Тут нужен слабоумный, но все они были хороши, а без наших жутких налогов могли спокойно швыряться кошельками. Иногда подходящего лорда указывал добрый друг.
— Чем тебе плох Сангазур? — говорил он. — Я знаком с нянькой, которая его уронила. Польсти ему, сколько надо, и положись на Бога. Да, не забывай вставлять «Ваша светлость».
Я не совсем уверен, как это все шло. Видимо, вы ждали, когда намеченная жертва напишет стихи, а потом болтались у нее в передней, пока вас не примут. Лорд лежал на диване, листая тогдашний журнал. Когда он произносил: «Да?» или «Кого это черти носят?», вы объясняли, что пришли на него взглянуть.
— Нет-нет, ваша светлость! — говорили вы. — Не затрудняйте себя, читайте! Только взглянуть.
И прибавляли, что особенно привлекает вас благородный лоб, за которым слагалась «Ода весне». Эффект не заставлял себя ждать.
— Ой, правда? — восклицал юный пэр, смущенно выводя вензеля левой (или правой) ногой. — Вам понравилось?
— Понравилось! — восклицали и вы. — Да я вознесся на седьмое небо. Скажем, строка: «Весенний день, о ты, весенний день!» Как это вам удается, ваша светлость?
— Да так, знаете, как-то…
— Гений! Гений! Простите, ваша светлость, вы регулярно трудитесь или ожидаете вдохновения?
— Да как когда… А вот вы, часом, не пишете? Такой умный молодой человек… Пишете, а?
— Бывает, ваша светлость. Конечно, до вас мне далеко, Но — бывает, пописываю.
— И как, выгодно?
— Ну что вы, ваша светлость! Теперь без патрона не прожить, а где их взять, патронов? Но что там!.. Как это у вас, ваша светлость? «Весенний день, о ты, весенний день, Когда кукушке куковать не лень». Поразительно!
— Неплохо, э? Мне и самому нравится. А кстати, почему бы вам не взять меня в патроны?
— О, ваша светлость! Какое благородство!
— Значит, заметано. Скажите дворецкому, чтобы дал вам полный кошелек.
4Недавно я заметил, что патроны возвращаются. Дело было так: в одной статье я, по ходу рассуждений, поместил свой номер телефона. «Каждый человек, живший в Нью-Йорке, — писал я, — должен рано или поздно решить, будет ли его номер в телефонной книге. Или номер есть, или его нет. Третьего не дано». Сам я, должно быть, дал свой номер, чтобы было что почитать долгим зимним вечером. Смотрите, как красиво:
«Вудхауз, П.Г. Парк-ав. 1000 Б-8-50-29».
Куда благозвучней, чем «Вудак, Норма Л., там-то и там-то, М-8-43-76», которая идет прямо передо мной, или «Вудчик, Дж. Д., там-то и там-то, М-6-49-33» (сразу после). Вообще-то ничего, бывает хуже, но все-таки далеко им до «Вудхауз, П.Г. Парк-ав.» и так далее.
Когда мной овладевает печаль, я открываю нужную страницу, и сердце возносится горе. «Вудхауз. П.Г, — шепчу я, — Парк-ав. 1000… В-8… 50–29…». Да, красиво.
Конечно, тут есть опасность — вас окатят презрением гордецы, имея в виду, что такому ничтожеству незачем скрывать свой номер, кто ему позвонит!
Однако я стоял на своем, внедряя в умы свой адрес и номер (Вудхауз П.Г., Парк-ав. 1000, Б-8-50-29, если забыли). Шут с ними, с гордецами. Чем я выше, в конце концов, Аак-лус, Вальбурги Э. или Циттфельда, Сэм?
Так вот, мне стали звонить, человека по два — по три в день. Трудно поверить, но один субъект из Пасадены (Калифорния) сообщил, что пишу я мерзко, читать он меня не станет ни за какие деньги, но очерки еще ничего, а потому он хочет прислать мне изображение голой красотки на берегу Луары. Я согласился — кто тут откажется? — и она висит над моим письменным столом. Веду же я к тому, что не только поклонники могут выказать добрую волю.
Мы, творцы, живем творчеством, но иногда что-нибудь нужно. Если патроны и впрямь возвращаются, надо их поддержать.
В данный момент мне не помешали бы:
Мячи для гольфа.
Табак.
«Роллс-ройс».
Собачий корм для 1) фокстерьера, 2) пекинеса, 3) еще одного пекинеса.
Кошачий корм (она любит горошек).
Бриллиантовое ожерелье (для жены).
Можно и ящик шампанского, и теплые вещи. Акции стального треста? Что ж, это неплохо.
VII РАЗМЫШЛЕНИЯ О ЮМОРИСТАХ
1Что ж, любезный Уинклер, время шло, и, следуя методу Джонса (книга, книга, книга, не говоря о рассказах и мюзиклах, вылетавших из меня, словно летучие мыши из амбара), следуя этому методу, я достиг сравнительного благосостояния. Двадцать один роман печатали в «Сатердей Ивнинг Ревью», из номера в номер, и за второй я получил 5 тысяч, за третий — 7500, за четвертый — 10000, а за пятый — целых 20.
Что до последней дюжины, я получал по 40000 за штуку. Неплохо, даже очень неплохо, но я всегда понимал, что не принадлежу к великим. Как Дживс, я знаю свое место, а оно — в дальнем конце стола, среди самой мелкой челяди.
Поставляю я «легкое чтиво», а тех, кто это делает, иногда именуют юмористами, но непременно презирают. Высокоумный люд кривит губы. Если я вам скажу, что в последнем номере «Нью-Йорка» меня назвали болбочущим эльфом, вы поймете, каких высот достигла злосчастная тенденция.
Это даром не проходит. Если человека называют «б. э.», он падает духом. Он не ест овсянку, он бродит, выпятив губы подкидывая камешки, он держит руки в карманах. Еще немного, и он переключится на серьезные книги о социальных условиях, а мир потеряет юмориста. При таком положении дел они исчезнут скоро. Веселый, голосистый хор и так сменился одиноким писком. Из чащи еще доносится звонкий голос Бродяги,[42] но как только лорд Бивербрук или другой газетный магистр назовет его болбочущим эльфом, он сдастся, и что же тогда будет?
Особенно заметно это в Америке. Если вы встретите существо, которое крадется боком, словно кошка в чужом дворе, где в нее могут метнуть камень, не думайте, что это — преступник, которого ловят в тридцати штатах. Нет, это — юморист.
Недавно я издал антологию современного американского юмора, и очень горжусь, несчастных надо поддерживать. Издай антологию, и эти изгои расцветут, как политый сад. С удивлением обнаружив, что кто-то видит в них Божьих тварей, они решают, что мир не так уж плох, сыплют стрихнин обратно в баночку и выходят из дома через дверь, а не через окно седьмого этажа. Мое обращение к ним («Не дадите ли рассказик?») было первым приятным событием за последние двадцать лет. Фрэнк Салливан, к примеру, ходил по Саратоге, распевая, как жаворонок.
Приведу три суждения о том, почему «легкое чтиво» пошло на убыль — мое, покойного Расселла Мэлони и Уолкотта Гиббса. Начну с моего.
Мне кажется, юмористов пришибает отношение тех, с кем они общаются в начале жизни. Поступив в школу, они оказываются в одной из двух групп. Если они просто шутят, их считают идиотами. Если они склонны к сатире, их считают вредными. И тех, и других не любят, и при возможности бьют. Во всяком случае, так было при мне. Сам я как-то уберегся, может быть — потому что весил 12 стоунов[43] с лишним и неплохо боксировал, остальные же эльфы перестали шутить примерно в 1899 году.
Рассел Мэлони полагает, что юмористами обычно были карлики. Действительно, в Средние века знать и богачи считали очень смешными тех, кто мал ростом или хотя бы сгорблен. Каждый, в ком было не больше пятидесяти дюймов,[44] вступал без долгих слов на стезю юмора. Ему давали колпак и шест с бубенчиками, а там и велели смешить публику. Кормили неплохо, работа — легкая, и карлики старались, как могли.
Теперь, продолжает Мэлони, смешат «маленькие люди» в другом, нематериальном смысле — те, кто боится перейти дорогу или обналичить чек и может долго стоять, глядя в пространство. Юмористов мало потому, что приличная сигарета любого из 12 сортов начисто снимает эти странности, превращая вас в бодряка, здоровяка и супермена.
Уолкот Гиббс считает, что повинна современная привычка бить юмориста чем попало, если он пошутит. Чтобы стать юмористом, надо видеть мир несколько скошенным, а теперь, когда он совсем перекосился, все требуют, чтобы его видели правильным и прямым. Юморист смеется над официальными установлениями, а те этого не любят. За последние лет десять, считает тот же Гиббс, юморист все больше сжимается, словно чувствуя, что, подними он свою дурацкую голову, толпа кинется на него, крича, что он играет на скрипке, когда горит Рим. После пробы-другой он резонно затихает.
2По-моему, Гиббс не ошибся. Юмористов вытеснила из жизни та раздражительность, которая царит на всех уровнях. Куда ни взгляни, вас предупреждают, чтобы сидели тихо, а то хуже будет.
Вот, один журналист пишет: «За последний год я наслушался больше окриков, чем за всю предыдущую жизнь. Я то и дело получаю разнос за статьи о собаках, о диете, о язве, о королях и кошках. Недавно я написал, что певицы уж очень визжат, и ответ был такой, словно я оскорбил всех женщин сразу».
Другой журналист, из Австралии, брал интервью перед матчем у тяжеловеса Роланда Ла Старсы, и был поражен его умом.
«Роланд, — пишет он, — человек умный. Мозг у него есть. А может, мне так кажется, потому что я много общался с теннисистами, которые почти не отличаются от кенгуру».
Я не общался с кенгуру и не могу сказать, как обстоят у них дела с серым веществом, но в одном я уверен: все Общетва зашиты животных, особенно — Международная лига, следящая за тем, чтобы не обижали сумчатых, едва не съели автора заметки. Да, они признавали, что средний кенгуру — не Эйнштейн, но указывали на то, что даже вомбат не станет скакать перед сеткой, выкрикивая разные глупости.
Так-то, друг мой Уолкот, а если вы спросите, что делать, я ничего не отвечу. Как говорят французы, «impasse»[45] (а-а-а-нг-пас). Теперь буду ждать гневных писем от Фора, Пинэ, Шевалье, Мендес-Франса, О-ла-ла и Разгневанной Парижанки.
3Говорят, можно шутить над дикобразами, но я в этом сомневаюсь. Попробуйте — и посмотрите, как быстро обнаружится в ящике такое письмо:
«Сэр!
Прочитав ваши бестактные и бестолковые замечания о дикобразах…»
Недавно один мой собрат пошутил над устрицами, и ему досталось. Письмо от Устрицелюба, полное горьких упреков, заняло полколонки на следующий же день. Должно быть, то же самое случилось и с тем, кто прошелся насчет блошиных бегов, заметив, что хозяин мешает актерам своей густой бородой. И не говорите мне, что никто не защищает этих хозяев или дрессированных блох!
Во всяком случае, бородатых пловцов заботливо оберегают от обиды. Недавно в Лос-Анджелесе хозяин бассейна сказал служащему с бородкой: «Сбрейте эту пакость, а то мы всех распугаем». Калифорнийский Департамент труда немедленно заявил, что слова эти «нанесли тяжелую травму члену свободного общества, который имеет право выглядеть так, как считает нужным…». После чего присовокупил, что вандейковская бородка по сути своей не может никого распугать.
Какая чушь! Еще как может. Мало того, она заставляет усомниться в том, что человек — венец природы. Если Ван Дейк считал, что этот кустик его украшает, у него было что-то со зрением.
Я лично этих лиг не боюсь, чихать я на них хотел, простите за выражение. Мы, юмористы, знаем, на что идем.
Роберт Бенгли писал в одном из своих эссе: «Нам, американцам, нужно бы поменьше мостов и побольше смеха». О, как он прав!
Когда я впервые приехал в Нью-Йорк, все шутили и резвились. И в утренних и в вечерних газетах были команды юмористов, ежедневно поставлявших прозаические и стихотворные шедевры. Журналы предлагали смешные рассказы, издатели — смешные романы. То был золотой век, и ему пора вернуться. Для этого нужна хоть какая-то смелость молодых авторов и старая добрая широта редакторов.
Если же молодой автор считает смех недостойным, дайте ему Талмуд, который, надо заметить, создавали в такое же мрачное время.
Сказал пророк Илия: «И у этих есть доля в грядущем мире». Подошел раби Брока к ним и спросил: «В чем служение ваше?» — «Мы, балагуря, шутками поднимаем дух скорбящих».[46] Да, кто-кто, а эти люди унаследуют Царство.
VIII ЧЕЛОВЕК ЗАТРАВЛЕННЫЙ
1Пока золотой век не вернулся (если он вернется вообще), я смиряюсь с долей изгоя. Да что там, в конце концов! В ней есть и свои радости.
Подойдут ко мне на улице и скажут:
— Эй, Вудхауз, хотите быть знаменитым? А я и отвечу:
— Нет, дорогой Стоук, Смит или Бивен (если подойдет сам Эньюрин[47]). Не хочу. Сдашься в минуту слабости, и все, конец. Лезть к знаменитостям — наш национальный спорт.
Так было не всегда. Когда-то знаменитых людей почитали. И вдруг — что такое? Словно туча москитов, налетели молодые люди с блокнотами и вечными перьями, чтобы следить за каждым шагом, каждым твоим словом. Теперь знаменитость можно опознать по затравленному взгляду и нервным прыжкам.
Справился с этим только Ивлин Во. Быть может, вы еще помните, что примерно год назад из «Дейли Экспресс» позвонили ему в Глостер и спросили, нельзя ли к нему приехать их сотруднице, Нэнси Спейн, чтобы взять интервью для серии «Трезвый взгляд на тех, кого мы любим». Мистер Во, имевший дело с «Д.Э.», ответил: «Нельзя». Однако мисс Спейн приехала вместе с лордом Ноэль-Бакстоном, а Великий Во, Во Освободитель, твердой рукой довел их до ворот и вернулся к прерванному обеду.
Случай этот так умилил меня, что я взял арфу и спел такую песню:
2Начал «Нью-Йоркер» со своими «Профилями». Он решил, что, если выследит знаменитость, разговорит ее, а потом напишет статью, изображая ее слабоумной, все, кроме знаменитости, посмеются от всего сердца. Года два назад обработали Хемингуэя, заслав к нему дамочку, которая записала каждое слово. Вышло очень смешно. Если записывать все несколько часов кряду, непременно изловишь какую-нибудь глупость.
Заметьте, знаменитость трудится даром, хотя есть хорошие предвестия. Вероятно, читатель не знает Джона Харрингтона, и я объясню, что он возглавляет спортивный отдел на чикагском радио. Вчера он получил такой удар, что до сих пор ходит кругами, бормоча: «Кровопийцы» или что-нибудь похуже.
Дело в том, что он хотел взять интервью у членов бейсбольного клуба, а они обрадовались, но сказали, что берут авансом по 50 долларов на рыло. Нет долларов, нет интервью. Он удивился и пал духом, как герой русского романа.
Слава бейсбольному клубу, скажу я. Сколько нас терзали, сколько мучили в прямом смысле — ни за грош, предполагая, что с нас хватит двух-трех хвалебных фразочек.
Вот что писали в «Дейли Экспресс» о Сесиле Битоне:
«Он похож на доброго и ловкого волшебника в сером костюме и элегантных черных ботинках».
Поистине, жалкая плата! А беседа, между прочим, была очень важная, ибо, рассказывая о посещении какого-то французского ресторана, СБ. поделился сенсационными фактами:
«Стояло лето, сияло солнце. Нам подали очень вкусное блюдо, консистенцией близкое к крему. Названия я не запомнил, но знаю доподлинно, что там были трюфели».
Представляете? Тираж подскочил. Лорд Бивербрук, хочешь — не хочешь, купил на Ямайке еще два дома. Журналистка, вполне заслуженно, получила неслыханный гонорар и право называть мисс Спейн просто Нэнси. А что получил Битон? Ничего, кроме преходящей радости увидеть себя волшебником в черных ботинках. Справедливо это? Нет. Ботинки или не ботинки, но за жилье с вас возьмут, как миленькие. Молодцы эти бейсболисты.
Однако они — не первые. Видимо, есть что-то такое в бейсболе. Вчера я читал довольно давнюю беседу Уильяма (Билла) Терри, возглавлявшего нью-йоркских «Гигантов», и журналиста, который пристал к нему с этим «Профилем» (в упомянутом журнале статья этой серии занимает 83 страницы).
— Где вы родились, мистер Терри? — спросил для начала журналист.
— Парень, — ответил Билл, — за такие сведения платят. И немало.
На этом и кончился пир любви. Пришлось заполнить 83 страницы весомыми, умными мыслями Эдмунда Уилсона.
Так что, слава Биллу. Однако, соглашаясь с таким подходом, я вижу и опасности. Пока нет четкой таксы, можно ожидать весьма прискорбных препирательств.