Одно было странно и непонятно в действиях генерала Сувара: зачем он строит мосты? Неужели он, вопреки основам линейной тактики, хочет покинуть выгодную позицию? Принц Кобургский считал, что если бы на реке Тротуш были мосты, их следовало бы уничтожить, а не строить новые.
Принц Кобургский решил поговорить об этом с генерал-аншефом Сувара, а пока, в прекрасном настроении, начал свой день. Он не спеша умылся, оделся, напился кофе и только тогда отправил майора Траутмансдорфа к генералу Сувара приветствовать его с благополучным прибытием и узнать, когда генерал Сувара пожалует к нему договориться о совместных действиях против турок.
…Суворов уже отобедал – обедал он всегда в восемь часов утра, – когда к его палатке подъехал майор Траутмансдорф.
«Конечно, звать на совет! – догадался Суворов. – Нужно как-либо уклониться от этого».
Суворов думал недолго.
– Прошка, бритву и мыло! Живо! – крикнул он. Ленивый Прошка, который с годами начинал все больше вступать с барином в споры и грубить ему, недовольно буркнул:
– Да вы же давеча брились!
– Не рассуждай! Давай живее! – вспыхнул Суворов.
Пока мешковатый Прошка достал бритву, Суворов сам схватил кисточку и мыло, плеснул в чашку воды и стал густо намыливать себе щеки и подбородок.
– Меньше брей, больше намыливай! – шепнул он Прошке. – Проси! – обернулся Суворов к адъютанту.
Майора Траутмансдорфа уже не смутила одежда русского генерала. Майор передал приветствие генерал-аншефу Сувара от его высочества принца Фридриха-Иосии Кобург-Заальфельда, поздравил с благополучным и столь быстрым прибытием и приглашал приехать к принцу обсудить диспозицию. А сам с любопытством смотрел вокруг.
В палатке стояли простой некрашеный стол да один складной стул, на котором сидел генерал.
У майора Траутмансдорфа и то обстановка была лучше, чем у русского генерала.
Генерал Сувара сидел к входу спиной. Он чуть поворотился к майору – щека и подбородок были густо намылены – и сказал:
– Спасибо! Хорошо!
Кивнул Траутмансдорфу и снова обернулся к толстоносому неопрятному солдату, который не спеша стал намыливать щеки генерала.
Траутмансдорф постоял секунду, а потом звякнул шпорами и, поклонившись худой спине генерала Сувара, покрытой грубым полотенцем, удалился в крайнем недоумении.
Как только он дал шпоры коню, Суворов вскочил с места.
– Фу, австрияк проклятый! Торчит над душой! – рассмеялся он и начал смывать с лица мыльную пену.
Один раз сошло благополучно. Но впереди – весь длинный летний день. Пока солдаты сделают мосты, принц, конечно, еще не раз пришлет своего щеголеватого адъютанта.
«Какой бы предлог придумать еще, чтобы не ехать к Кобургу?»
…Принц с нетерпением ждал, когда вернется Траутмансдорф.
Наконец адъютант возвратился. На невозмутимом лице чрезвычайно выдержанного и вместе с тем расторопного, исполнительного майора было написано смущение. В глазах стоял смех.
Брови принца поехали к самому парику.
– Что случилось?
Траутмансдорф, слегка улыбаясь – было невозможно оставаться серьезным, – передал в двух словах о своем посещении генерала Сувара.
– Старик, вероятно, только что встал. Мы помешали. Ведь он сделал за сутки пятьдесят верст! – снисходительно сказал принц Кобургский, оправдывая не вполне любезный прием его посланца русским генералом.
Прошло два часа. Принц собрался уже завтракать и решил пригласить генерала Сувара.
Майор Траутмансдорф с интересом подъезжал к простой, не новой палатке русского генерала. Ему показалось, что, когда он соскакивал с коня, край палатки отогнулся и на него глянул сам генерал.
В этот раз навстречу Траутмансдорфу вышел не чубатый казак и не толстоносый неопрятный генеральский денщик, а офицер.
Не успел Траутмансдорф вымолвить слово, как офицер, учтиво поклонившись, сказал по-немецки:
– Его высокопревосходительство молится!
И тотчас же скрылся в палатке.
Траутмансдорфу не оставалось ничего делать, как уехать. Казак, державший поводья, разумеется, не понимал по-немецки, и с ним говорить было бесполезно.
Когда майор вошел к принцу, его лицо выражало явную растерянность.
– Что такое? – спросил принц.
– Генерал Сувара молится, – ответил, почему-то смутившись, майор и поспешил выйти из палатки.
Принц позавтракал один. Он был в чудном настроении, – он ездил к реке смотреть, как русские строят мосты, и русские солдаты показались ему хорошо одетыми, здоровыми и ничуть не усталыми.
Солнце уже перевалило за полдень, когда принц снова вызвал адъютанта:
– Как вы думаете, сколько у русских может продолжаться молитва?
Майор почтительно улыбнулся, пожал плечами и сказал:
– Право, не знаю, ваше высочество.
– Ведь это ж не в церкви. Вероятно, генерал Сувара уже помолился. Пожалуйста, поезжайте еще раз!
Траутмансдорф поехал в третий раз к той же знакомой, побелевшей от солнца старой палатке. Ехал он без удовольствия.
Когда Траутмансдорф бросил поводья тому же хитрому кареглазому казаку с серебряной серьгой в ухе, навстречу Траутмансдорфу, зевая, поднялся лежавший у палатки денщик. Он сказал безо всякого почтения и субординации:
– Его высокопревосходительство… – только и понял Траутмансдорф, а дальше шло какое-то коротенькое русское слово.
Траутмансдорф беспомощно оглянулся. Кругом – никого, кто мог бы помочь в разговоре.
– Was? Was?[55] – переспросил он, строго насупив брови.
Но генеральский денщик не испугался его строгого вида. Он поднял вверх палец и зашикал, делая большие глаза:
– Тсс!
«Вот я бы тебя поставил под ружье, пьяная каналья!» – со злостью думал майор, глядя на толстый красный нос денщика.
Денщик приложил к щеке ладонь, наклонил голову набок, закрыл свои плутовские глаза и снова повторил это непонятное коротенькое слово: спит!
Майор наконец понял. Ему вдруг стало стыдно своей недогадливости. Он понимающе закивал головой и на цыпочках отошел к коню.
К принцу майор Траутмансдорф вошел с совершенно каменным выражением лица.
– Генерал-аншеф Сувара спит! – сказал они отвел глаза в сторону: в его представлении это было со стороны русского генерала вызовом, издевательством.
Принц только кивнул головой и зашагал по палатке.
Майор вышел.
Принц исходил много верст по своей палатке.
В первые минуты со зла лезли в голову самые нелепые мысли. Послать к туркам парламентеров о перемирии? Но что дальше? Почему все это, спросят.
Поехать лично к Сувара? Но что сказать ему? Человек ведь может устать, – он в сутки прошел пятьдесят верст. И вообще, что знает он об этом русском генерале? Все говорят о нем как о восходящей звезде русской армии, вроде князя Репнина. Говорят, что он глубокий старик и что он со странностями. Все это хорошо. Но еще лучше то, что до сих пор Сувара превосходно бил турок.
– Подождем!
И принц сел обедать. Потом лег отдохнуть, иронически думая:
«Вот теперь пусть же от ко мне приедет!»
Но принц великолепно выспался, его никто не тревожил. Русские уже заканчивали все три моста. Так незаметно пролетел весь день. Принц решил больше не напоминать о себе генералу Сувара, – сам отзовется!
И генерал Сувара отозвался.
Слуги накрывали в роскошной столовой палатке принца к ужину, когда прискакал русский офицер. Он передал принцу конверт.
Принц Кобургский, стоя у палатки, тут же вскрыл его. Кровь ударила ему в лицо – генерал Сувара на довольно хорошем французском языке писал:
«Войска достаточно отдохнули, и мы завтра в три часа утра выступим двумя колоннами: австрийцы в правой, русские в левой, пойдем прямо на неприятеля. Говорят, что неверных только пятьдесят тысяч, а другие пятьдесят дальше. Жаль, что они не вместе, – разом бы их разбили!»
Это была готовая диспозиция.
Генерал Сувара все обдумал без него, сам и предлагает принцу безоговорочно поступить так, как этого хочет Сувара.
Это задело принца. Он вошел с листком диспозиции в палатку, задумчиво прошел раз-другой мимо стола, задевая стулья и не видя слуг, дававших ему дорогу, а потом круто повернулся к выходу, где стоял в ожидании ответа русский офицер.
В этой диспозиции есть вызов, есть чуть ли не оскорбление, но зато в ней чувствуется настоящая убежденность, правота, сила.
Будь что будет!
– Передайте его высокопревосходительству: я согласен. Только я думаю, что надо до последнего момента скрыть от турок присутствие ваших войск. Так будет лучше! – сказал он русскому офицеру.
– Конечно, конечно, ваше высочество! – угодливо поддакнул тот.
Принц стоял, раздумывая: кого бы назначить командиром отряда? Генерала Сплени? Полковника Варко? Нет, пожалуй, лучше всего будет Карачай: он быстр, он подойдет к этому необычайному русскому генералу.
– Прикажите полковнику Карачаю, – обернулся принц к адъютанту, – взять батальон Кауница и батальон Колло, один дивизион[56] гусар Барко и дивизион драгун Левенера и тотчас же явиться в распоряжение генерал-аншефа Сувара!
– Конечно, конечно, ваше высочество! – угодливо поддакнул тот.
Принц стоял, раздумывая: кого бы назначить командиром отряда? Генерала Сплени? Полковника Варко? Нет, пожалуй, лучше всего будет Карачай: он быстр, он подойдет к этому необычайному русскому генералу.
– Прикажите полковнику Карачаю, – обернулся принц к адъютанту, – взять батальон Кауница и батальон Колло, один дивизион[56] гусар Барко и дивизион драгун Левенера и тотчас же явиться в распоряжение генерал-аншефа Сувара!
…Суворов, прихрамывая, ходил возле палатки. Он нетерпеливо поглядывал в сторону австрийското расположения: что-то будет? Согласится с его диспозицией принц Кобургский или нет?
– Disposition zum Angriff![57] – повторил он.
Но вот прискакал адъютант, отвозивший принцу пакет.
– Согласен, ваше высокопревосходительство! – живо ответил адъютант.
– То-то!
Суворов был в восторге от принца:
– Ай да принц! Помилуй Бог! Молодец! Вот тебе и австрияк! Умница, ей-ей-умница!
Суворову понравилось все: и сговорчивость принца, и то, что принц не рассердился на него за отказ встретиться, и то, что Кобургский разумно предложил поставить впереди русских сил австрийский отряд.
– Как, говоришь, звать полковника? – переспросил Суворов.
– Карачай, ваше высокопревосходительство! – ответил адъютант.
– Карачай не Карачай, – весело приговаривал Суворов, идучи в палатку, – будет туркам карачун!
IV
Подпоручик Лосев никак еще не мог за два с половиною месяца привыкнуть к здешнему странному климату. У них, в Дорогобужском уезде, такое июльское, пусть росистое и туманное, утро все-таки не было бы настолько пронизывающе холодным. Здесь же, пока солнце не встало, не согреет никакой плащ, а чуть оно поднялось – пропадешь от жары.
Еще только рассветало.
Над рекой Путной, незнакомой, чужой, своенравной (вот навели мост – сорвало; это не дорогобужский Днепр), стлался туман. Ни реки, ни стоящих возле нее людей не было видно. Лишь иногда из тумана вдруг появлялись человек или лошадь.
Подпоручику Лосеву, который впервые шел в бой, все казалось, что это уже турки.
Вчера авангард союзников целый день отбивал атаки турецких наездников, и Лосев в первый раз увидал раненых.
Соединенные русско-австрийские силы уже два дня шли на сближение с неприятелем. Шли, как было указано в суворовской диспозиции: русские – слева, австрийцы – справа.
Кавалерийский авангард двигался впереди полков первой линии – гренадер и егерей.
Так подошли к реке Путне и теперь ждали, когда наведут мосты.
Наконец после томительного топтания на одном месте, у берега реки, пехота ступила на мост.
Голые, посиневшие от холода саперы одевались и сушились у костра.
– Вишь, закаленели, бедные!
– Еще бы! Вода теперь холодная: пророк Илья уже льдину бросил, – говорили проходившие пехотинцы.
Пехота тянулась по мосту бесконечной вереницей. Кавалерия нашла брод и переправлялась, минуя мост.
За Путной была все та же холмистая Молдавия, с кустарниками, оврагами и перелесками.
Когда перешли через мост, пехоте велели становиться в боевой порядок.
3-й дивизии боевой порядок был хорошо знаком, – генерал-аншеф Суворов каждое занятие в поле начинал именно с него, приучал быстро становиться в полковые каре.
Дивизия построилась в шесть каре. В первую линию поставили гренадер и егерей. Во вторую – полки Апшеронский, Смоленский и Ростовский. В третьей стала кавалерия. Пушки тарахтели между пехотными каре. В середине каре схоронились музыканты.
Пехота двигалась мимо кавалерии, которая раньше их перешла вброд Путну и теперь приводила себя в порядок.
– Довольно мы шли передом, ведите вы нас! – шутили карабинеры.
– Гляди, саквы свои замочил! – отшучивалась пехота.
Идти приходилось в гору. Впереди виднелись довольно большие холмы, занять которые и было приказано.
Лосев видел, как вперед проехал сам Суворов. Он обратил внимание на то, что у Суворова, кроме казачьей плети, ничего не было – ни шпаги, ни пистолета.
Рядом с Суворовым ехал коренастый смуглолицый полковник Карачай и пучеглазый Дерфельден, командовавший первой линией каре.
Лосев шел в первое свое дело. Он знал, что может не вернуться из него живым, но не имел представления обо всех опасностях и потому ждал боя скорее с любопытством, чем с тягостным томлением. Ему казалось, что он совершенно не боится. Лосев присматривался, искоса поглядывал, как ведут себя его соседи солдаты.
Вот курносый Башилов. Ему, должно быть, уже под тридцать, но на его детски открытом лице можно без труда прочесть все: он явно озабочен.
Рядом с ним шагает черноглазый мушкатер Зыбин. Этот по-всегдашнему оживлен. Он рассказывает что-то веселое. Может, и Зыбин думает о смерти, но, по крайней мере, не показывает виду.
Старики из капральства, Огнев и Воронов, которые служат в армии уже тридцать лет – больше, чем подпоручик Лосев жил на свете, – держатся обычно: Огнев немногословен, а Воронов почти по-стариковски суетлив и чересчур важен. Еще бы: сам Суворов произвел Воронова в ефрейторы.
Лосев глянул на артиллеристов, которые шли справа от них. Но на их лицах он не мог прочесть ничего, – артиллеристы были заняты своими пушками. Лошади с трудом тащили в гору тяжелые пушки, и артиллеристы помогали лошадям.
Взошло солнце. Его лучи ударили сбоку. Лосев посмотрел на восходящее солнце.
«Может быть, в последний раз вижу?» – с грустью подумал подпоручик.
Но тотчас же ему стало стыдно своего малодушия. Он опасливо глянул на соседей – не заметил ли кто-нибудь, что подпоручик Лосев трусит?
Но каждый был занят собой. Хотелось поскорее взойти на холм, хотелось узнать: а что там дальше? Не вылетят ли из-за холма, не ждут ли там турки?
Шли локоть к локтю. В этом тесном, сплоченном строе чувствовалась мощь, крепость.
Шли в ногу, хорошим, ровным шагом. Каждый знал, что здесь не на походе: если трет портянка, жмет ранец – не остановишься, не поправишь. Отстанешь от каре – пропадешь.
Наконец взошли на холм.
Впереди расстилалось ровное поле, а сзади, верстах в двух, стоял лес, ярко-зеленый в лучах восходящего солнца.
По равнине темными массами переносились с места на место турецкие всадники.
– Вот они, голубчики! Гарцуют.
– Ну, сейчас держись, ребята!
В первой линии забили барабаны, заиграла музыка, прикатилось «ура». Этот клич подхватила и вторая линия.
Мороз пробежал по спине у Лосева. Он сжал ружье и шел, боясь только одного – споткнуться о кочку, нарушить стройный ряд.
С холма спускались быстро.
Лосев глянул направо. Австрийцы шли такими же каре. Между русскими и австрийцами двигался отряд Карачая.
Лосев издалека узнал его малиновый ментик.
Не успели пройти и сотни шагов, как пришлось остановиться и приготовиться отбивать атаку: турецкие спаги широкой лавиной хлынули на каре союзников. Они приближались со стремительной, неудержимой быстротой. Турки налетали как ураган, – с воем, с диким, неистовым криком.
Земля дрожала от топота тысяч копыт.
Подпоручик Лосев растерялся. Он вжал голову в плечи и невольно откинулся назад – такой неотвратимой казалась ему гибель. Лосев не мог представить себе, чтобы эту страшную лавину могло что-либо остановить. Но стоявший сзади за ним высокий коренастый мушкатер Огнев шепнул подпоручику ободряюще:
– Не сумлевайтесь, ваше благородие: пронесет!
Музыка перестала играть. Затихло, как перед надвигающейся грозой. Она приближалась, эта грозная многоголосая туча, вспыхивающая клинками шашек и ятаганов. Вот-вот прокатится над головой, грянет, покрывая все, оглушающий гром.
И он ударил.
Русская пехота, подпустив турок поближе, хлестнула по ним картечью и ружейным огнем. На минуту вся передняя линия скрылась в пороховом дыму и в облаках поднятой турецкими всадниками желтой пыли.
Выстрелы смолкли. Только слышались истошные крики турок, лязг их шашек да тяжкий топот конских копыт: враги сошлись и дрались холодным оружием.
Еще миг – и на вторую линию русской пехоты ринулась турецкая кавалерия.
Лосеву на секунду показалось, что турки смяли гренадер и егерей Дерфельдена и что на них обрушилась вся масса спагов. Но когда апшеронцы стойко отбили этот первый наскок, Лосев увидел, что гренадеры и егеря стоят так же, как и прежде. Только перед каре валялись трупы убитых людей и лошадей.
Турецкие спаги кружились вокруг русской пехоты. Они с четырех сторон облепляли каре, стараясь где-либо пробить густую щетину русских штыков.
В этих атаках не было никакого плана. Спаги гарцевали на своих прекрасных конях. Одни безрассудно налетали на каре, другие, опустив поводья, стреляли на всем скаку из пистолетов.
Лосев только смотрел, откуда налетит турок. Он излишне суетился, и его кафтан был мокрехонек от пота.
– Не прозеваем, ваше благородие, увидим! – говорил сзади Огнев.