Колхозники, утрамбовывавшие бетон, помогают Юсуфу.
Но басмач с ишаном тоже не дремлют. Они поджигают траву. Стадо мечется на дамбе туда-сюда.
Подлетевший Павел Иванович, по грязному лицу которого видно, что он снесет сейчас с лица земли все живое, на мгновение замирает. Потом кричит басмачу:
— Так, так! Давай! Давай!
Кричит Юсуфу:
— Давай! Давай! Еще! Замечательно!
Басмач:
— Инженер тоже наш. Я сразу угадал. Большое дело будет.
С холма, откуда Османов наблюдает за взрывом, не ясно, что происходит на дамбе.
— Авария! — разносится слух, и все, кто был на холме, спешат к дамбе.
Стадо так утрамбовало бетон, что уровень бетона теперь ниже берега. Стадо, как в ящике.
— Замечательный народ! — говорит Павел Иванович подошедшему Османову. — Все — сразу.
Он забыл, что только что говорил другое.
— Молодцы! Изобретатели превосходные! С ними не пропадешь!
В это время Хамдам, проходя мимо с мотками бикфордова шнура, сталкивается с басмачом и ишаном.
— Хамдам! Узнаешь? — спрашивает его басмач.
Хамдам, вглядевшись в басмача, утвердительно кивает головой.
— Ты от кого работаешь? — тихо спрашивает басмач у Хамдама.
— А ты?
— Я от Англии, — шепчет тот, кивая и на ишана.
— А я от ГПУ, — коротко отвечает Хамдам, беря басмача за ворот халата. — Взрывпром НКВД! Слыхал?
И тут впервые мы видим на халате Хамдама медаль.
Канал во многих местах готов. Уже возведены мосты, виадуки, плотины.
Османов и Павел Иванович подъезжают к развалинам Хусая, к остаткам древнего арыка. Здесь когда-то топили Тохтасына. Здесь его сын Осман спасал отца, зажимая рукой рассеченную грудь.
Экскаватор вгрызается в старую землю. Ковш поднимает вместе с землей гнилые бревна, камни в полуистлевших корзинах, человеческие скелеты, связанные проволокой по нескольку штук вместе.
— Что это?.. Подождите, подождите!.. — и Павел Иванович останавливает экскаватор. Отирая лицо платком, он растерянно говорит Османову:
— Лет сорок тому назад здесь произошло ужасное событие. Вы должны были о нем слышать. Вы ведь из Хусая…
— Да.
— Делили воду… Это было мое первое знакомство с водой в быту…
— Да. Вы стояли вот там, — говорит Османов.
— Что? — Глазами, омертвевшими от ужаса, глядит Павел Иванович на Османова.
— Вы стояли вот там, — повторяет Османов. — А я прыгнул в воду спасать отца… здесь вот…
— Кто вы? Боже мой, кто вы?..
— Я сын одного из этих Тохтасынов…
Павел Иванович закрывает глаза.
— Жизнь наша прошла для того, чтобы снова вернуться к началу, но пришла иной, удивительной, — говорит Османов.
— Мы с вами вернулись к сухим костям, чтобы успокоить их водою счастья. Наша с вами вода влилась в историю.
Расстроенный воспоминаниями, расстегивает Османов низкий ворот своей украинской рубашки и открывает грудь, исполосованную глубокими шрамами.
Павел Иванович узнает в Османове маленького Османа.
— Так вот когда мы с вами встретились, друг мой, — говорит он.
— Мы с вами и не расставались, профессор! Каждый по-своему искали мы дорогу к молодости, которая была бы другой, чем наша… Опустите ковш! Бережно положите кости мучеников!.. Здесь мы построим памятник борцам за народную воду, борцам, мученикам и жертвам ее!
Османов берет Павла Ивановича под руку, и они идут, как братья, смахивая пальцами слезы со щек.
— Ту воду никак нельзя было и поделить теми старыми средствами, — говорит Павел Иванович.
— Да. Нельзя. Мы построили социализм и вернулись с вами на места ужаса, чтобы по-своему закончить то, что не могла закончить их жизнь.
— Слушайте, Османов! Я гораздо старше вас — и старше, и наивнее, и в общем так далее… Но раз возвращаемся к молодости — надо к ней возвращаться всем своим существом… Понимаете вы меня?
— Я чувствую вас.
— Ну, и что скажете?
— Вам давно-давно пора стать коммунистом.
— Давно-давно — не значит ли это, что уже поздно?
— Если в нашем распоряжении хотя бы один только день жизни — мы обязаны и этот день прожить всей душой!..
Павел Иванович входит в свою палатку.
Анна Матвеевна плачет, сидя на походной кровати.
— Что, и у вас какие-нибудь воспоминания? — хмуро спрашивает ее Павел Иванович.
Та отмахивается.
— Хоть в партийном порядке дело рассматривай! — говорит она со вздохом.
— Это о ком же?
— Да об Юсуфе этом. Шалава, истинный бог, шалава!.. Голодранцем был, так Фомушку только и смущал, только к себе и сманивал. Вывели человека в люди, так теперь — ах, извиняюсь, жить негде.
— Это любовь, Анна Матвеевна! — говорит вошедшая в палатку народная артистка Халима Насырова.
— Оставьте, пожалуйста. Откуда это видно? — недружелюбно спрашивает ее Анна Матвеевна. — В наше время…
— В ваше время вы вот девушкой и остались, — говорит Павел Иванович.
— Им сейчас делать нечего — вот они и любить разучились. Это такие люди — будет аврал, шторм, прорыв, катастрофа, они тут и устроятся. Любят, чтобы у них все сразу, все вместе, то и другое. Жалко, нигде прорыва нет, чтоб их послать!.. Там бы все и устроилось…
— Нет, все-таки некрасиво вышло. Разговоров не оберешься, а толку нет, — не соглашается Анна Матвеевна.
— У кого нету, у кого есть, — и в палатку входит Ризаев, здороваясь со всеми.
— Профессор-ака, аукцион хотим маленький делать завтра.
— Какой аукцион?.. И что это вы все слова перепутали?.. Аукцион?
— Ну, торги называется… Фатьму продавать надо…
— Какую Фатьму продавать? — встает Анна Матвеевна.
— Подожди, подожди… Я по-другому скажу — Юсуфа покупать будем. Аукцион! Кто больше даст — тот к себе забирает. Жить им негде, дома нет, кишлака нет, сада нет. Такой работник! О! — и он выставляет большой палец. — Иначе, как торги, не выходит!
На участке колхоза «Руки прочь» доделывают последние метры. Председатель колхоза ободряет народ:
— Кто первый закончит, тому, говорят, артистку выдадут. Такой разговор сегодня был.
— А моя старуха кому пойдет? — едко спрашивает старик.
— Э-э, не лично, не лично!.. Колхозу дают, отец!
— Я всегда говорил: с этой водой одна забота, — тихо шепчет старик соседу. — Артистку дают, думаешь, зачем?.. Чтобы ей театр построить. А театр зачем?.. Чтобы там концерты давать, кто отстал или там что-нибудь еще… Покою от этого не будет.
Вдруг он роняет кетмень, сердится.
— Что с тобой?
— Сердце зовет лечь.
— Ты! Зря отпустивший бороду! — бежит к нему председатель. — Цифру ломаешь!
Старик машет рукой.
— Ну вас! Им тоже надо дать немножко работы, — кивает на санитаров. — Их цифра совсем в хвосте стоит.
— Ты человек, преисполненный большой хитрости! — говорит ему председатель. — Если больной, зачем пошел?
— Красиво поешь, а песни нет, — отвечает старик. — Если из-за одной артистки театр строить, может из-за одного меня больницу построят. Кто знает?..
И вот собирается пышный народный той. Расчищена огромная поляна. Врыты столбы вокруг нее. На столбы поднимают свернутые ватные халаты, смочив их керосином. Это освещение. «Администратор» тоя — Ризаев — верхом на коне распределяет места по кругу.
Длинным шестом указывает он места колхозов.
Первые ряды ложатся, вторые сидят на корточках, третьи — на ящиках, четвертые стоят, пятые и дальше — на автомобилях и арбах.
Амфитеатр из человеческих голов.
Собираются карнаиры, певцы, дойриеты (играющие на бубнах).
Публика возбуждена.
Тихий радостный вечер Узбекистана нежно переходит в сумерки цвета красного вина, слегка разбавленного водою.
Идут повара и поварихи с мисками. Над ними плакат:
«Шурпа колхоза Молотова».
Несут блюдо с пловом. Мальчуган гордо поднял плакат:
«Плов колхоза 1 Мая».
Бежит, ощетинившись железными шампурами, вереница людей, ведомая флагом:
«Шашлык колхоза Красная заря».
Участники пира усаживаются в круг.
— Легче два канала сделать, чем такой той организовать, — ворчит старик в новых калошах, гордо прицепивший листок бумаги с надписью «История болезни». Он ни за что не хочет, чтобы его обвинили в мнимой болезни.
Добрых двадцать тысяч составили круг, вспыхнули халаты на столбах, и вот на круг выбегает в старинном малиновом хорезмском костюме, похожая на сказочную птицу, Тамара Ханум.
Дойры взлетают вверх в руках музыкантов. Быстрые тонкие руки их как бы ловят готовый звук в воздухе и подбрасывают его на бубнах.
— Это Тамара Ханум, — кто-то говорит старому щеголю в калошах.
— Что я, слепой? — недовольно огрызается старик.
Молодые ребята, сидящие в первом ряду, снимают с халатов шелковые пояса (а у них поясов по пять) и расстилают их перед собою. Каждый хочет, чтобы она сплясала на его платке — в этом много славы.
Юноши распахивают халаты и бьют ладонями в сердце. Словно рассекая грудь, протягивают они к танцовщице руки, как бы держа в них живое биение страсти.
— Не уменьшайся! Будь нашей! — звонко кричат они.
…Выходит в круг соловей Азии — Халима Насырова. Она еще не начала петь. Она ищет кого-то.
— Это сама Халима, — говорят старику в калошах.
— Что я, глухой? — отзывается он.
И она начинает. Нет для узбека большей радости, чем слушать бегущую воду, но Халима — как сказочная река. Она поет хрустальным голосом воды.
Опять снимают юноши пояса, и уже весь круг покрыт шелком.
Тот, на чей платок ступит она, от радости и почета не знает, куда себя девать.
Но Халима глядит на Юсуфа.
И она хочет почтить его песней на его платке… Она, она поет Юсуфу:
Юсуф медленно развязывает свой платок.
Медленно развязывает он шелковый платок-пояс, как бы раздумывая, бросить его в круг или нет.
Бросает. Но Халима не спешит ступить на него. Она медленно приближается к платку, вся поглощенная песней.
И тогда, как пламя на ветру, выносится в круг маленькая хрупкая Фатьма и, споря с голосом Халимы, словно отбирая у нее свою песню, спешит к платку. Халима, стороной обходя платок Юсуфа, приглашает Фатьму ступить на него.
Радостно Фатьма ступает на платок. И тогда Халима зовет глазами Юсуфа. Немногие понимают, в чем дело.
Он выходит. Смолкают и Халима и Фатьма. И глаза добрых десяти тысяч сковывают Юсуфа.
Халима говорит:
— Два человека искали друг друга. Вот они. И нас сегодня на праздник позвали. Пусть наш той их свадьбой будет!
— Жениться не можем, — твердо говорит Юсуф. — Не выходит. Я — колхозник, живу в кишлаке, она — артистка, в город хочет…
— Что ты в своем городе имеешь? — кричат люди Фатьме. — Сто рублей дают, подумаешь, какое дело!
Фатьма пробует оправдаться, но голос ее не слышен.
— На ней жениться — театр открывать надо… — продолжает Юсуф.
— Вот иди к нам в колхоз, — кричит Ризаев. — Построим тебе театр!
— Пока он выстроит, седая станешь, — перебивает председатель колхоза имени Буденного. — Иди к нам, ансамбль готовый. Петь, танцевать, пожалуйста. Трудодни хорошие.
Задумавшегося председателя колхоза имени Калинина теребит за руку старик в фетровой шляпе.
— Председатель, опять лицо свое уронить можем! Слышишь, Ризаев театр дает!
— Кому, отец, кому?
— Кому — не знаю, но дает…
И председатель «Буденного», не входя в сущность дела, кричит оглушительно:
— Эй, эй, зубного доктора даю, кино даю… Что?
Над его ошибкой смеются.
Какие-то доброхоты из Хусая подбегают к Юсуфу:
— Бери ее силой, наш колхоз убытки покроет.
И отвечает Юсуф:
— Наш колхоз маленький, своего театра, конечно, нет…
— Юсуф, я и без театра согласна…
— Певица есть. Песня есть. Театр, я думаю, везде найдете, — говорит Османов. — Все стали, как одна семья. Песни петь — у «Молотова» можно, танцевать — у «Буденного». Места не хватит — в степь выйдет. Наш арык через всю страну, как через одну усадьбу, бежит.
И Юсуф берет Фатьму за руку под крики и аплодисменты.
Старик в фетровой шляпе ядовито говорит своему председателю:
— Зубного доктора назад возьми, кровать для ребенка провозгласи. Сын у них родится — шефство над ним возьмем. Скажи скорей!
Но Ахмед Ризаев не дает никому выдвинуться.
Он говорит:
— Наш колхоз свое слово любит. Сказал театр — значит, театр. Сделаем у себя театр, одной певицы все равно мало…
Тут вступает председатель колхоза имени Калинина:
— Сыну, который родится, кровать даю!
— Две! — принимает вызов Ризаев. — Шелковое одеяло тоже даем! — и он выходит на круг. — Игрушки даем! Я свое лицо не могу уронить!
Но тут берет слово Османов:
— Братья! Сон отцов и дедов наших стал жизнью! Завтра пустим воду! И пусть самый быстрый конь сообщит таджикам, чтобы готовились у себя принять воду. Чей конь первый придет, тому колхозу и театр строить, в том колхозе и молодым жить.
Начинается пир.
Рассвет. Отовсюду спешат люди на пуск воды. Река шумит стремительным валом.
У плотины, на дне канала, стоят древние старики и старухи, женщины с детьми. Среди них Юсуф.
Вздымая пыль на дне сухого канала, вода падает расплавленной массой. Первый всплеск капель покрывает Османова и Павла Ивановича.
— Ортаг богамыз! Будем друзьями! — кричит он.
Вода примеривается к движению и как бы вынюхивает канал. Вот она даже как будто остановилась на одно мгновение.
Тогда старик в калошах с размаха прыгает в канал и посохом ведет осторожный, дымящийся пылью поток первой робкой воды.
А на бортах канала — люди. Они поют и пляшут.
Свершая обряд, пришедший из глубины веков, бросают в воду того, кто строил, — Павла Ивановича.
Выскочив из воды, он кричит:
— Не я! Не я!
Анна Матвеевна наспех вынимает из походной сумки сухой полотняный костюм, машет рукой:
— Он, голубчик! Он!
— Не я! Османов! — продолжает Павел Иванович.
Бросают Османова.
Вода бежит смелее. Меняются пейзажи.
— Не я ее строил! — говорит Османов. — Народ? От имени его — Сталин!
И окунают в воду портрет Сталина.
— Да будут сердца его и наши, как капля с каплей в одном потоке!
Пробегая по маленьким арычкам, ниспадая тут и там крохотными водопадами, наполняя сухие хаузы, пробирается новая вода на поля.
Скачут делегаты от туркменов на темных конях и в черных высоких тельпеках…
Подъезжают казахи в лисьих шапках…
Киргизы в белых войлочных шляпах с темными загнутыми полями всматриваются вдаль…
Таджики, с лицами библейских пророков, расстилают на сухом ложе канала, перед лентой, ковры для знатной гостьи — воды.
Сейчас она должна подойти, и навстречу ей выходит подросток с орденом на груди. Руки его дрожат.
А гости все подъезжают.
Едут джемшиды…
Едут белуджи в белых чалмах, в белых костюмах…
Спешат дунгане…
Строем стоят части Красной Армии с оркестрами.
По степи, рядом с каналом, не в силах опередить воду, разыгралась байга — всадники на конях отбивают друг у друга барана. Кто отобьет — тому быть вестником о воде. А Юсуф с Фатьмой, не глядя на байгу, едут вдвоем на коне — по дну канала.
— Смотри, какой арык запел на нашем дворе, — обведя рукой горизонт, говорит Юсуф.
Они первые подлетают к ленте на рубеже таджикской земли.
Удар литавр. Гортанный зов фанфар.
Мальчик-таджик рассекает ленту — и вода, пенясь и играя, заливает ковер и фрукты, а потом, подняв их со дна на поверхность, весело гонит куда-то на юг, на юг, в чьи-то новые руки.
— Пусть дорога нашей воды будет для всех дорогой счастья! — говорит Юсуф.
Подскакивают отставшие конные.
— Опять он впереди! — говорят про Юсуфа
— Посмотрим, где теперь жить будет! — ядовито замечает Османов.
— Всех зовите на этот путь! Пусть и в Иране, и в Индии, всюду берут народы воду у ханов и беков, кулаков и ишанов — и никто не победит народ. Чья вода — тот и хозяин! — говорит седой таджик.
— Хорманг! Не уставай, вода! Иди далеко! — кричит Фатьма.
— А мы впереди ее свой дом поставим, вода нас знает. К нам пойдет! — в лад ее мыслям отвечает Юсуф.
1940–1941
Примечания
В настоящий том включены пьесы и киносценарии, написанные П. А. Павленко с 1936 по 1949 год. Сюда вошли пьесы «Илья Муромец» и «Счастье», киносценарии «Ночь», «Александр Невский», «Яков Свердлов» и «Фергана».
Работа для театра и кино глубоко интересовала писателя на всем протяжении его литературно-творческой деятельности. Об этом свидетельствуют как завершенные произведения: две пьесы и восемь киносценариев, — так и многие заготовки и черновые наброски к пьесам, сохранившиеся в бумагах П. А. Павленко.
Однако для Павленко писателя-трибуна и агитатора, работа в области кинодраматургии, дающая возможность общаться с многомиллионными массами зрителей, была несомненно ближе работы в области драматургии для театра.
В своей работе для театра и кино так же, как и в области прозы, П. А. Павленко тяготел к большим эпическим полотнам, позволяющим ему делать широкие обобщения. Таков первый из известных кинодраматургических опытов писателя сценарий «Партизаны». Относительно этого опыта Павленко писал 21 января 1933 года А. М. Горькому: «Хочу написать сцены из жизни дагестанского аула за семьдесят лет, — от Шамиля до наших дней. Нашел я такой аул, где Шамиль строил дубовую плотину на реке и где мы сейчас строим гигантскую электростанцию…» Замысел этого сценария был осуществлен в 1933 году (Архив П. А. Павленко). Сценарий заканчивается строительством гидроэлектростанции на реке Койсу. Строители станции — участники гражданской войны на Северном Кавказе. Эпичность отличает и первый из поставленных киносценариев П. А. Павленко — «На Дальнем Востоке», а также его сценарии «Александр Невский», «Яков Свердлов», «Фергана», «Клятва», «Падение Берлина», она присуща и его пьесам «Илья Муромец» и «Счастье». Павленко интересовали темы, связанные с движением больших народных масс в решающие моменты их истории. Однако, к какой бы теме он ни обращался, будь то далекое историческое прошлое или жгучие проблемы нашей действительности, в них всегда чувствуется горячий напряженный пульс писателя современника. Освещая далекое или близкое прошлое нашей родины, Павленко неизменно старается дать ответы на самые острые и волнующие вопросы текущего дня.