Вроде нормально. Но тогдашняя Испания была, наряду с Россией, наиболее отсталой окраиной Европы. Она, как и дореволюционная Франция, была раздроблена на отдельные феоды, разделена разноязыкостью, таможнями, местечковыми законами, которые противоречили центральным… Испания была даже хуже, чем дореволюционная Франция — здесь случались рецидивы средневекового суда инквизиции, и вообще нищета была несусветная. А экономически отсталые люди — дикие люди. А диких людей самое невинное нарушение привычного хода вещей очень нервирует. Так же примерно было в Египте. Наполеон заставляет население убирать в Каире мусор? Смерть проклятым оккупантам!.. В Испании Наполеон ликвидировал внутренние таможни, ввел свой отличный кодекс, запретил жечь ведьм. Поэтому в Испании началась полномасштабная партизанская война, и французскому цивилизатору пришлось держать здесь огромную 300-тысячную армию для перманентного подавления свободолюбивых туземцев.
И вот скажите мне теперь, за что воевали испанские голодранцы?.. Им не один хрен, кто там в Мадриде на троне сидит — Бурбон или Бонапарт? Тебе, оборванцу, какое дело? Знай, дергай за сиськи свою вонючую козу. Однако варвар не внемлет аргументам разума. Дикие люди понимают только палку. И потому наполеоновские войска жесточайшим образом подавляли выступления испанцев — этих «чеченов» того времени. Убивали не только мужчин, но и женщин с детьми, потому что и женщины, и дети стреляли во французских солдат. Бандиты, одно слово.
Узнав, что Наполеон завяз в Испании, снова зашевелились англичане и австрияки. Первые высадили десант в Лиссабоне и захватили город, а вторые. После Аустерлицкого разгрома прошло три года, и австрийскому императору Францу помстилось, что он накопил достаточно силенок и готов разгромить самого Наполеона, пользуясь тем, что у того частично связаны руки в Испании.
Наполеон решал проблемы по мере их поступления. Сначала он лично сходил в Испанию, разбил незаконные бандформирования испанцев, вооруженные английскими ружьями, которые (формирования, а не ружья) представляли собой уже целую армию. Заодно добрался до Лиссабона, откуда выбил англичан. А затем пошел в Австрию.
Что опять толкнуло австрийцев помериться силами с Наполеоном? Ведь нарождающаяся промышленная буржуазия Австрии только выигрывала от континентальной блокады. Дайте ей время поднять голову, и страна шагнет в современность!.. Но старая феодальная знать, привыкшая к потреблению английского кофе с сахаром и не забывшая еще прошлых «обид» и территориальных потерь, раскачала-таки австрийского императора Франца на войну с Бонапартом!
Наполеон был к этому вполне готов. За пять дней он нанес австрийцам пять сокрушительных поражений, перешел Дунай, догнал отступающее австрийское войско и опять погромил его. А через несколько дней вошел в Вену. Однако командующему австрийскими войсками удалось спасти изрядный шматок своей армии, который Наполеону еще предстояло догромить. Это случилось в битве при Ваграме, где австрийцы потерпели сокрушительное поражение. Бедный император Франц!.. Даже ослы учатся на своих ошибках!..
В наказание Наполеон отобрал у Австрии еще треть территории, наложил на Франца контрибуцию в размере 85 миллионов флоринов золотом и запретил держать армию более 150 тысяч человек.
Пока Наполеон усмирял Европу, французская армия в Испании тоже не дремала. Самые большие очаги сопротивления были подавлены. Испанские бандиты прятались теперь по горам и решались только на мелкие вылазки.
Начала приносить пользу и блокада Англии. Из этой страны стали приходить радостные вести о массовых разорениях и самоубийствах промышленников, о страшной безработице и недовольстве народа. Еще чуть-чуть потерпеть, дожать, и Англия сама запросит мира!
А Наполеон стал все чаще задумываться о том, на чем же держится его огромная, по территории превышающая Древнеримскую, империя. И приходил к неутешительному выводу: пирамида крайне неустойчива и стоит на острие. На самом Наполеоне. Стоит только ему погибнуть, как вся Европа взбунтуется, а во Франции начнется смута и дележ власти. Потому что, хоть он и император, у него нет наследника. Значит, нужен следующий ход, к которому его привела неумолимая имперская логика, — династический брак.
Глава 5 ПОСЛЕДНИЕ УЗЫ
Жозефина, несмотря на все старания, родить уже не могла. Ближайшее окружение советовало Наполеону развестись с ней и жениться на какой-нибудь принцессе одного из царствующих домов Европы.
Эти уговоры продолжались несколько лет. И несколько лет Наполеон им сопротивлялся. Потому что он любил Жозефину. Это, конечно, была уже не та пылкая любовь 27-летнего юноши, каким он в первый раз завоевывал Италию. Это была спокойная любовь-привязанность солидного семейного человека, слегка омраченная уже полузабытыми, правда, неудачами на первом этапе, когда семейную лодку крутило и било об камни в порогах бытия.
Наполеон привык к Жозефине, любил ее детей. Когда дочь Жозефины Ортанс родила мальчика, Наполеон страшно привязался к этому ребенку. Приезд Ортанс с сыном был для него настоящим праздником. Наполеон все время возился с этим пятилетним карапузом, за завтраком сажал его на колени, читал ему книжки, катал верхом на газелях, которые жили у него в парке. Мальчик, в свою очередь, тоже обожал своего Наполеона и, завидев издалека, несся к нему, крича: «Дядя Бибиш!» Так он почему-то называл Наполеона, который мог быть исчерпывающе счастлив в семейной жизни, если бы не завоевал Европу… Но Европа требовала присмотра. И потому через несколько лет уговоров и после очередного несостоявшегося покушения Наполеон принял решение укрепить трон династическим браком.
Жизнь Наполеона, который не вылезал из навязанных ему Европой войн, все время висела на волоске. Он был весь изранен, под ним, как уже говорилось ранее, погибло 18 лошадей. В битве под Эйлау Наполеон стоял на пригорке, а на голову ему сыпались сбиваемые русскими ядрами и пулями ветки с дерева. Гонцам и адъютантам сложно было даже подбежать к Наполеону, потому что огонь противника выкашивал подступы к пригорку, и Бонапарт стоял, окруженный трупами офицеров и солдат. Это не был бессмысленный риск: положение под Эйлау было настолько тяжелым, что исключительно личный пример любимого императора сдерживал солдат, заставляя их стоять под ураганным огнем русских и австрийцев.
И не только война заносила смертную косу над императором французов. 12 ноября 1809 года в Вене во время парада к Наполеону из публики пробился молодой человек, якобы с прошением. Охрана схватила его раньше, чем он успел выхватить кинжал. После парада Наполеон решил поговорить с террористом. Им оказался студент саксонского университета.
— За что вы хотели меня убить? — спросил Наполеон. И этот естественный вопрос был из той же серии, что и заданный царю Александру: «Из-за чего воюем?»
Наполеон все время задавал Европе естественные прагматичные вопросы. Но у Европы, жившей по средневеково-феодальным установкам из сказок братьев Гримм, не было логических ответов, только абсурдистско-сказочные. Вот и сейчас студент ответил лозунгом, не несущим никакой смысловой нагрузки:
— Я считаю, что, пока вы живы, моя родина и весь мир не будут знать свободы и спокойствия.
— Кто вам сказал такую чушь? — поразился Наполеон, которого именно Европа и ввергала каждый раз в бесконечные войны.
— Никто!
— Вас научили этому в университете?
— Нет.
— Может быть, лавры Брута не дают вам покоя?
На этот вопрос студент не ответил: он не знал, кто такой Брут. Видимо, троечник попался.
Пораженный этим беспричинным и безграмотным фанатизмом, который скорее был бы свойственен дикому испанскому оборванцу, а не студенту европейского вуза, Наполеон спросил:
— А если я вас отпущу, вы дадите слово, что никогда больше не будете пытаться убить меня?
Троечник долго молчал, но был настолько узколоб (кто-то, возможно, примет его глупость за благородство), что решился сказать правду:
— Нет. Я буду на вас покушаться.
Из двух собеседников благородство в этой истории проявил только Наполеон.
Он долго молчал, после чего вышел в глубокой задумчивости. А затем отдал дурака под военно-полевой суд, который вынес студенту приговор о расстреле. Приговор был приведен в исполнение немедленно. Потому что Наполеон не любил рисковать жизнью напрасно. Зачем? Он же был отважный человек, а не идиот.
Впрочем, благородство Наполеона в историях с покушениями проявлялось не только в попытках отпустить убийцу. Вот, например, что случилось во дворце Наполеона Тюильри. Однажды в приемный покой дворца вошел странный человек в длиннополом пальто. Дежурный офицер предложил вошедшему снять шляпу и пальто. В ответ незнакомец вытащил из-под полы саблю и бросился на офицера. К счастью, тот успел выхватить шпагу и принять оборонительную стойку. Отбив первый удар, офицер пригвоздил хулигана шпагой к двери.
Оказалось, нападавший был бывшим квартирмейстером наполеоновской армии, которого кто-то из чиновников несправедливо обидел, из-за чего у квартирмейстера случился съезд крыши, и он решил отомстить за себя, убив не обидевшего его чиновника, а главу государства. Квартирмейстера отправили в госпиталь, а узнавший об этой истории Наполеон назначил несостоявшемуся убийце пожизненную пенсию.
Короче говоря, рано или поздно пуля или кинжал могли прервать жизнь Наполеона, обрушив дело всей его жизни и вновь раскидав объединенную им Европу на отдельные национально-племенные лоскуты. Наполеону до зарезу нужен был наследник на троне, вокруг которого без споров могла консолидироваться новая элита Франции с целью сохранения внутреннего спокойствия и отражения внешней агрессии.
…В день, когда он сообщил Жозефине свое решение о разводе, Наполеон заплакал третий раз в своей жизни.
Жозефина давно чувствовала, что этим все кончится, очень переживала, но, как верно сказал ей Наполеон: «У политики нет сердца, только голова». Все время перед разводом они проводили вместе. И после развода Наполеон часто писал Жозефине длинные теплые письма.
Чувства, которые день за днем переживали все герои этой истории, описал в своих мемуарах камердинер Наполеона Констан: «Лоб императора все больше и больше морщился от явного состояния озабоченности, пока не наступил день 30 ноября. В этот день обед отличался, как никогда, общим молчанием. Императрица проплакала весь день, и для того чтобы скрыть, насколько это возможно, бледность лица и красноту глаз, она надела большую белую шляпу, поля которой полностью скрывали ее лицо. Император сидел, не проронив ни слова, его взгляд был прикован только к тарелке, и лишь время от времени конвульсивные гримасы выдавали состояние крайнего волнения; если ему случалось отрывать глаза от тарелки, то он украдкой бросал страдальческий взгляд на императрицу. Придворные офицеры, стоявшие неподвижно, словно статуи, печально глядели на эту тягостную и мрачную сцену. Их величества не притрагивались к пище, и были слышны только монотонный шепот обслуживающего персонала, подававшего и уносившего прочь блюда, и звенящий звук механических ударов императорского ножа по краю бокала».
Через некоторое время, когда Наполеон с Жозефиной остались одни, между ними состоялось решающее объяснение. Констан в это время находился в соседней комнате, «предвидя ужасные события». Через несколько минут он услышал крики. Наполеон открыл дверь, и Констан увидел следующую картину: императрица лежала на полу, крича так, словно у нее разрывалось сердце: «Нет, ты этого не сделаешь! Ты не можешь убить меня!»
Затем у Жозефины случился обморок, и Наполеон вместе с одним из слуг отнесли ее в спальню. Всю последующую ночь Наполеон не спал, постоянно подходя к спальне Жозефины и интересуясь ее состоянием.
День, в который состоялось официальное провозглашение развода, Констан описывает так: «Это было 16 декабря. Императорская семья собралась, одетая в строго официальные костюмы, когда вошла императрица в простом белом платье, полностью лишенном украшений. Она была бледна. Принц де Богарне (ее сын. — А. Н) стоял рядом с императором и так сильно дрожал всем телом, что, казалось, он может упасть в любую минуту. Когда вошла императрица, граф Реньо де Сен-Жан зачитал документ о разводе.
Его прослушали в глубоком молчании… Императрица казалась более спокойной, чем все остальные, хотя слезы беспрестанно текли по ее лицу. Чтение документа закончилось, императрица встала, вытерла глаза и голосом почти твердым произнесла слова согласия, после чего села в кресло, взяла ручку у г-на Реньо и подписала документ. Затем она тут же удалилась.
Во время этой церемонии император не произнес ни слова, не сделал ни одного жеста, но стоял неподвижно, словно статуя. Почти безумным взглядом он уставился в одну точку и пребывал в полном молчании и в подавленном настроении весь день.
Вечером, когда он только лег, а я ждал его последних указаний, вдруг отворилась дверь и вошла императрица. Ее волосы были в полном беспорядке, а лицо выдавало сильнейшее волнение. Ее вид привел меня в ужас. Жозефина, дрожа, как в лихорадке, подошла к императору, остановилась и, заливаясь слезами, упала на постель, обвив руками шею императора, а затем стала осыпать его нежными и бурными ласками. Я не могу описать свои чувства при виде всего этого. Император тоже заплакал, присел на постель и, прижав Жозефину к груди, стал говорить ей: „Успокойся, моя хорошая. Будь разумной. Мужайся, мужайся. Я всегда буду твоим другом“. Рыдания сдавили горло императрицы, и она не могла отвечать; и тогда последовала молчаливая сцена, во время которой его слезы и ее рыдания слились воедино, и эта сцена сказала мне больше, чем самые нежные слова…»
Почти в тех же выражениях описывает эту драму секретарь Наполеона Меневаль: «После скорбной и впечатляющей церемонии, которая разорвала узы брачного союза, император вернулся в свой кабинет печальный и молчаливый и повалился на кушетку в состоянии полной депрессии».
Уезжая, Наполеон зашел к Жозефине попрощаться, взяв с собой Меневаля. Тот свидетельствует: «Жозефина была одна и казалась погруженной в самые болезненные раздумья. Шум от нашего появления вывел ее из состояния оцепенения, она вскочила с кресла и бросилась на шею императора, не сдерживая слез. Он прижал ее к груди, целуя вновь и вновь, но в результате от переизбытка эмоций она упала в обморок. Я позвонил в колокольчик, вызывая помощь.
Император, желая избежать лицезрения горя, которое он не мог смягчить, передал императрицу в мои руки, как только увидел, что она приходит в сознание, и приказал мне не покидать ее, а сам быстро удалился.
В смятении чувств Жозефина схватила меня за руки и самым серьезным образом умоляла просить императора, чтобы он не забыл ее… и проследить, чтобы он писал ей. Казалось, ей было трудно разрешить мне уехать, словно мой отъезд разрывал последние узы, связывающие ее с Наполеоном».
С кем же Наполеон решил сочетаться династическим браком? Чертовски показательный момент! Первым делом он предложил руку и сердце… или, точнее, руку и империю родной сестре царя Александра — великой княжне Анне Павловне. Однако ему под благовидным предлогом («молода ишшо») было отказано. Анне Павловне было всего 16 лет. Действительно, не сильно старая тетка, но даже по нынешним временам вполне себе женихабельная. Просто не хотел царский двор выдавать Анну за Наполеона. А выдали бы, глядишь, и войны 1812 года не было бы. Удушили бы Англию и поделили Европу на пару — между Францией и Россией.
После того, как Александр отказал ему, Наполеон послал запрос в Вену, где у многострадально-глупого императора Франца была дочка на выданье. Звали ее Мария-Луиза. В Австрии такой шанс упустить не могли, тут же запаковали Марию-Луизу в пенопласт и отправили в Париж. Шучу. Не было тогда пенопласта. Стружками переложили. Короче, австрийский двор согласился моментально. В Вену приехал маршал Бертье и увез новоиспеченную невесту в Париж. Венский двор плакал от счастья: «Австрия спасена!» Мы теперь с Наполеоном родственники!..
Что же представляла собой эта самая Мария-Луиза? Она была типичной представительницей тогдашней австрийской системы воспитания. Системы чертовски пуританской и, я бы сказал, дремучей. Австрийские принцессы жили в совершеннейшем затворничестве, ибо их целомудрие было главнейшей заботой дворцовой челяди.
С одной стороны, принцесс обучали разным языкам (Мария-Луиза знала несколько языков и даже латынь), учили рисовать и музицировать. С другой — в погоне за целомудрием австрийцы доходили до той степени маразма, которая казалась более просвещенным французам смешной. Так, в покоях принцессы не должны были появляться животные (кошечки, собачки) мужского пола, дабы не поколебать нравственных устоев воспитуемых, а книги, которые давали читать принцессам, были самым решительным образом изуродованы. Цензорские ножницы вырезали из них все те слова, фразы и абзацы, которые, на взгляд цензоров, были чересчур фривольны.
Как справедливо отмечал Меневаль, «такая неуклюжая цензура не могла не достичь прямо противоположного результата. Эти страницы, которые никто бы и не заметил, если бы им позволили остаться в книгах, давали юным умам пищу для самых разнообразных толкований, возбуждая до крайности их любопытство. Мария-Луиза, уже став императрицей, бывало, признавалась, что отсутствие страниц в ее книгах разжигало в ней колоссальное любопытство. Как она потом рассказывала, первым делом, которым она занялась, когда получила свободу читать все, что хотела, был просмотр всех страниц, вырезанных из ее школьных книг, чтобы выяснить, что именно хотели скрыть от нее…»
Узнав, что ее собираются выдать замуж за «узурпатора Европы», Мария-Луиза почувствовала себя несчастной жертвой, которую решили отдать Минотавру. Ей было 19 лет, и всю свою жизнь, пока девочка росла, она слышала вокруг себя разговоры про ужасное чудовище, которое пожирало ее страну и от которого весь венский двор неоднократно спасался бегством, покидая столицу.