываться с ней рядом, но сейчас не до того. Владимир даже вздрогнул, перед ним стояли точно две его жены – постаревшая и оплывшая блеклая Анна и красивая, точно появившаяся из давних лет… Рогнеда! Сердце князя зашлось, он забыл, зачем дочь здесь, не слушал, о чем говорит жена, только рассеянно кивал.
А княгиня убеждала мужа и всех остальных, что княжну они выдадут замуж за венценосного жениха.
– А если боярин хочет породниться с князем, то пусть берет в жены… Феофано! – Анна кивнула на стоявшую в стороне свою дочь.
От таких слов челюсти отвисли не только у Блуда и Предславы, изумились все, кто слышал! Блуд пришел в себя первым, объявив:
– Остромир сватает Предславу. Она же старшая!
– Ну и что? – довольно заявила княгиня, возвращаясь на свое место подле Владимира. – Ей мы мужа найдем и без бояр, а чтобы породниться, хватит и Феофано!
Возражать было нечем. Даже князь только со вздохом пожал плечами:
– Быть по сему…
Предслава выбежала из хором, не дожидаясь разрешения отца. Тот растерянно смотрел вслед дочери, хорошо понимая, что она не простит, ведь, наверно, хотела уехать в Новгород к любимому брату. Тут и Владимира стала разбирать злость. Ишь ты, как они хитро без него решили! Сосватать Предславу за новгородского боярина, чтобы и брат и сестра жили рядышком, а он тут один? Почему один, князь не смог бы объяснить, просто вдруг показалось, что если уедет Предслава, то он осиротеет. Нет, он этого не допустит! Молодец княгиня Анна, ловко все придумала. Феофано тоже княжна, да еще и породовитей Предславы будет, в ней кровь византийских императоров! А что не так хороша, так и боярин не добрый молодец.
Владимир утешал сам себя, понимая, что обижены будут и брат и сестра. Сердце снова, в который уже раз за последнее время заныло, предвещая бессонную ночь и тяжкие мысли. Рогнеда отдала бы дочь за боярина? Успокаивая себя, решил, что нет, в глубине души понимая, что отдала бы, ведь в Новгороде Ярослав.
Позже Предслава рыдала у себя в ложнице, бормоча сквозь всхлипывания:
– Без их позволения уеду… В монастырь, как матушка уйду…
К утру она действительно решила уйти в монастырь, не могла больше видеть ни отца, ни мачеху!
Утром раздался тихий стук в дверь. Решив, что это Блуд пришел попрощаться, Предслава хлюпнула носом, накинула на плечи большой плат, чтобы скрыть голые руки, и открыла дверь. Пусть мачеха говорит что хочет! Она не написала письма брату, хоть на словах что передаст. Но на пороге стоял… князь. Невольно отступив перед ним в ложницу, Предслава отвернулась, чтобы скрыть заплаканные глаза. Владимир сел на лавку, под его глазами были темные круги, видно, не спал. Устало вздохнул:
– Предслава, не сердись на меня, что от себя не пускаю… Ты одна у меня осталась.
Дочь изумленно уставилась на отца, забыв о скрываемых следах слез.
– Одна? У тебя жена, дети, князь.
– Из Рогнедичей одна. Ярослав далече, только ты на мать и похожа… Не бросай меня…
Перед княжной сидел уставший, почти беспомощный человек, которому совсем не так весело жить, которого мучают ночные кошмары, болезни и совесть. Почему-то именно это сейчас прочитала Предслава на лице отца. И ужаснулась сама себе: как она могла уехать, бросить князя одного с этой… этой… мачехой, короче говоря!
На седеющие волосы князя легли нежные пальчики княжны:
– Не печалься, отец, я рядом с тобой. Да только нужна ли тебе?
Горечь в голосе Предславы говорила о том, что она все понимает. Князь прижал ее к себе, уткнулся лицом в плат, почти застонал:
– Я любил… я так любил твою мать!..
Блуд увез в Новгород княжну Феофано. А свой разговор в ложнице Предславы князь Владимир быстро забыл. Княгиня же радовалась возможности и дальше досаждать падчерице, при любой возможности называя ее несостоявшейся невестой, потом неудачной невестой, потом отказухой, забыв, что сама и отказала свату. Услужливые боярыни поддакивали, насмешливо глядя на княжну. Предслава старалась не попадаться на глаза мачехе и ее приживалкам.
Через некоторое время она вдруг решительно потребовала от князя отпустить ее жить в Предславино. Владимир подивился, но, чувствуя себя виноватым перед дочерью, уступил. Княжна хорошо подгадала время разговора с отцом, княгиня уехала на прогулку. Получив согласие князя, Предслава едва не бегом отправилась собираться. Когда княгиня вернулась, падчерицы уже и след простыл.
Ярослав смотрел на младшую сестру и не испытывал к ней никаких теплых чувств. Княгиня назвала дочь именем своей матери – Феофано. Большей нелепицы для тех, кто когда-либо видел византийскую красавицу-императрицу или хотя бы слышал о ней, не могло быть. Ребенку можно дать имя очень красивой бабушки, но вот будет ли она сама привлекательна, кто знает? Предслава похожа на Рогнеду, Ярослав на деда Рогволода, Святополк на своего отца Ярополка, а дети Анны повторили свою мать. И сыновья Станислав, Позвизд, Судислав, и дочь Феофано также серы и бесцветны. Блеклые, точно выцветшие волосы, такие же ресницы, глаза, кожа…
Остромир с легким укором покосился на Ярослава, – мол, ты же твердил, что сестра красавица, – но вслух ничего говорить не стал. Князь развел руками:
– Я сватал тебе Предславу.
– А эта? – шепотом поинтересовался у него боярин.
Ярослав с досадой махнул рукой:
– Это Феофано, дочь Анны!
И столько презрения к некрасивой мачехе и некрасивой сестре звучало в его словах, что серые щеки девушки вмиг стали пунцовыми, а на глаза навернулись слезы. Но и это не смягчило князя. Прошипев: «Ненавижу!», он быстро, почти не хромая, удалился. Остромиру стало жаль девушку, из глаз которой сами собой брызнули слезы. Невеста годилась боярину в дочери, но брать такую за сына Вышату он не стал бы. Все же подошел, жалея, погладил пепельные волосы. Феофано разрыдалась окончательно. Остромир неумело уговаривал девушку:
– Ну, ну, успокойся… Не за князя же идешь, за меня… Успокойся…
Он нашел Ярослава на берегу. По тому, как князь смотрел на вяло текущую воду Волхова, как до сих пор не разжались его кулаки, понял, что Ярослав разгневался не на шутку. Остромир решил посмеяться:
– Князь, что ты? Ну, перепутали невесту, невелика беда.
Князь обернулся. Его глаза горели бешенством, губы дрожали:
– Перепутали?! Нет, он не перепутал! Я Предславу сватал, понимаешь, Предславу!
– Да угомонись ты, – даже растерялся боярин. – Я согласен взять Феофано, согласен. Девушка не виновата, что некрасива, с лица воды не пить…
Ярослав снова резко отвернулся к Волхову, глаза сузились.
– Не в ней дело! Пусть себе. Да только я свою сестру сюда хотел, понимаешь? А теперь он Предславу куда? Подальше от Киева и Новгорода, к печенегам куда-нибудь?
Остромир даже испугался такой мысли:
– Ты что говоришь, князь? Она же христианка, какие печенеги?!
Ярослав обреченно махнул рукой, устало вздохнул:
– Ну, значит, совсем в девках останется. Будет в Киеве держать, чтоб я туда душой рвался, а поделать ничего не мог!
Только тут Остромир понял, почему так бесится Ярослав. Он хотел привезти в Новгород единственного дорогого в Киеве человека – сестру Предславу, устроив заодно и ее жизнь. Отец решил по-другому: отправил вместо нее младшую дочь, лишив Ярослава надежды даже видеть любимую сестру. Ярослав такого не простит, или Остромир плохо знает новгородского князя.
– Ярослав, у меня подрастает сын Вышата. На следующий год за него сосватаем.
– Не отдаст! – отрезал князь. Остромир вздохнул, правильно… Он заметил, что Ярослав не зовет князя Владимира ни по имени, ни просто отцом, ни даже князем, просто говорит «он». Ой-ой, не было бы лихо…
– А Предслава и правда красавица…, – вдруг почти мечтательно произнес князь. – Ты Рогнеду видел?
Остромир кивнул:
– Только в монастыре. Но все равно хороша.
– Предслава в нее. Только губы отцовские.
Вспомнив яркие, чувственные губы князя Владимира, боярин покачал головой – да уж, дочери досталось все лучшее от ее родителей. Чего бы ни взять и Феофано от князя хоть чуть?
* * *С печенегами ни войны, ни мира. Одно слово – степняки, с одним договоришься, другой налезает, этого усмиришь, третий тут как тут… И разбить невозможно, не станешь же, бросив Киев, гоняться за каждым по степи. Пока он будет воевать с набежниками в одном месте, другие Русь порушат в другом. Князь никогда не забудет сидения вместе с бабкой княгиней Ольгой и братьями Ярополком и Олегом за киевскими стенами, когда печенеги осадили город, пока князь Святослав не примчался выручать своих родных. Это было и страшно и обидно. Еще тогда ломали голову, что делать, чтобы защититься от таких набегов. Русичей издревле степняки мучили, ведь Змиевы валы в глубокой древности копаны. Только валы не защита, потому как давно осыпались и пройти их нетрудно.
Остромир кивнул:
– Только в монастыре. Но все равно хороша.
– Предслава в нее. Только губы отцовские.
Вспомнив яркие, чувственные губы князя Владимира, боярин покачал головой – да уж, дочери досталось все лучшее от ее родителей. Чего бы ни взять и Феофано от князя хоть чуть?
* * *С печенегами ни войны, ни мира. Одно слово – степняки, с одним договоришься, другой налезает, этого усмиришь, третий тут как тут… И разбить невозможно, не станешь же, бросив Киев, гоняться за каждым по степи. Пока он будет воевать с набежниками в одном месте, другие Русь порушат в другом. Князь никогда не забудет сидения вместе с бабкой княгиней Ольгой и братьями Ярополком и Олегом за киевскими стенами, когда печенеги осадили город, пока князь Святослав не примчался выручать своих родных. Это было и страшно и обидно. Еще тогда ломали голову, что делать, чтобы защититься от таких набегов. Русичей издревле степняки мучили, ведь Змиевы валы в глубокой древности копаны. Только валы не защита, потому как давно осыпались и пройти их нетрудно.
Что тогда защита? Анна отвечала:
– Молитва, вознесенная к Богу от души.
Князь верил и не верил. Разве не от души молили о помощи жители тех весей, какие заживо сжигали, или те, чьи родные угнаны в неволю? Разве не от души молил о помощи сам князь? Нет, не до русичей Богу видно… Самим защищаться надо. Не с одной молитвой против набежников вставать, а с мечом да за хорошей стеной. И чтоб не дни пути от града до града, а один у другого на виду, чтоб костер, зажженный на одной стене, увидели на другой, чтоб не вестники несли сообщение о нападении Степи, а вот такие костры.
Эта мысль пришла князю Владимиру еще тогда, в северских землях, когда стоял перед сожженной и вырезанной весью, клянясь поставить щит для земель русских.
Когда силу набрал, принялся обновлять Змиевы валы, ставить грады по всей границе со Степью, населять их воями со всей Руси. Теперь уже не одни поляне да северяне от печенегов городились, но и новгородцы, и древляне, и радимичи, и вятичи, и даже дальние новгородцы, весь, чудь… Крепости вырастали на славу, таким любой позавидует. Ставили их по Трубежу и Стугне, по Остру и Суле… Располагали так, чтобы со стены одной был виден огонь, разведенный на другой. Сигнальные костры быстрее всяких гонцов сообщали о приближении степняков. В Киеве по дыму над Витичевской башне понимали, что печенеги переходят витичевский брод. Конечно, не всегда спасали и такие крепости, им самим иногда приходилось туго. Князь едва не погиб под Василевом, смог спрятаться под мостом, когда дружина была посечена, тем и спасся. А Белгород, выдерживавший долгую осаду печенегов, когда Владимир с дружиной ушел в Новгород, перехитрил печенегов, заставив их уйти прочь. Белгородцы наварили из остатков зерна кисель и слили его в колодец. Позвав к себе печенежских послов, показали им якобы чудесный колодец, который сам дает людям пропитание, таких не взять измором. Печенеги поверили, что у русичей в колодцах кисель и сыто, снялись и ушли, чего же сидеть зря? Но степняки все равно налезали на русские города, жгли, уводили людей в полон. И мольбы мало помогали против печенежских мечей.
Князь запретил покупать у степняков лошадей, это сильно разозлило печенежских князей, ведь они растили коней во многом для торговли с русичами. Хотя все чаще правый и левый берега Днепра вели себя по-разному, правобережные печенеги готовы жить мирно, но все равно приходилось ночами стоять в дозорах на стенах крепостей по границе Руси и Степи. И казалось, что так будет продолжаться вечно, всегда враждовала Степь с Русью, всегда и будет враждовать.
* * *Прошло несколько лет. За это время сильно изменился Туровский князь Святополк, повзрослел. Стал разумным правителем, деятельным, толковым. Кто горланил против него – прикусил язык, кто смеялся – примолк. Турово-Пинское княжество встало на ноги. В семье Святополка тоже лад, князь сумел простить жене измену. Только вот прежней любви уже нет, словно спала с глаз пелена, осознал Святополк, что не по зову сердца пошла за него красавица Марина и не по душе жила рядом. Но она блюла честь, и муж не возражал. Даже Рейнберна позволил держать рядом, между супругами точно уговор какой. Епископ не упускал случая, чтобы не завести разговор о предпочтении римской церкви перед всеми остальными, осторожно, исподволь склоняя князя к мысли о необходимости перейти в лоно его церкви. Сначала Святополк попросту отмахивался, он хотя и был крещен, но в душе оставался преданным дедовской вере, в князе причудливо сочетались вера в Христа и Перуна одновременно. Однажды колобжегский священник даже перекрестился, говоря о князе:
– Уж лучше, спаси господи, был бы поганым до конца, тогда хоть можно крестить. А то ведь как отцов имеет двоих, так и вера половинная!
Княгиня Марина в ответ на такую речь вздрогнула: ее больше всего волновало, не грешно ли жить с таким?
Рейнберн усмехнулся:
– А ты живешь?
Замечание вызвало краску на щеках женщины, но она упрямо поджала губы: чего ее укорять, если без приязни замуж выдали!
Но из-за разлада супругов беспокоился не один Рейнберн, король Болеслав тоже при любой возможности напоминал о необходимости родить наследника. Только откуда было взяться наследнику, если князь в ложницу к жене ни ногой?
* * *Закричав, князь проснулся. Сел на ложе, ошалело оглядываясь. Мелко и часто закрестился, отер холодный пот со лба. В который раз снился один и тот же сон – горящий Новгород. Ну почему, почему?! Ведь не он жег, не он разил мечом новгородцев!
Небо местами прикрыто рваными тучами, впрочем, стоящими на месте. Луна пока не выкатилась на чистый проем меж ними, ее смутно угадывающийся сквозь облака свет не позволял что-то толком разглядеть…
Князь снова лег, но уснуть теперь уже не смог до самого рассвета. Он перестал любить ночи, боялся их, потому что боялся прихода именно этого страшного сна. Казалось, должен бы сниться брат Ярополк, идолы с капища, сброшенные в Днепр, даже Всеволод, но только не новгородцы. Что за наваждение? Ночной кошмар стал приходить почему-то после смерти Рогнеды. Неужели она берегла бывшего мужа от такого наказания? Владимир вдруг решил сходить к настоятельнице монастыря матушке Ирине, может, объяснит?
В ложнице он один, чтобы не пугать ночными вскриками жену, спит отдельно. Это неплохо, мужская плоть его уже смирилась, хотя женщин по-прежнему оглядывает с интересом, но княгине не о чем беспокоиться, князь справляется с ненужными желаниями.
Где-то заплакал ребенок, ветер понес его беспокойный плач от дома к дому. Дети… Как знать, кто из них вырастет? Ладно, если хороший человек, если проживет жизнь не во вред другим. А если станет татем или даже просто превратится в тушку без души, способную только думать о еде и считать свою выгоду? У князя дети тоже разные. И не в том дело, что любит одних сыновей больше, других меньше… Владимир вдруг снова сел от неожиданной мысли. А может, в этом и дело?
В детстве Изяслав увидел, как отец едва не зарубил мать. Был еще слишком мал, чтобы понять, почему и за что, но запомнил на всю жизнь. Взрослел в далеком Изяславле в одиночестве, вот и считал себя Рогволодовичем по имени деда, а не отца. Он чуть пережил свою мать Рогнеду, но его сына княжича Брячислава в Полоцке, уж конечно, вырастят в нелюбви к Киеву и князю Владимиру! Святополк, зачатый грекиней Натальей от убитого князем брата Ярополка и потом названный своим, тоже не мог не чувствовать его отчуждения. Владимир после убийства брата взял его вдову грекиню Наталью за себя, чтобы сын уже как бы от него родился, но было поздно. Ни для кого не секрет, что Святополк – Ярополково семя, а значит, прав на Киев имеет больше всех других сыновей, даже больше самого Владимира. Князь всегда остерегался его, особо с тех пор, как умер старший сын Вышеслав. По праву после умершего Вышеслава наследником назвать бы Изяслава, но тот никогда по воле отца не пошел бы. Следом старшие два сына равного возраста – Ярослав и Святополк. Святополк сидел в дальних землях в Турове рядом с Изяславом. Два брата, два нелюбых сына. Какого добра он ждал от этих сыновей?
Вот оно, наказание божье! Любый сын Борис, рожденный болгарыней Оловой, разумен, при том тих и ласков, каким князю хотелось бы видеть сыновей. Но Борис не имеет прав на Киев, не его очередь. Только князь может вдруг объявить наследником не старшего сына, а того, которого захочет. Владимир тяжело вздохнул, объявить-то может, только что из этого выйдет? За Святополком идет Ярослав, тот уже сидит в Новгороде, крепко держит город своей рукой. Новгородцы за Ярослава всегда встанут. Вдруг князя прошиб холодный пот от понимания, почему приходит этот беспокойный сон. Из Новгорода придет его погибель! Ярослав таков, что может пойти против отца и не столько потому, что ему Киев нужен, сколько чтобы взять Русь под себя.