МакИкерн не ответил. Всего лишь час назад он готов был бы сражаться до последнего за свое убеждение в виновности Джимми, но события последних десяти минут сильно его потрясли. Он не мог так просто забыть, что именно Джимми вызволил его из крайне неловкого положения. Правда, теперь он понимал, что положение было не настолько ужасное, как ему показалось вначале. Невиновность мистера Гейлера можно было установить уже на следующее утро, отправив по телеграфу запрос в Частное сыскное агентство Додсона, но все же неприятности могли быть большие. Если бы не Джимми, пришлось бы провести несколько часов в крайне постыдных обстоятельствах, если не хуже. Все произошедшее невольно склоняло его в пользу Джимми.
Но укоренившиеся предрассудки трудно вырвать сразу. Бывший полицейский смотрел с сомнением.
— Знаете что, мистер МакИкерн, — сказал Джимми. — Я вас прошу, послушайте меня спокойно минуту или две. В сущности, у нас с вами нет ровно никаких причин вцепляться друг другу в глотку. Гораздо лучше быть друзьями. Пожмем друг другу руки и бросим цапаться. Я думаю, вы догадываетесь, зачем я вас искал?
МакИкерн не ответил.
— Вы знаете, что ваша дочь разорвала помолвку с лордом Дривером?
— Значит, он был прав! — проговорил МакИкерн как бы про себя. — Это вы?
Джимми кивнул. МакИкерн побарабанил пальцами по столу, задумчиво глядя на него.
— А Молли? — сказал он наконец. — Она…,
— Да, — сказал Джимми.
МакИкерн побарабанил еще.
— Не думайте, что мы хотели что-то провернуть у вас за спиной, — сказал Джимми. — Она сказала, что ничего не будет, если вы не дадите согласия. Сказала, вы всегда были партнерами, и она хочет поступить с вами по-честному.
— Правда? — жадно спросил МакИкерн.
— Я думаю, вы тоже должны поступить с ней по-честному. Я, конечно, не Бог весть что, но она выбрала меня. Поступите с ней по-честному.
Он протянул руку, но МакИкерн не заметил этого. Бывший полицейский смотрел прямо перед собой с каким-то странным выражением, какого Джимми никогда не видел у него раньше — загнанным, испуганным. Эти глаза странно контрастировали с жесткими, агрессивными очертаниями губ и подбородка. Он так сжал кулаки, что костяшки пальцев побелели.
— Поздно! — крикнул он вдруг. — Я теперь уже хочу по-честному, да поздно. Я не стану мешать ее счастью. Но я ее потеряю! Господи, я ее потеряю!
Он схватился за край стола.
— Думаете, я никогда не говорил себе все то, что вы мне сказали в день, когда мы здесь встретились? Думаете, я не знал, кто я такой есть? Лучше всех знал! А она не знала. Я от нее скрывал. Потел от страха, как бы она случайно не открыла. Когда приехали сюда, думал, все, можно не бояться. А тут вы явились, и я увидел вас с ней рядом. Я думал, вы жулик. Вы были с Маллинзом тогда, в Нью-Йорке. Я ей сказал, что вы жулик.
— Вы ей сказали!
— Сказал, будто я точно это знаю. Я не мог сказать ей правду. Говорю, я навел справки в Нью-Йорке и все про вас выяснил.
Теперь Джимми понял. Загадка была решена. Так вот почему Молли согласилась обручиться с Дривером! На мгновение его захлестнул гнев, но он посмотрел на МакИкерна, и гнев утих. Он не мог злиться на этого человека. Все равно, что бить лежачего. Джимми вдруг увидел все происходящее глазами бывшего полицейского и почувствовал жалость.
— Понимаю, — медленно проговорил он. МакИкерн молча стиснул край стола.
— Понимаю, — повторил Джимми. — Вы думаете, она потребует объяснений.
Он на минуту задумался.
— Скажите ей все, — быстро сказал он. — Для вас же так будет лучше, скажите ей все. Идите сейчас и скажите. Да очнитесь вы! — Он встряхнул МакИкерна за плечо. — Идите сейчас и скажите. Она вас простит. Не бойтесь. Идите, найдите ее и расскажите все.
МакИкерн выпрямился.
— Пойду, — сказал он.
— По-другому нельзя, — сказал Джимми.
МакИкерн открыл дверь и попятился. Джимми услышал в коридоре голоса. Он узнал голос лорда Дривера. МакИкерн отступил еще на шаг. Лорд Дривер вошел в комнату под руку с Молли.
— Хелло, — сказал его лордство, оглядываясь по сторонам. — Привет, Питт! Ну что, мы все собрались, а?
— Лорду Дриверу захотелось покурить, — сказала Молли. Она улыбалась, но в глазах ее пряталась тревога. Она быстро взглянула на отца, на Джимми.
— Молли, милая, — хрипловато проговорил МакИкерн, — мне нужно с тобой поговорить.
Джимми взял его лордство за локоть.
— Пошли, Дривер, покурим на террасе. Они вышли из комнаты.
— О чем там понадобилось говорить старикану? — спросил его лордство. — Что, вы с мисс МакИкерн…
— Да, — сказал Джимми.
— Ого, черт возьми, дружище! Миллион поздравлений и все такое прочее, знаете ли!
— Спасибо, — сказал Джимми. — Сигаретку?
Через какое-то время его лордству пришлось вернуться к своим обязанностям в бальном зале, а Джимми остался сидеть на террасе, курить и думать. Было очень тихо. Среди плюща на стенах замка копошились воробьи, где-то вдали лаяла собака. В бальном зале снова заиграла музыка, она доносилась еле слышно.
В тишине звук открывшейся двери показался Джимми резким, как выстрел. Он поднял голову. Два силуэта нарисовались на фоне светлого прямоугольника, потом дверь снова закрылась. Две фигуры медленно двинулись вниз по ступенькам.
Джимми их узнал. Он встал. Он был в тени, и они не могли его видеть. Они шли вдоль террасы. Вот они уже совсем близко. Они не разговаривали, но в нескольких шагах от него они остановились. Чиркнула спичка, МакИкерн закурил сигару. В желтом свете огонька было ясно видно его лицо. Джимми взглянул, и на душе у него стало покойно.
Он тихонько отступил к цветущим кустам в дальнем конце террасы и, беззвучно спустившись на дорожку, тихонько вернулся в дом.
Глава XXX ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Американский лайнер «Сент-Луис» стоял в Императорском доке в Саутгемптоне, принимая на борт пассажиров. Непрерывный поток людей всякого звания поднимался по сходням.
Джимми Питт и Штырь Маллинз задумчиво смотрели на них, облокотившись о поручни палубы второго класса.
Джимми взглянул вверх, туда, где трепетал на мачте «Синий Питер» — флаг отплытия. Потом посмотрел на Штыря. Лицо трущобного юноши было бесстрастно. Он с отрешенным видом курил короткую деревянную трубку.
— Ну что же, Штырь, — сказал Джимми. — Шхуна твоя подхвачена приливом, так? Твой корабль стоит у причала. У тебя будут довольно любопытные спутники. Непременно обрати внимание на двоих симпатичных сенегальцев и на человека в тюрбане и необъятных шароварах. Интересно, они у него водооталкивающие? Было бы очень удобно на случай, если свалишься за борт.
— А то, — отозвался Штырь, глубокомысленно глядя на обсуждаемый предмет одежды. — Этот субчик дело знает.
— Интересно, что там пишут эти люди на палубе. Они строчат без перерыва с тех пор, как мы сюда пришли. Наверное, это репортеры светской хроники. На следующей неделе мы прочтем в газетах: «Среди пассажиров второго класса был замечен мистер «Штырь» Маллинз, жизнерадостный, как всегда». Жаль, что ты все-таки решил уехать, Штырь. Может, передумаешь и останешься?
На мгновение Штырь запечалился, но его лицо тут же вновь приобрело деревянное выражение.
— Нечего мне тут делать, начальник, — сказал он. — Нью-Йорк — мой город. Вы теперь женились, не нужен я вам. Как поживает мисс Молли, начальник?
— Отлично, Штырь, большое спасибо. Сегодня вечером мы отплываем во Францию.
— Странное было все это дело, — продолжил Джимми, помолчав. — Чертовски странное! Но для меня, по крайней мере, все устроилось к лучшему. По-моему, только ты один, Штырь, ничего хорошего для себя не получил. Я женился. МакИкерн так глубоко внедрился в светское общество, что его теперь разве что с динамитом оттуда выковырнешь. Молли… Ну, Молли-то как раз не сказать чтобы сильно выиграла, но, надеюсь, она об этом не пожалеет. У всех у нас в жизни что-то изменилось, кроме тебя. Ты снова возвращаешься на ту же тропинку… которая начинается на Третьей Авеню, а заканчивается в Синг-Синге. Почему ты уезжаешь, Штырь?
Штырь устремил взор на тощего молодого эмигранта в синем трикотажном костюме, которому в" этот момент исследовал глаз замученный наплывом пациентов корабельный врач, причем явно против воли исследуемого.
— Дела для меня нету на этом берегу, начальник, — сказал наконец Штырь. — Хочется чем-нибудь заняться.
— Улисс Маллинз! — воскликнул Джимми, с любопытством глядя на него. — Я знаю это чувство. От него есть только одно лекарство. Я как-то однажды говорил тебе, какое, но вряд ли ты захочешь его испробовать. Ты ведь не слишком хорошего мнения о женщинах, верно? Ты у нас стойкий холостяк.
— Девчонки! — огульно воскликнул Штырь, на чем и оставил эту тему.
Штырь устремил взор на тощего молодого эмигранта в синем трикотажном костюме, которому в" этот момент исследовал глаз замученный наплывом пациентов корабельный врач, причем явно против воли исследуемого.
— Дела для меня нету на этом берегу, начальник, — сказал наконец Штырь. — Хочется чем-нибудь заняться.
— Улисс Маллинз! — воскликнул Джимми, с любопытством глядя на него. — Я знаю это чувство. От него есть только одно лекарство. Я как-то однажды говорил тебе, какое, но вряд ли ты захочешь его испробовать. Ты ведь не слишком хорошего мнения о женщинах, верно? Ты у нас стойкий холостяк.
— Девчонки! — огульно воскликнул Штырь, на чем и оставил эту тему.
Джимми раскурил трубку и бросил спичку за борт. Солнце вышло из-за тучки, на воде заиграли искры.
— Шикарные были брульянты, начальник, — сказал Штырь задумчиво.
— Ты все еще тоскуешь о них, Штырь?
— Мы бы легко их взяли, если б только вы не заартачились. Жуть как легко.
— Ты тоскуешь о них, Штырь. Я тебе скажу одну вещь, это тебя утешит в твоих странствиях. Только имей в виду, это строго между нами. Бриллианты были фальшивые.
— Чего?
— Обыкновенные стразы. Я сразу заметил, как только ты мне их дал. Все ожерелье и ста долларов не стоило.
Свет понимания засиял в глазах Штыря. Он расцвел улыбкой, как человек, которому все наконец-то стало ясно.
— А, так вот почему вы не захотели с ними связываться! — воскликнул он.
За семьдесят
Перевод с английского Н. Трауберг
I ПРЕДИСЛОВИЕ
Читателя[15] этой книги ждет подарок. Кроме «Предисловия»,[16] которое скоро кончится, здесь совершенно нет сносок.
Надеюсь, я человек смирный,[17] но, прочитав несколько биографий и трудов по истории, очень устал от сносок.[18] Давно пора[19] укротить ученых и биографов. Ну, что это? Уснащают страницы неприятными звездочками,[20] словно усыпают поле зерном.[21]
Зачем они[22] нужны? Я только что кончил книгу Карла Сэндберга «Авраам Линкольн», и этот Карл ухитрился обойтись без мерзких помех,[23] хотя труд его занимает четыре объемистых тома. Если может он, почему не могут другие?[24]
Да, американец Фрэнк Салливан[25] возвысил голос.[26] Особенно он суров к историку Гиббону, который делает вот что: когда мы надеемся узнать в подробностях пороки последних императоров, нас ждет латинская сноска, которую не может перевести обычный человек, не видевший латинской фразы с 1920 года,[27].[28]
Я Фрэнка понимаю, сам так чувствую. Читаешь, словно гуляешь по газону, и вдруг под ногой грабли,[29] которые незамедлительно бьют тебя по носу. Каждый раз обещаю себе не смотреть на низ страницы, но не выдерживаю. Особенно меня раздражает словечко «см.». Один автор пишет на 7-й странице: «См.: "Ридерз Дайджест" 1950, IV», а на 181-й — «См.: "Ридерз Дайджест" 1940, X». Ну, что это!
Позвольте, что значит «см.»?[30] По-вашему, я выписываю этот «Дайджест» и храню все номера? Разрешите сообщить, что, завидев его в приемной дантиста, я сворачиваюсь, как соленая улитка, зная, что меня поджидает какой-нибудь мерзкий субъект.
Примечания в конце книги получше, но ненамного. Они хоть не мешают читать, точнее — автор так думает, но нужна железная воля, чтобы не броситься по следу, словно такса за таксой.[31]
Приходится отметить, где читаешь, разыскать примечание, вернуться, опять заглянуть в конец, пока совсем не запутаешься; а проку обычно мало. Недавно я читал Каррингтона, «Жизнь Редьярда Киплинга». Дойдя до места, где Киплинг с дядей, Фредом Макдональдом, едет в Америку и хочет сохранить инкогнито, а дядя выдает его газетчикам, я увидел значок и обрадовался, надеясь узнать, что сказал Киплинг дяде, а после использовать нужную лексику в беседах с таксистами и полисменами. Что же я увидел? «Макдональд, Ф.Х.».
Если это не камень вместо хлеба, хотел бы я знать, где эти камни. Спасибо на том, что автор, против обычая, не тычет вам свою образованность. В «Жизни сэра Леонарда Хаттона» мы читаем:
«Я слышал в Лидсе, а не в Манчестере, как иногда полагают, памятные слова сэра Леонарда: "Сил моих нет от люмбаго"».
Последнее слово отмечено цифрой 5, отсылающей вас к низу страницы, где напечатано:
«В отличие от него Гиральдус Камбрензис (см. «Счастливые деньки в Боньор Риджис») вечно жаловался на корь и ветрянку, но не на люмбаго», см. также Цецилия Стата, Диона Хри-зостома и Абу Мохаммеда Касым Бен Аль Харири».
Нет, это невыносимо![32]
Словом, у меня не будет ни сносок, ни посвящения. Теперь вообще нет посвящений, что показывает, как изменились обычаи с тех дней, когда я прицеливался к английской словесности. На грани веков мы из кожи вон лезли ради посвящений. Как говорится, самый смак или лакомый кусочек.
Чего только не бывало! Открывая книгу, вы не знали, что вас ждет — короткая констатация: «Дж. Смиту», что-нибудь потеплее: «Моему другу Перси Брауну» или чистая загадка, оснащенная стишком:
Бывали и зловредные варианты, возможно рассчитанные на пение:
Очень весело, кровь разгоняет, но можно понять, почему это исчезло. Рано или поздно авторам пришла мысль: «А какой в этом толк?» Так было, скажем, со мной; «Хорошо, а мне-то что с этого?» — подумал я и резонно ответил: «Ничего».
Вот в XVIII веке автор писал что-то вроде:
и прибавлял для верности:
«Милорд,
Ваш недостойный раб решается преподнести Вам свой жалкий опус, надеясь на снисхождение, неотъемлемое от столь богатых даров».
Делая все это, он искал пользы. Лорд Наббл был его покровителем, и если того не скрутила подагра, мог дать денег. А теперь? Представим, что я увековечу П.Б. Биффена. Чем он ответит? Ничем. Даже в кафе не поведет.
Итак, посвящения не будет, тем более — мушиных точек,[33] испещряющих страницу.
В заключение поблагодарю П.Г. Вудхауза,[34] любезно разрешившего привести цитату из его труда «Погромче и посмешней». Очень благородный поступок, на мой взгляд.
1Вчера я получил занятное письмо от Дж. П. Уинклера. Вы его не знаете? Я тоже, хотя он пишет мне «дорогой». Видимо, человек шустрый и предприимчивый. Пишет он из Чикаго:
«Дорогой Вудхауз!
С недавних пор я печатаю в газетах и передаю по радио серию перлов «За семьдесят», то есть рассказы тех, кто перешел на восьмой десяток. Хотелось бы включить и Вас.
Ответьте, если не трудно, на несколько вопросов. Что изменилось в Вашей жизни? Что изменилось в Америке? Придерживаетесь Вы какого-нибудь режима? Действует ли на Вас критика? Писали ли Вы стихи? Читали ли Вы лекции? Что Вы думаете о кино и телевидении?
Насколько я понимаю, живете Вы в деревне. Почему? На Ваш взгляд, она лучше города? Опишите в общих чертах свою домашнюю жизнь и свой рабочий метод. Буду рад любым сведениям о Вашей работе в театре и любым суждениям о жизни с точки зрения человека, перевалившего за семьдесят.
За последние пятьдесят лет Вы много сделали. Поделитесь с нами, если можно».
Конечно, я был польщен, не каждого включат в серию. Однако «пятьдесят лет» меня немного задели. Я и задолго до них оставлял следы на песке времени, надо сказать — довольно большие. В двадцать два года я был живой притчей. Если вы не видели, как я еду на велосипеде по Стрэнду к редакции «Глоба», не всегда держась за руль и нередко извлекая носовой платок зубами; если вы не видели этого, вы ничего не видели. Память людская коротка, и все забыли, как я победил в матче «Глоб» — «Ивниг Ньюс» со счетом 22. Было это в 1904 году.
Вот что, Уинклер. Вы хотите, чтобы старый хрыч с трубкой что-то бормотал в углу, у камина, в надежде, что отсеете что-нибудь для радио и газет. Порхаю по миру от Китая до Перу, словно бабочка на лужайке, а время от времени сболтну что-нибудь такое, этакое.
Что же, будь по-вашему. Попробуем, что можно сделать.
2Спасибо, мой друг, что вы не стремитесь к беспримесной автобиографии. Я для нее не гожусь. Меня иногда просили написать мемуары. «Живете вы долго, — говорили мне. — На вид вам лет сто с хвостиком. Сделайте из этого книжку и хорошо продайте».