— Попрошу не перебивать меня, я еще не до конца высказал свою мысль, — остановил собеседника Алексей, заговорив голосом Потапова. — Я говорю о том, что любые действия политического деятеля или крупного бизнесмена достаточно предсказуемы, если мы точно знаем, с какой ноги он начинает движение и на какой части лба появляются морщинки, когда он задумывается.
Дальский произносил эту фразу и видел, как округляются глаза собеседника.
— Фантастика! Браво! — прошептал Герман Владимирович. Затем взглянул на свои часы. — Мы здесь ровно сорок две минуты. Давайте еще по рюмашке и поедем в парикмахерскую, чтобы вас подстригли и причесали, как нужно. Очки с простыми стеклами я подготовлю к завтрашнему дню. Максим Михайлович без очков показывается на людях редко, хотя может обходиться и без них, только мелкий газетный шрифт не может разглядеть.
Они выпили еще водки, после чего Герман Владимирович вдруг сказал:
— А теперь перейдем на «ты». Потому что мы с Максимом Михайловичем так общаемся уже почти двадцать лет. Он меня называет Германом, а я его по имени-отчеству. Усек?
Дальский кивнул, поднялся с кресла и обвел взглядом помещение.
— А ты, Герман, не боишься, что здесь установлены камеры или микрофоны?
— Не боюсь, — усмехнулся новый знакомый. — Этот кабак принадлежит мне. Я его приобрел, чтобы не таскать на работу гречневую кашу в банке. А чужие здесь не ходят, потому что очень дорого.
Глава 7
Алексей вернулся домой около полуночи. В прихожей посмотрел на себя в зеркало: сходство с известным олигархом, несомненно, присутствует. Заметит ли Нина произошедшую с ним перемену?
— Надеюсь, не отказался от участия в рекламной акции? — спросила жена, появляясь на пороге комнаты.
— Это не реклама. Но я все равно обдумываю.
— Чего думать, если деньги предлагают! Что хоть за работа? Чес какой-нибудь?
— Ну да, гастрольный тур по Сибири и Дальнему Востоку. Меня разыскал Володя Цыдынжапов, бывший сокурсник. Он теперь крупный антрепренер в Бурятии.
— Вот видишь, не все твои друзья неудачники. Смог же этот Володя устроиться в жизни.
— Однако поездка может затянуться на несколько месяцев. Вероятно, придется уволиться из театра.
Нина задумалась, а потом спросила:
— Сколько сокурсник предлагает?
— Три тысячи в месяц.
— Три тыщи баксов? Соглашайся, не думай даже! А на театр наплюй. Где еще тебе такие деньги платить будут?
— А как же ты одна здесь?
— Перебьюсь как-нибудь. И потом, я давно уже сама о себе забочусь — на тебя-то никакой надежды.
Нина вернулась в комнату к дивану и сериалу про богатых и красивых. Дальский вошел следом и протянул жене две новенькие банкноты.
— Вот тысяча евро, Володя дал в качестве аванса.
Супруга схватила деньги и спрятала их в карман халатика.
— Смотри-ка, не утаил… Ну, уж ладно, может, и тебе сегодня ночью что-нибудь обломится. Или ты больше получил?
— Больше, — признался Алексей. — Но я истратил деньги в парикмахерской.
— Подстригся, что ли?
Нина посмотрела на него внимательно и скривилась.
— Слишком коротко, раньше лучше было.
Ночью ему ничего не обломилось.
Жена спала, повернувшись к нему спиной, а Дальский думал. Вспоминал минувший день, встречу с Германом Владимировичем и то, как тот, не уговаривая, сломал его. И обед, и разговор о еде, и вытащенные запросто из кармана сумасшедшие деньги, все оказалось не случайно, все было проделано так, словно заранее спланировано. И в салоне известного стилиста их уже ждали. Хозяин вышел навстречу и, жеманничая, пропищал:
— Ой, вы так обросли, Максим Михайлович! Вроде бы совсем недавно стриглись. Вам, как всегда, Сонечку подавай, или вы предпочтете, чтобы я лично с вами сегодня поработал?
— Не дождешься, — ответил олигарх Потапов. — Соню зови!
Соня оказалась крашеной блондинкой с четвертым номером бюста. Пахло от нее теми же духами, что и от Вики Сосниной. Девица долго массировала Дальскому кожу головы, и он спросил, для того лишь, чтобы не молчать:
— Соснина не забегала?
Пальцы на его голове замерли. А потом Соня прошептала:
— Была сегодня с утра. Я ее случайно увидела — она же к Сереже ходит…
— Не одна зашла?
Дальский увидел, как отражение Сони кивнуло ему из зеркала.
— Не могу вас обманывать.
За прическу заплатил Герман Владимирович, протянув парикмахерше двести евро.
«Ого, — удивился Дальский, — за час работы месячная ставка ведущего актера театра!»
А вслух сказал:
— Герман, добавь Сонечке еще сотню — за честность.
В машине Герман Владимирович попытался его урезонить:
— Зачем эта самодеятельность? Так можно проколоться!
— А ходить к одному и тому же мастеру через день не прокол?
— Успокойся, настоящий Потапов сюда больше не придет. Выяснилось, что одна из горничных в его загородной резиденции прекрасно стрижет. Ни в одном салоне так не смогут…
Воспоминания о событиях сегодняшнего странного вечера еще больше взбудоражили. Заснуть не удавалось. Дальский вышел на кухню, заглянул в холодильник: на дверной полке обнаружилась бутылка водки. Откуда та здесь взялась и сколько уже стоит, Алексей вспомнить не мог. В бутылке едва ли набралось сто граммов. Он выплеснул водку в стакан для виски и выпил залпом. Сел за стол, достал из Нининой пачки тонкую сигарету и закурил.
Завтра он уедет из дома. Почему-то вдруг показалось — навсегда. И сердце у него при этом не защемило.
Нина давно не говорила ему о любви. Когда он слышал от нее ласковые слова в последний раз? До свадьбы? А сам-то верил в то, что обещал ей?
До свадьбы мужчины рассказывают сказки, а после свадьбы — жены.
Глава 8
Ему дали день на сборы, при этом сказав, что личные вещи с собой брать не нужно. Неужели придется одеваться в обноски олигарха? Хотя за миллион евро в год можно и походить в, так сказать, секонд-хенде от Армани и ему подобных. Но день — это слишком много, когда спешишь в новую жизнь, и слишком мало, чтобы проститься с самим собой…
Дальский вдавил кнопку звонка. За дверью — тишина. Потом хриплый голос спросил:
— Кто там?
Алексей для верности еще раз нажал на кнопку звонка и крикнул:
— Откройте — полиция!
Карнович приоткрыл створку и выглянул в щель.
— Чего пугаешь? Я же в глазок вижу, что это ты.
— А если видишь, зачем спрашиваешь? — хмыкнул Алексей и начал протискиваться в квартиру.
Но хозяин стоял на пороге, как скала. На Вадиме были широкие голубые джинсы на подтяжках. Черные подтяжки нелепо смотрелись на незагорелом белом торсе режиссера.
— Ты зачем на доске объявлений про меня гадость написал?
Карнович изобразил удивленное лицо.
— Я-а? Какую гадость?
— Разве не ты про какие-то сто рублей долга напоминал?
— Честное благородное слово, нет! — Вадим прижал руку к сердцу. — Мы же друзья, какие между нами могут быть сто рублей. Хотя, если все мои благодеяния вспомнить, ты мне не стоху должен, а все пятьсот.
Алексей достал из кармана брюк купюру в пятьсот евро и протянул другу:
— На, держи!
Потом из карманов куртки вынул две бутылки пива.
— А это проценты.
Ошеломленный Карнович слегка отступил.
— Откуда деньги, Леша? Ты что, свою Нинку зарезал?
Дальскому удалось все же протиснуться в квартиру. Он успел заметить, как за приотворенной дверью в спальню промелькнуло голое женское тело.
— Ты не один?
Карнович помялся и признался:
— У меня абитуриентка. Она в «Щепку» поступала, но срезалась на творческом конкурсе. Попросила меня позаниматься с ней актерским мастерством.
— Вадик, — шепнул другу Алексей, — тебе же пятьдесят лет! Мало, что ли, глупостей в жизни наделал?
— Честное благородное слово, между нами ничего нет! Только мастер-класс! Сегодня мы будем заниматься сценическим движением.
— Научишь ее передвигаться до магазина и обратно? — снова шепнул Дальский.
Режиссер ответил молча — прикрыв глаза и медленно склонив голову на грудь.
Они прошли на кухню, и Алексей сообщил, что получил предложение поучаствовать в антрепризе по городам Сибири, а потому он хочет написать заявление на предоставление ему творческого отпуска сроком на один год без сохранения жалованья.
— И сколько тебе пообещали за чес? — напрягся Карнович.
— Три тысячи долларов в месяц.
— О-о-о… — простонал Вадим. — А мне до конца дней придется гнить в нашем болоте… Кто там еще будет?
— Молодежь какая-то, я и не знаю их вовсе.
— Лешенька, друг ты мой единственный, замолви словечко! У меня ведь актерское образование, ты же знаешь! Я в Малом театре роль Гриши Незнамова играл с этой самой… ну, как ее… в роли моей матери Кручининой… Фамилия у нее еще такая стервозная! Народная артистка… Ну, ты понял, о ком я говорю.
Карнович выпрямился, оттянул подтяжки и шлепнул себя ими по голому животу.
— Леша, ты просто обязан составить мне протекцию! Иначе…
Вадим резко махнул рукой так, словно ребром ладони отрубал голову стоящему перед ними карлику.
— Иначе ты мне не друг!
— Да я сам с трудом устроился, — попытался объяснить Алексей.
— И пятьсот евро я тебе не верну никогда, — не мог угомониться Вадим.
Дальский понял, что отказываться бесполезно.
— Хорошо, я поговорю. А деньги оставь себе. Кстати, в нашем театре мои роли перейдут тебе, и ставка, соответственно, тоже. Зато не надо будет по гостиницам мыкаться, сосиски варить в рукомойнике при помощи кипятильника. Опять же абитуриенток там не будет.
Карнович задумался. И начал ходить по кухне.
— Ну-у, если роль пьяного гаишника перейдет ко мне, то у меня в загашнике есть собственная режиссерская находка. Помнишь, что он говорит: «Меня лишили прав»? Так вот, после слова «лишили» необходима пауза минуты на полторы. И уж потом надо говорить «прав». Затем гаишник должен сделать попытку изнасиловать Соснину. Ну, хотя бы одежду на ней разорвать немного, повалить на диван. А вот когда поднимется с нее, то есть с дивана, произнесет свою знаменитую фразу. «Ничего у нас с тобой не получится! А ведь я любил тебя!» И пойдет пить свой виски. Здорово, да?
На кухню тихо просочилась девушка, одетая в спортивную майку Карновича.
— Здравствуйте, — пропищала она, изображая смущение. — Меня Лика зовут. А вы Алексей, да? Я вас в театре видела. Вы в «Ревизоре» Ляпкина-Тяпкина играли.
— В «Женитьбе» Яичницу, — поправил девушку Дальский.
— Чего? — не поняла Лика и поправила волосы над ухом. — Но мне все равно очень понравилось.
Карнович внимательно следил за их диалогом, и его лицо изображало огромную душевную борьбу, словно он задумал нечто такое, чему противится все его существо.
— Послушай, солнышко, — произнес он наконец с нежностью, — я сейчас дам тебе денежку…
Вадим опустил руку в карман джинсов, вытащил пятьсот евро, посмотрел на купюру и хотел снова спрятать ее, но рука на полдороге дрогнула.
— На, — провозгласил он, протягивая девушке деньги, — сходи и разменяй. Сто… нет, пятьдесят обменяй на рубли, рубли обменяй на продукты питания и прочее. Все тащи сюда. Запомнила? Приносишь мне четыреста пятьдесят евриков и продуктов на оставшуюся сумму полностью?
— Да, — кивнула Лика, — только сейчас оденусь.
— Непременно, — согласился Карнович. — Кроссовочки свои надень обязательно, а потом бегом туда и обратно. Только смотри, мою маечку по дороге не порви.
— Хи-хи, — донеслось из коридора.
После чего звонко хлопнула входная дверь. Карнович открыл пиво и припал к горлышку. Алексей стоял и смотрел на друга.
— У меня есть еще одна режиссерская находка, — оторвался от бутылки Вадим. — В «Женитьбе» титулярный советник Яичница тоже приходит свататься. Так вот, лезет он в карман, предположим, за платком, чтобы пот со лба вытереть, а достает вареное яйцо, потом второе… И сам при этом удивляется молча — откуда, дескать. В смысле, я же Яичница, а яйца у меня вкрутую. Как тебе? Все упадут. А чего ты стоишь?
— Вадим, у тебя, я знаю, компьютер есть. Включи его, пожалуйста, хочу в Интернете кое-какую информацию найти.
Ноутбук нашелся на тумбочке в спальне. На нем лежали черные стринги. Карнович смахнул трусики на пол и открыл крышку.
Дальский занялся поисками. Ссылок на олигарха Потапова было много. Алексея интересовала его биография.
Как выяснилось, Максим Михайлович старше Алексея на четыре года. Родился будущий финансовый воротила в северном городе Вольфрам. Отец его был главным инженером металлургического комбината, а мать — директором местного театра. Высшее образование Потапов получил в Москве, закончив Академию народного хозяйства имени Плеханова, вернулся в родной город на комбинат к отцу и очень скоро стал заместителем генерального директора по экономике. Тогда же женился на своей однокласснице, и вскоре в молодой семье появился сын Денис. В настоящее время парню семнадцать лет, он первокурсник одного из московских вузов. Жена сейчас домохозяйка.
Больше ничего о личной жизни и о семье Потапова в Интернете не было, зато его состояние обсуждалось наперебой. Оказывается, Максиму Михайловичу принадлежат несколько горно-обогатительных комбинатов, комбинат «Вольфрам», в котором началась в свое время трудовая биография олигарха, банк «Росинтерн», акции многих других успешных предприятий. Родной город практически является собственностью Потапова, но горожане, судя по всему, только радуются этому, потому что проезд в городском транспорте там вдвое дешевле, чем в среднем по стране, лекарства в аптеках тоже почти даром, школьные обеды и учебники для детишек бесплатные, а у учителей зарплата, сопоставимая с той, какую получают чиновники в Министерстве народного образования.
Размеры личного состояния Потапова неизвестны, но предполагалось, что на счетах в западных банках у него не один миллиард и еще больше вложено в ценные бумаги западных корпораций. Также имеется недвижимость: отели и замки, которые сдаются в аренду. Плюс у него две яхты, личный самолет и прочая, прочая, прочая. Аналитики считают, что Максим Михайлович Потапов — самый богатый россиянин. Причем богатство его стремительно увеличивается, так как он контролирует более трети мировой добычи вольфрамовых руд, природных вольфроматов и вольфрамитов, соответственно, ему принадлежит более трети мирового производства вольфрама, цена на который за последний год выросла в два с половиной раза. Кроме того, предприятия Потапова производят металлы платиновой группы. А совсем недавно геологоразведка, оплаченная Максимом Михайловичем, подтвердила объемы запасов нефти в районе, считавшемся бесперспективным, а потому доставшемся Потапову буквально даром, хотя и через тендерные торги. По прикидкам геологов, нефти в ныне принадлежащем олигарху бассейне не менее пятнадцати миллионов тонн, не считая колоссальных объемов сопутствующего природного газа.
«Таким образом, — сообщал неизвестный исследователь доходов бизнесмена, — стоимость контролируемых Потаповым активов можно смело оценивать в двадцать миллиардов долларов, которые приносят около сорока процентов годовой прибыли. Личное же состояние можно с определенной долей вероятности оценить в пятнадцать-восемнадцать миллиардов».
«Бред какой-то! — воскликнул про себя Дальский. — Чем отличается личное состояние от стоимости активов принадлежащих человеку предприятий?» Стоп! Человеку? Алексей понял, что даже в мыслях он не может назвать Потапова человеком. Человек — это он сам, несчастный и нищий актер Дальский, человек — Вадим Карнович. Девочка, побежавшая в магазин за выпивкой и закуской, тоже человек, хотя и глупенький! Нина, грезившая о любви богатого и знаменитого, другие такие же, мечтающие о минимальном достатке и спокойствии, — люди. А Максим Михайлович — это монумент удаче и благополучию. Откуда вдруг все — ему одному?
— Слушай, — озабоченно произнес, входя в комнату, Карнович, — полчаса прошло, а ее все нет. Понимаешь? Обменник за углом, магазин, в принципе, тоже, а Лики нет.
— Вернется, — уверенно сказал Дальский, — ведь одежда девчонки здесь.
— Вся ее одежда не стоит и сотни баксов, а тут ей в руки попало полтыщи евро. Господи, какой я наивный! Какой доверчивый! Представляешь, что было бы, если бы я на ней женился?
Вдруг Вадим, нагнувшись над плечом Дальского, произнес задумчиво:
— Волчья пена…
— Что? — не понял Алексей.
— Или волчья накипь. Нет, лучше будет сказать — волчья пена.
— Ты о чем?
Карнович пояснил:
— Да вот, читаю на экране — «вольфрам», а это можно перевести с немецкого как «волчья пена». Я же немец по отцу. Карнович — фамилия матери, по отцу я — Штольц. Отец мой слово «вольфрам» ненавидел более всего на свете, даже вслух произнести не мог: он перед войной строил в Заполярье комбинат с таким названием. Зеки строили, а родитель мой зеком и был. По той самой пятьдесят восьмой чалился. Да еще немец к тому же по происхождению. Кстати, начальником стройки, да и всего Заполярлага, был генерал Риммер, тоже немец. Ты понял? Как-то отца доставили к нему. Генерал спрашивает: «Твоего отца случайно не Отто звали?» «Отто Генрихович», — отвечает папаша. Генерал обрадовался, говорит: «Мои родители батрачили на вашей ферме, я с Отто Штольцем вместе в школу ходил, и он меня вашей домашней кровяной колбасой угощал, которая у меня до сих пор поперек горла стоит. Деда с бабкой твоих мы в восемнадцатом году на яблоне рядышком повесили, а Отто сбежал тогда. Кстати, где он?» Отец отвечает, мол, Отто Штольц умер в Петрограде в двадцатом году от инфлюэнцы. Генерал Риммер огорчился, что не удалось Отто повесить, но сказал, что его сыну недолго осталось. Да только отец мой выжил и протянул аж до восемьдесят второго года. А вот что с генералом Риммером случилось, мне неизвестно.