— Точнее, и у того, и у другого. Живу в доме Сперанского, по существу — как член семьи, а служу у Аракчеева. Получилось так, что сиятельный граф обратил внимание на одну мою работу и, узнав, кто автор, затребовал меня к себе. Даже Сперанский не смог ему перечить.
— По вашему тону, Гаврила Степанович, догадываюсь, что эта служба мало вас устраивает, — осторожно заметил Врангель.
— Где ж те острова, где растет трын-трава? — невесело отшутился куплетом Батеньков. — От скуки и развлечения ради стал даже заниматься египетскими иероглифами. В прошлом году тиснул в «Сыне отечества» Греча заметку о разысканиях в этой области француза Шампольона. Вы, кстати, письма мои все получали?
— Должно быть, все, хотя с чудовищным, по отдаленности нашей, опозданием. Премного благодарен за них! — живо откликнулся Врангель. — Там каждое письмо от друзей — праздник.
— Не судите, Фердинанд Петрович, строго, но отрывок из одного моего письма я тиснул в том же «Сыне отечества». Ничего, разумеется, личного. Лишь с целью напомнить просвещенной публике о ваших далеких странствиях в стране Гиперборейской и выразить надежду, что труд ваш и служба во имя славы отечества не пропадут втуне.
Врангель в ответ благодарно склонил голову.
— Где вы живете? — поинтересовался Батеньков, когда они покидали ресторан.
— На Васильевском острове, поблизости от Морского корпуса. Снимаем там квартирку с моим другом, капитан-лейтенантом Литке.
— Тем самым, кто исследовал Новую Землю?
— Тем самым. И младший брат его, Александр — он тоже ходил к Новой Земле вместе с Федором Петровичем — квартирует с нами.
— У братьев Бестужевых не бывали?
— К сожалению, пока не знакомы. Но Литке обещал свести с ними.
— Вот и отлично. Я-то частенько к ним заглядываю. Надеюсь, там и встретимся.
После беседы с Врангелем Батеньков чувствовал что еще недавно владевшая им хандра, слава Господу, окончательно покидает его.
Батеньков был глубоко прав, угадав счастливое состояние Врангеля после возвращения в Петербург и нового назначения в кругосветное плавание. Одновременно с производством в капитан-лейтенанты последовали и другие блага: награждение орденом Св. Владимира, солидная денежная премия и удвоенный зачет времени, проведенного в походе, для выслуги пенсии. В его ли, правда, годы думать о пенсии, но когда-нибудь сгодится и это.
Примерно такими же благами были увенчаны исследовательские усилия вернувшегося накануне Нового года в Петербург Федора Литке. По рассказам Федора им тоже пришлось хлебнуть лиха. Однажды бриг напоролся при сильном ветре на подводные камни, и дело едва не кончилось гибелью корабля и команды, но в тот момент, когда уже собирались рубить мачты, спасительный порыв ветра снял судно с камней. Самое же больше несчастье постигло Литке не в море, а на берегу. Перед выходом в заключительное плавание к Новой Земле, по пути из Петербурга в Архангельск, застигла пурга, лошади сбились с дороги и перевернули кибитку. Федор и брат его Александр с трудом с помощью ямщика выбрались из-под нее, а вот сопровождавший их матрос погиб.
Составив отчет о последнем плавании, Литке сразу засел за подготовку книги о своем путешествии, намереваясь предварить ее солидным введением об истории прежних попыток русских и зарубежных мореходов пробиться сквозь льды к Новой Земле и изучить окружающие ее моря.
— Знаешь, что замечательно, Фердинанд, — с задушевной интонацией говорил Литке, — на самых дальних островах мы почти всегда находили следы когда-то побывавших там отважных поморов. А ведь они шли на север часто наугад, вслепую, не имея таких инструментов, какие имели мы с тобой, на утлых суденышках, не чета нашим...
— Да, — соглашался с ним Врангель, — и меня зачастую поражало мужество наших предшественников — северных промышленников. Должно быть, страсть к познанию неведомых земель в крови человека, и никто более из других наций не расположен так к изучению Севера, как русские люди. Что, впрочем, неудивительно: ни одна страна в мире не имеет столь пространного выхода к Ледовитому морю, как Россия.
Пока Литке углублялся в библиотеках и архивах в изучение давних отчетов и других исторических источников, Врангель почти каждый день выезжал на верфь, наблюдая за постройкой своего корабля и тщательно вникая во все детали, вплоть до проверки накладных на поставки необходимых материалов.
Бывший командир «Камчатки», а ныне генерал-интендант флота Василий Михайлович Головнин, определивший назначение Врангеля в северную экспедицию, и теперь, порадовавшись его успехам, сказал свое слово, когда в морском ведомстве подыскивали кандидатуру офицера для очередного кругосветного вояжа в Русскую Америку. Во время встречи с Головниным в служебном кабинете генерал-интенданта на Галерной улице Врангель не мог не заметить мрачного расположения духа Василия Михайловича. И причиной тому, как явствовало из беседы, было плачевное и даже гибельное состояние русского флота.
— Вообразите, — гневно говорил, расхаживая по кабинету, Головнин, — неравнодушные к нашим морским успехам англичане ныне ехидничают над нами, заявляют, что, в отличие от других наций, Россия содержит флот свой не столько для защиты от неприятелей, сколь для приятелей, чтоб извлекать личную выгоду для себя. Экономия на нуждах флота ведет к постыдным для нас результатам. Два года назад, когда я определен был на интендантскую должность, иностранцы поражались виду наших кораблей в кронштадтской гавани: у одного лишь левый борт свежей краской покрыт, у другого правый. «Что ж такое, — вопрошали, — иль новая мода в русском флоте завелась?» А причина-то, мода сия, в том, что перед посещением гавани государем императором начальник морского штаба Моллер живо распорядился покрасить те борта кораблей, кои к монарху обращены будут, чтоб тем продемонстрировать славу и красоту нашего морского флота!
Все более кипятясь негодованием, Головнин продолжал о том, что нищенское содержание морских чиновников, младших офицерских чинов и строителей кораблей побуждает их заниматься казнокрадством: тащат все, что плохо лежит, — и крепкие корабельные доски, и парусину, и прочий материал. И потому строительство корабля, ежели рассчитываешь на безопасное плавание, надо держать под ежедневным и неусыпным личным контролем.
Врангель не забыл его совета.
Прослышав о назначении бывшего начальника в кругосветное плавание, к нему обратились с просьбой зачислить, ежели возможно, в экипаж спутники по северной экспедиции — произведенный в лейтенанты Федор Матюшкин, штурман Козьмин и доктор Кибер, и Врангель без раздумий включил их в состав команды. Вторым лейтенантом, по совету Литке, взял плававшего с Федором Петровичем к Новой Земле и хорошо зарекомендовавшего себя Михаила Лаврова.
Литке исполнил свое намерение и однажды повел Врангеля знакомиться со своими друзьями — братьями Бестужевыми. Старший, Николай Александрович, капитан-лейтенант 8-го флотского экипажа, занимался при Адмиралтейском департаменте вопросами истории русского флота и публиковал очерки на эту тему в литературных журналах. Младший, Александр, служил в чине штабс-капитана адъютантом при герцоге Александре Вюртенбергском и был еще более чем брат, известен не без блеска написанными повестями и рассказами. Оба, благодаря своим талантам, пользовались популярностью и во флотских кругах, и в литературном обществе Петербурга.
У Бестужевых был в этот вечер и штабс-капитан Генерального штаба Александр Осипович Корнилович. По словам Федора Литке, эта троица воплощала в себе самое умное и передовое среди их сверстников — флотских и армейских офицеров. Тем более приятно было Врангелю услышать, как Корнилович, обратившись к Бестужевым, аттестовал их с Литке:
— Вот, друзья мои, люди, которые нашли себя в истинно благородном деле на благо Отечества!
— Да мы-то знаем, — добродушно ответил Бестужев-старший, — в том числе из вашей, Александр Осипович, недавней публикации.
Врангель поневоле зарделся, вспомнив, как информировал автор отечественную публику в последнем номере «Северного архива» о «подвигах наших мореходов». Рассказывая об их с Анжу экспедиции, Корнилович как бы мимоходом заметил, что трудности, с которыми они столкнулись, превосходят испытания, выпавшие на долю прославленных зарубежных капитанов Парри и Франклина. Этот, без сомнения, весьма лестный комплимент показался Врангелю все же чрезмерным.
Поскольку с Федором Литке Бестужевы уже виделись, когда, завершив очередное плавание к Новой Земле, он приезжал в Петербург, внимание их сосредоточилось на Врангеле. Братьев интересовало положение местных народов Сибири, особенно чукчей.
— Правда ли, — спросил Николай Бестужев, — эти чукчи настолько воинственны, как мы о том слышали, и есть ли в Сибири планы покорить их?
— Правда ли, — спросил Николай Бестужев, — эти чукчи настолько воинственны, как мы о том слышали, и есть ли в Сибири планы покорить их?
— Они не более воинственны, чем всякие другие народы, которым приходится защищать свои земли и право жить на них так, как они хотят, — ответил Врангель. — Когда же приходишь к ним с мирными намерениями, они показывают дружелюбие и готовность помочь. Во время наших походов никакой враждебности к русским мы не наблюдали. Им, господа, — выражая свою точку зрения, говорил Врангель, — надо совсем немногое: выпасать оленей, охотиться и вести торговлю — как с туземцами Америки по ту сторону Берингова пролива, так и с русскими купцами. Слухи о враждебности чукчей живы и в Сибири. Но это — дань памяти тем временам в прошлом, когда их земли действительно пытались завоевать, а всех чукчей обложить ясаком. Им, понятно, это не понравилось, и тогда они взялись за оружие.
Наблюдения над положением туземных племен Врангель заключил высказанной им надеждой на то, что ежели местные власти в Сибири ответственно подойдут к воплощению в жизнь проектов Сперанского, то это, бесспорно, должно привести к благоприятным переменам.
— Вот посмотрите, — скептически хмыкнул Николай Бестужев, — ничего из этого не выйдет. В нашей матушке-России не так уж трудно сочинять прогрессивные реформы и разного рода направленные к благу преобразования. Да только воплотить это в жизнь зачастую не получается. Слишком много чиновников, больших и малых, приловчилось извлекать из чьих-то бед немалый барыш. И не только это. Во всем — косность, рутина, страх перемен. Так и плетемся в хвосте передовых наций.
Разговор становился все острее. Корнилович завел вдруг речь о повстанческой борьбе народов Южной Америки за свободу и независимость от Испании, восхваляя их мужество и решимость.
— Позвольте, господа, — обратил он взгляд на Литке и Врангеля, — вам-то это должно быть лучше известно. В плавании с Головниным на «Камчатке» вы, помнится, заходили в порты Южной Америки, были, если я не ошибаюсь, в Перу, в Чили...
— В Чили мы не были, — возразил Литке, — и как раз потому, что, как объяснил нам Василий Михайлович, эта страна уже была захвачена инсургентами, и посещение ее в то время могло вызвать нежелательное обострение отношений между Россией и дружественной нам Испанией.
— А в Перу, — подхватил Врангель, — мы пришли в тот момент, когда местные патриоты вели успешные операции против правительственных войск и уже захватили порт Вальпараисо. Помню, на приеме у вицероя мы с Федором Петровичем сидели рядом с испанским полковником, командиром местной кавалерии, и он развлекал нас рассказами о предводителе повстанцев Хосе Сан-Мартине, отдавая должное его полководческим талантам. Мне запомнились слова этого полковника. Он говорил, что все патриоты, как называют себя инсургенты, немного чокнутые, а когда человек чокнут на освободительной идее, он становится храбрее.
— Совершенно верно, — согласно подтвердил Бестужев-младший. — Это доказывает и освободительная борьба греческих повстанцев.
— Перуанские офицеры, — добавил Литке, — немало возмущались на званом обеде по поводу той помощи кораблями и оружием, какую оказывали повстанцам граждане Американских Соединенных Штатов. В те дни, когда мы были в Лиме, в занятый повстанцами порт Вальпараисо зашел американский военный фрегат «Онтарио». И главарь повстанцев Сан-Мартин был встречен американцами как герой: орудия фрегата дали в его честь салют.
— Тут есть еще одна тонкость, — вновь включился Врангель. — Перуанские власти считали, что американцы ведут двойную игру, заявляя на словах о своем нейтралитете и в то же время тайно помогая повстанцам.
— Нет ли со стороны американцев намерения, — высказал предположение Николай Бестужев, — всеми силами ослабить в Южной Америке власть испанской метрополии, чтобы усилить на континенте собственные позиции?
— Даже если так, — заявил Корнилович, — помощь повстанцам — дело благородное, и ежели Американские Штаты стали в этом конфликте на сторону инсургентов честь им за это и хвала. А вот позиция нашей державы, всецело поддерживающей Испанию, кажется мне весьма уязвимой. Да что, впрочем, удивляться! Так же трусливо наше правительство предало братьев по православной вере — греков.
И Врангель, и Литке молчали: к столь острому повороту беседы они не были готовы.
— Вы Фердинанд Петрович, — обратился к Врангелю Николай Бестужев, — кажется, вновь собираетесь к американским берегам?
Врангель подтвердил, что ему поручено доставить грузы в российские американские колонии и шлюп, на котором он пойдет в Америку, уже строится.
— Так вы, вероятно, слышали о конвенции, подписанной в прошлом году между Россией и Соединенными Штатами?
— Мне упоминали о ней, но сам текст я пока не видел, — признался Врангель. Он вспомнил, с каким негодованием ему говорил об этой конвенции Головнин. Благодаря настойчивым требованиям Василия Михайловича ограничить для иностранных судов право свободного захода в русские воды у побережья Аляски, Курильских и Алеутских островов, в 1821 году был принят соответствующий правительственный указ. Но резкая критика его со стороны Англии и США вынудила Россию пойти на попятную и заключить с обеими этими странами, сначала с Американскими Штатами, а недавно и с Англией, новые соглашения, отменяющие прежние запреты.
— Очень невыгодная для нас конвенция, — словно угадав ход его мыслей, продолжал Николай Бестужев. — По существу мы даем американским торговцам возможность продолжать браконьерскую деятельность в наших водах и тем подрывать нашу торговлю с коренными американцами.
— Да, это, кажется, так, — согласился Врангель, — и об этом же мне говорил во время нашей встречи Василий Михайлович Головнин. Именно поэтому, господа, я пойду в плавание не под флагом Российско-Американской компании, а под Андреевским стягом. В случае необходимости шлюп задержится в Америке для охраны наших торговых интересов.
— Хотите драться с американцами? — с улыбкой вопросил Александр Бестужев.
— Ежели будут вести себя нагло, то почему бы не дать им за это по носу? — спокойно ответил Врангель под одобрительный смех офицеров.
— Ну как тебе это общество? — спросил Литке, когда, простившись с Бестужевыми и Корниловичем, они возвращались в свою квартиру.
— Интересные и умные люди. Чувствуется, их живо волнует все, что происходит в России, да и во всем мире, ежели Россия имеет к этому хоть какое отношение. Но, по правде говоря, некоторые их мысли показались мне слишком... — замялся он.
— Смелыми? — помог Литке.
— Да, может, и так. Подобные мысли могут далеко завести...
— Помилуй, — возразил Литке, — да сейчас лишь ленивый не критикует правительство. Такие времена. Ты просто немножко отстал от жизни в своей сибирской глуши. Покрутишься побольше в петербургском обществе — похлеще наслушаешься.
Глава вторая
В начале мая бриг, на котором Врангелю предстояло идти к американским берегам, был спущен на воду. Он получил название «Кроткий». Помимо лейтенанта Михаила Лаврова и спутников Врангеля по северной экспедиции Федора Матюшкина, Прокопия Козьмина и доктора Кибера, в состав экипажа были включены мичманы Адольф Дейбнер и Карл Нолькен. Последний лишь год назад вернулся из кругосветного плавания на шлюпе «Аполлон».
Двадцать третьего августа корабль покидал Кронштадтский рейд. В его трюмы погрузили свыше трех тысяч пудов казенных материалов и товаров Российско-Американской компании. Для предполагаемого несения крейсерской службы корабль был вооружен четырнадцатью двенадцатифунтовыми карронадами.
Проводить друга приехал к отплытию корабля Федор Литке. Все, что они хотели сказать друг другу, уже было сказано перед разлукой.
— Пиши, — еще раз напомнил Литке.
— Непременно, — пообещал Врангель. — Ты тоже не забывай. И не скучай, Федор. Уверен, и ты отправишься скоро под парусами в дальний вояж.
Научные задачи плавания ограничивались метеонаблюдениями и гидрографией. Основной же миссией была доставка грузов на Камчатку и в Русскую Америку в возможно более короткий срок. И потому Врангель решил не мудрить и избрать тот же маршрут, каким восемь лет назад вел «Камчатку» капитан Головнин. Почти в то же время года и вышли в плавание, лишь на несколько дней опережая график «Камчатки». И это имело для капитана определенный смысл: если погода будет благоприятствовать, есть надежда пересечь Атлантический океан при попутных ветрах.
В Портсмуте пришлось более двадцати дней пережидать сильный шторм, и Врангель отправил отсюда первое письмо Литке, присовокупив к описанию английских впечатлений привет и наилучшие пожелания Батенькову, Корниловичу и братьям Бестужевым.