— Теперь надо мяч — на та…
— Почему — найти? Он еще не потерялся, — ответила она.
Мортимер весело рассмеялся.
— Молодчина, черт возьми! Сама придумала или где прочитала?
Он положил мяч на насыпанный песчаный бугорок и выпрямился:
— Ну-ка, покажи, как играют чемпионы! И тут она разрыдалась.
— Дорогая!
Мортимер подбежал и обнял жену. Она сделала слабую попытку отстраниться.
— Ангел мой, в чем дело?
Она отрывисто всхлипывала, не в силах вымолвить слово.
— Мортимер, я обманула тебя! — сказала она наконец.
— Обманула?
— Я никогда в жизни не играла в гольф! Я даже не умею держать клюшку!
Сердце Мортимера остановилось. Что за околесицу она несет? Не пристало жене заговариваться сразу после медового месяца.
— Любимая, да ты не в себе!
— В себе! В том-то вся проблема. Я — это я, но я не та, за кого ты меня принимаешь.
Мортимер недоуменно смотрел на нее. Тут без карандаша и бумаги не разберешься, мелькнула у него мысль.
— Я не Мэри.
— Но ты же сама сказала, что Мэри.
— Я не говорила. Ты спросил, можно ли называть меня Мэри, и я сказала, можно. Я так любила тебя, что решила не спорить из-за маленькой причуды. Я уже собиралась сказать, что это не мое имя, но ты прервал меня.
— Не Мэри! — Мортимер наконец осознал страшную правду. — Ты не Мэри Сомерсет?
— Мэри — моя кузина. Меня зовут Мэйбл.
— Но ты сказала, что растянула руку на чемпионате.
— Так и есть. Не удержала крокетный молоток.
— Крокетный? Ты сказала — крокетный?
— Да, Мортимер! Крокетный молоток.
На ее щеках проступил легкий румянец стыда, а в глазах отразилась боль, но она смотрела на него, не отводя взгляда.
— Я чемпионка Открытого первенства по крокету среди женщин, — прошептала она.
Мортимер Стерджис вскрикнул, как раненый зверь.
— Крокет! — Он, задыхаясь, смотрел на нее невидящими глазами. Есть предрассудки, от которых не дано избавиться даже человеку самых широких взглядов. — Крокет!
Воцарилось долгое молчание. Легкий бриз напевал что-то в кронах сосен, кузнечики стрекотали у ног.
Она снова заговорила тихим, бесцветным голосом:
— Я одна виновата. Надо было признаться раньше, пока еще было время разойтись. Тогда, на террасе, залитой лунным светом. Но я потеряла голову, а когда сообразила, за кого ты меня принимаешь, то была уже в твоих объятиях. Тогда я уже поняла, насколько важно для тебя мое предполагаемое искусство в гольфе, но было поздно. Я слишком сильно полюбила тебя и не могла даже думать о разлуке! Я сошла с ума; ведь ясно, что такой обман не может длиться вечно! Рано или поздно ты бы все узнал. Но у меня была отчаянная надежда, что к тому времени мы так сблизимся, что ты сможешь меня простить. Я ошиблась. Есть вещи, которые ни один мужчина простить не может. — И повторила упавшим голосом: — Не может.
Она повернулась и пошла прочь. Мортимер очнулся от транса:
— Стой! Не уходи!
— Я должна.
— Давай поговорим.
Она печально покачала головой и медленно удалилась по зеленой, залитой солнцем лужайке. Вскоре ее фигура исчезла за деревьями. Мортимер смотрел вслед; в голове кружился вихрь беспорядочных мыслей.
Мортимер сел на траву рядом с ти и закрыл лицо ладонями. Какое-то время он не мог думать ни о чем, кроме жесткого удара судьбы. Конец радужным иллюзиям; им не идти вместе по жизни, она не будет с любовью поправлять его стойку или замах, не поможет мудрым советом. Крокет! Он женился на девушке, которая лупит по цветным шарам, чтобы загнать их в воротца. Мортимера Стерджиса передернуло. Сильные мужи тоже страдают.
Однако мало-помалу дурное настроение прошло. Мортимер не знал, сколько оно длилось, но вдруг осознал, что пока он сидит, солнце продолжает светить, а птицы — петь. Тень словно отступила. Сердце загорелось надеждой и оптимизмом.
Он любил ее. Он продолжает ее любить. Она стала его частью, и, что бы она ни сделала, этого не изменить. Да, обманула. Но почему? Потому что любила так сильно, что не могла расстаться. Это хоть что-то да значит, черт возьми!
И потом, бедная девочка, ведь она не виновата. Разве все дело не в воспитании? Может, ее учили играть в крокет с самого детства, когда она еще не отличала добра от зла. Затем, вместо того чтобы в корне пресечь заразу, пустили дело на самотек, и болезнь переросла в хроническую. Разве можно за это винить? Она заслуживает жалости, а не порицания.
Мортимер встал. Его сердце было преисполнено всепрощения. Теперь будущее виделось не ужасным и беспросветным, но ясным и чистым. Еще не поздно. Она молода, намного моложе, чем был он сам, когда начал заниматься гольфом. При хорошем учителе и ежедневных тренировках из нее еще может получиться игрок. Мортимер ворвался в дом, выкрикивая ее имя.
Ответа не последовало. Он вихрем промчался по комнатам. Дом был пуст. Все на месте — мебель, канарейка в клетке, кухарка на кухне, картины на стенах. Но она ушла. Все на месте, кроме жены.
Наконец Мортимер заметил письмо, прислоненное к призовому кубку за состязания с гандикапом. С упавшим сердцем он разорвал конверт.
Это было трагическое письмо, полное безнадежности. Все муки и страдания разбитого женского сердца она попыталась излить на бумагу пером, которое царапало лист через два слова на третье. Суть послания была в том, что она понимает, как дурно поступила; хотя он, может, и простит ее, но она себя простить не может; она уходит от него и пойдет по жизни одна.
Мортимер опустился в кресло и уставился перед собой безжизненным взглядом. Что ж, игра отменяется.
Я сам человек неженатый, и не знаю, что чувствует тот, у кого жена упорхнула в неизвестность. Могу предположить, однако, что это сродни ощущению, когда изо всех сил размахнешься «медяшкой» — и промажешь по мячу. Думаю, покинутого мужа должны обуревать возмущение, досада, чувство оставленности. Можете представить, как потряс этот случай Мортимера Стерджиса. Меня тогда не было поблизости, но те, кто общался с ним, рассказывали, что играть он стал из рук вон плохо.
Мортимер никогда не обещал стать первоклассным гольфистом, но все же освоил парочку ударов на очень приличном уровне. Например, он совсем неплохо управлялся с легким айроном и очень уверенно работал с паттером. Теперь, после несчастья, он скатился к первоначальному уровню. Больно было смотреть, как Мортимер — исхудавший, с измученным, равнодушным взглядом из-за очков, стоит у ти и не может попасть по мячу несколько раз кряду. Казалось, он научился бить в правильном направлении, однако теперь его мячи снова стали отклоняться вправо, да так, что к списку естественных преград поля впору было добавлять ящик с песком на стартовых площадках. Те мячи, что не отклонялись вправо, уходили влево. Я слышал, как-то раз у шестой лунки он попал мячом в кэдди, который стоял сзади. Про глубокую песчаную ловушку перед седьмым грином и говорить нечего — он в ней столько возился, что члены комитета уже подумывали, не пора ли взимать с него небольшую еженедельную арендную плату.
Человек состоятельный, он жил в то время на сущие гроши. Довольно много уходило на мячи для гольфа, но львиную долю дохода он тратил на поиски жены. Мортимер давал объявления во все газеты. Он нанял частных сыщиков. Он даже, переборов отвращение, побывал на всех крокетных матчах страны. Среди игроков ее не было. Думаю, это в какой-то мере его утешило: значит, где бы она ни была и что бы ни делала, она не пала еще ниже.
Прошло лето, миновала осень. Настала зима. Дни стали мрачными и холодными, выпал необычно ранний и обильный снег, и про гольф пришлось забыть. Мортимер проводил все время дома, мрачно глядя в окно на укрывшее землю белое покрывало.
Наступил канун Рождества.
Молодой человек беспокойно заерзал в кресле. Его лицо вытянулось и помрачнело.
— Душераздирающая история, — сказал он.
— Еще бы, — согласился старейшина.
— Послушайте, — твердо произнес молодой человек, — скажите честно, как мужчина мужчине. Мортимер нашел ее мертвой и занесенной снегом, а на ее лице застыла еле заметная, такая знакомая ему милая улыбка? Если так, то я пойду домой.
— Ничего подобного, — возразил старейшина.
— Правда? Вы не огорошите меня такой концовкой?
— Нет-нет!
Молодой человек облегченно вздохнул.
— Вы сами начали про белое покрывало, вот я и заподозрил неладное.
Мудрый Наставник продолжил:
— Был Рождественский сочельник. Весь день валил снег, и к вечеру землю устлал глубокий белый покров. Мортимер Стерджис, скромно поужинав (потеряв жену, и к тому же не имея возможности играть в гольф, он лишился аппетита), сидел в гостиной и уныло полировал свой джиггер. Вскоре, устав от этого привычного занятия, он отложил клюшку в сторону и подошел к двери посмотреть, не ожидается ли оттепель. Увы, нет. Морозило; снег громко скрипел под ногами; черное небо блестело холодными звездами. Надо скорее собираться и ехать на юг Франции, подумал Мортимер, и уже хотел закрыть дверь, как вдруг ему послышался слабый и далекий голос:
— Мортимер! Неужели показалось?
— Мортимер!
Он затрепетал с головы до пят. Это не ошибка. Он слышал голос; такой знакомый голос жены доносился откуда-то от садовой калитки. По голосу всегда непросто определить расстояние, но Мортмер оценил его как два удара: короткий мэши-нибликом и совсем легкий патт.
В следующий миг он уже со всех ног бежал по заснеженной тропинке. Вдруг его сердце замерло. Что это там, темное, на земле у калитки? Мортимер приблизился и протянул руки. Это было тело человека. Дрожащими пальцами он зажег спичку, но она тут же потухла, зажег вторую — тоже потухла. Третья разгорелась ярким огнем. Склонившись, Мортимер увидел жену. Она лежала, холодная и окоченевшая, и на ее лице застыла еле заметная, такая знакомая ему милая улыбка.
Молодой человек решительно встал и взял свою сумку для гольфа.
— На мой взгляд, это подлый прием, — сказал он. — Вы же обещали…
Мудрый Наставник жестом указал ему на кресло:
— Не бойтесь! Она просто упала в обморок.
— Вы сказали, что она была холодной.
— А вы бы не были, лежа на снегу?
— И окоченевшей.
— Миссис Стерджис окоченела из-за отвратительной работы железнодорожного транспорта. Были праздники, и ей пришлось идти пешком от самой станции — целых восемь миль. Присядьте, и дайте мне дорассказать.
С нежным благоговением Мортимер поднял ее и понес дому. На полдороге он поскользнулся на обледеневшей тропинке и упал, ободрав голень и выронив на снег свою
драгоценную ношу.
От падения она пришла в себя.
— Мортимер, дорогой!
С губ Мортимера уже готово было что-то сорваться, но он вовремя сдержался.
— Ты жива? — спросил он.
— Да, — ответила она.
— Слава Богу! — сказал Мортимер, выбирая снег из-под воротника.
Они вошли в дом и прошли в гостиную, где долго молча смотрели друг на друга.
— Гадкая погода! — сказал Мортимер.
— Да, точно!
Молчание было нарушено. Они бросились друг другу в объятия. Вскоре супруги уже сидели на диване, держась за руки, словно ужасная разлука была не более чем сном.
Мортимер первым напомнил про неприятный случай.
— Знаешь, по-моему, тебе не следовало исчезать таким образом, — сказал он.
— Я думала, ты меня ненавидишь.
— Ненавижу тебя! Я люблю тебя больше жизни! Да я бы скорее дал разбить в щепки свой самый любимый драйвер, чем лишился тебя!
Она затрепетала.
— Дорогой!
Мортимер погладил ее руку.
— Я вернулся домой, чтобы сказать, что все равно люблю тебя. Я хотел предложить, чтобы ты брала уроки гольфа у хорошего специалиста. А ты ушла!
— Я не стоила тебя, Мортимер!
— Ангел мой! — Он поцеловал ее, и торжественно произнес: — Эта история преподнесла мне хороший урок. Я знал, и знаю теперь, что ты — единственная нужна мне. Только ты! Неважно, играешь ты в гольф или нет. Пусть… — Он заколебался на миг, но мужественно продолжил: — Пусть даже ты играешь в крокет. Только будь со мной!
Она, тая от восторга, поцеловала его. Затем поднялась:
— Мортимер, посмотри.
— На что?
— На меня. Просто посмотри!
Рядом на кресле лежал недополированный джиггер. Она взяла его, вынула новенький мяч из чаши на камине, положила на ковер и, издав предупредительный возглас, направила мяч прямиком в стекло буфета.
— Боже милостивый! — воскликнул восхищенный Мортимер.
Она обернулась, сияя очаровательной улыбкой.
— Когда я ушла, Морти, у меня была единственная цель в жизни — стать достойной тебя. Я читала твои объявления. Как мне хотелось ответить! Но я была не готова. Весь этот долгий, мучительный срок я жила в деревне Охтермухт, в Шотландии, и училась гольфу у Таммса Маквереска.
— Неужели у того самого Таммса Маквереска, который занял четвертое место в чемпионате 1911 года? Он еще сделал лучший удар, играя в 1912 году в паре с Джо Маккилтом против Энди Макпледа и Сэнди Макберета?
— Да, Мортимер, у того самого. Как было трудно поначалу! Как я тосковала по крокетному молотку, как долго я не могла бросить привычку придерживать мяч ногой или бить носком клюшки. Если взгляд падал на столб с указателем, клюшка сама направляла к нему мяч. Но я преодолела собственную слабость. Я тренировалась без устали. Теперь мистер Маквереск говорит, что мой гандикап никак не более двадцати четырех на любом поле. — Она виновато улыбнулась. — Конечно, для тебя это не Бог весть что. У тебя был двенадцать, когда я ушла, а теперь, наверное, все девять или лучше.
Мортимер качнул головой.
— Увы, нет, — печально ответил он. — Вся игра пошла насмарку в силу ряда причин, и теперь у меня тоже двадцать четыре.
— Ряда причин! — воскликнула она. — Уж я-то знаю, что это за причины! Нет мне прощения. Из-за меня ты разучился играть!
Глаза Мортимера засветились. Он нежно обнял жену.
— Не упрекай себя, — ласково сказал он. — Отныне мы начинаем игру на равных. Два сердца стучат в унисон; две клюшки бьют, как одна! Лучше и быть не может. Черт возьми! Как у Теннисона.
И он негромко продекламировал:
Она взяла его за руку.
— А теперь, Морти, дорогой, — сказала она, — я хотела бы рассказать, как сыграла длинную двенадцатую в Охтермухте на один ниже пара.
ДЛИННАЯ ЛУНКА
Молодой человек в курительной гольф-клуба со страдальческим видом набивал трубку.
— Вот уж кто сидит у меня в самых печенках, — взорвался вдруг он, прервав тишину, стоявшую уже несколько минут, — всякие крючкотворы-законники. Да их и близко к полю подпускать нельзя!
Старейшина задумчиво оторвался от чашки чая и пирога с тмином и приподнял седые брови.
— Юриспруденция, — изрек он, — уважаемая профессия. Зачем же лишать ее представителей удовольствия от благороднейшей из игр?
— Юристы здесь ни при чем, — ответил молодой человек, немного смягчившись под благотворным действием табака. — Я говорю о типах, готовых променять свою лучшую клюшку на свод правил. Есть такие зануды. Только выиграешь лунку, а они тут как тут — откапывают Правило восемьсот пятьдесят три, раздел два, параграф четыре и засчитывают тебе поражение за плохо остриженные ногти! Вот, я сегодня, — в голосе молодого человека зазвенели жалобные нотки, — играл самый обыкновенный дружеский матч с Хемингуэем, знаете такого? И на кону-то стоял всего-навсего мяч для гольфа. Так на седьмой лунке этот умник заявил что лунка его, поскольку, я, видите ли, уронил ниблик в бункер. Ну не кровопийца? Мудрец покачал головой.
— Правила есть правила, мой мальчик, их следует соблюдать. Странно, что вы заговорили об этом, поскольку как раз перед вашим приходом мне вспомнился один довольно занятный матч, судьба которого не могла решиться без тщательного изучения правил. Правда, так случилось, что приз все равно никому не достался. Впрочем, лучше рассказать все с самого начала.
— Э-э… знаете, у меня сегодня и без того… — молодой человек заерзал на стуле.
— Я бы назвал эту историю, — невозмутимо продолжил мудрец, — «Длинная лунка», потому что речь пойдет, на мой взгляд, о розыгрыше самой длинной лунки в истории гольфа. Начало, возможно, напомнит вам один из моих рассказов о Питере Уилларде и Джеймсе Тодде, однако вы увидите, что потом все будет по-другому. Ральф Бингем…
— Я обещал зайти к одному человеку…
— …но начнем, — ответил мудрец, — вижу, вам не терпится узнать подробности.
Ральф Бингем и Артур Джукс всю жизнь недолюбливали друг друга, хотя их соперничество было слишком острым, чтобы признать это. Однако с появлением Аманды Трайвет тлеющие угли неприязни вспыхнули ярким пламенем настоящей вражды. Впрочем, так бывает всегда. Не помню, у какого поэта, в произведении, название которого выветрилось из памяти, есть чудесные строки, которые я позабыл. Так вот, они прекрасно передают самую суть этой старой как мир истории. Смысл их в том, что стоит где-нибудь появиться прекрасной женщине, жди беды. После того как Аманда поселилась в наших местах, находиться в одной комнате с Артуром и Ральфом было все равно, что присутствовать на встрече Монтекки и Капулетти.
Видите ли, Ральф и Артур не знали себе равных на поле для гольфа. В последнее время их жизнь превратилась в безмолвную жестокую борьбу. То Ральф выигрывал турнир в мае с преимуществом в один удар, то Артур вырывался вперед в июне, чтобы на июльских состязаниях вновь уступить какую-нибудь малость. Люди более благородной закалки, несомненно, испытывали бы в этих обстоятельствах взаимное уважение и даже любовь. Тем не менее, как ни прискорбно это признавать, несмотря на выдающееся по местным меркам мастерство в гольфе, Ральф Бингем и Артур Джукс были довольно жалкими личностями, хотя и не лишенными внешнего обаяния. Поэтому, едва приехала Аманда Трайвет, они только поправили галстуки и подкрутили усы, полагая, что благосклонность Аманды не заставит себя ждать.