– Зайди ко мне, – не здороваясь, зло приказал Арефьев. – Разговор есть.
– Не до разговоров мне сейчас, дядя Саша.
Из-за стекла Александр Сергеевич видел, как Баренцев шевелит губами.
– А ты разговаривать и не будешь. Ты будешь слушать. А то у тебя язык слишком длинный, чешешь им направо-налево. Зайди, сказано!
Он положил трубку и стал ждать, пока парень поднимется в его кабинет.
Когда Лешка постучался и заглянул в дверь, Александр Сергеевич сделал ему знак зайти. Тот шмыгнул носом и проскользнул внутрь, встал посреди ковра, понурившись, опустив глаза:
– Чего такое, дядь Саш?..
– А ну хватит комедию ломать! – прошипел взбешенный Арефьев. – Ты бы еще ножкой пошаркал! Хорош дурку валять, Тома Сойера из себя корчить!
Он схватил Баренцева за плечо, собираясь встряхнуть парня, но тот как-то незаметно уклонился, высвободил плечо и сделал шаг назад.
– Вы, дядя Саша, руки-то не распускайте, – негромко попросил Лешка. – Я вам не провинившийся подросток, чтобы вы меня как мальчишку отчитывали и за разные части тела хватали. Зачем звали? Опять деньги кончились?
Он поднял на директора холодный взгляд, и в голубых глазах Александр Сергеевич увидел свое отражение, которое показалось ему съежившимся.
– Ты зачем, поганец, треплешься с кем попало? – спросил он, сдерживаясь, чтобы не заорать, но руки все-таки убрал. – Видишь – чужие люди шныряют, так пройди себе тихонечко мимо.
– У меня к ним, может, интерес был, – ощерился Лешка. – Это вам, дядя Саша, Тошка по барабану, а мне она не чужой человек.
– Вот и выясняй свой интерес где-нибудь в другом месте! Нечего шушеру всякую приваживать. Достаточно того, что твои дуболомы через задние ворота шныряют целыми днями, скоро люди коситься начнут.
– Мои дуболомы вам денежку приносят, если вы забыли. Дружба дружбой, а аренду вы с меня исправно каждый месяц получаете. И не дуболомы, а клиенты тренажерного зала. Уважительнее надо к людям относиться, уважительнее!
– Ты как хочешь, а чтобы больше никого лишнего я здесь не видел, – тихо приказал директор интерната, наклонившись к Баренцеву. – Все, свободен.
Выйдя на улицу, Лешка сплюнул на чахлую клумбу, вскопанную у входа в главный корпус интерната, и проводил взглядом группу подростков, направляющихся к подсобным помещениям. Ребята были как на подбор – крепкие, рослые, похожие на стаю орангутангов.
– Что-то вы взъерошились не по-детски, дядя Саша, – проговорил Баренцев вслух и двинулся в сторону машины, припаркованной у главного выхода.
Машина у него была прекрасная. Сказка, а не машина. Лешка еще подростком мечтал о том, что когда-нибудь у него будет джип – страшный, черный, с хищными фарами и тонированными стеклами. Эта мечта со временем превратилась в навязчивую идею, но Баренцев дураком не был: знал, что если спустить все заработанное на машину, то этим его крошечный, только-только набирающий обороты бизнес может и закончиться. Поэтому он вкалывал, сжав зубы, привозил свое питание, распространял его по знакомым спортсменам, потихоньку расширяя дело. И только когда обрел уверенность, что создал финансовую «подушку безопасности», купил машину мечты.
«Лендкрузер» был похож на Баренцева, как собаки бывают похожи на хозяев, и тоже притворялся проще, чем есть. Снаружи джип отдавал колхозом, приветом из девяностых и золотыми цепями на бычьих шеях. Внутри же взгляду открывались кожаный салон благородного кремового цвета, прекрасная стереосистема и разнообразные полезности, которыми Лешка нафаршировал свою игрушку. Она стала для Баренцева талисманом, символом новой жизни, из которой уже ничто не смогло бы затащить его обратно, в ту нищету, из которой он отчаянно выкарабкивался, как жук из банки.
Его братья понемногу спились, и когда Лешка, заезжая к матери, окунался в их быт, это вновь и вновь подстегивало его – дальше, дальше, прочь от этого болота! Он не мог удержаться и не сорить деньгами, выгребая на какой-нибудь вечеринке из карманов все подчистую. Его знали как человека компанейского, не дурака выпить и к тому же всегда готового дать в долг, так что приятелей у Баренцева было предостаточно.
Но с Максом и Тошкой он виделся все реже, хотя все трое не выпускали друг друга из виду.
Подумав в который раз о Тошке, Баренцев выругался. Один из двух встреченных сыщиков сказал, что менты роют землю носом в ее поисках… Но не факт, что здоровяку можно верить.
Сзади посигналил выезжающий из ворот интерната грузовичок, и Лешка вздрогнул.
«Совсем нервы ни к черту, – обругал он себя, заводя машину. – Что же делать-то, а?»
И сам себе с беспомощной злостью ответил: «Только ждать. Больше ни черта не сделаешь».
* * *Квартира Илюшина, она же его офис, располагалась на двадцать пятом этаже. Окна большой комнаты выходили на парк, и возле крайнего окна Макар и уселся с ноутбуком на коленях, в который раз рассматривая фотографии.
– Не сходится… – пробормотал он. – Что-то у меня не получается. Вот здесь явно Солнечная система… Но тогда почему у Куликовой стоит знак вопроса?
– Что ты делаешь? – Бабкин присел рядом.
– Иду по следам девушки. Видишь, на тех копиях страниц рукописи, которые она повесила на стене, есть значки? Думаю, это подсказки, вешки.
– Ты что, в самом деле рассчитываешь расшифровать манускрипт? – изумился Сергей. – Ушам своим не верю! Да ты шутишь!
– Есть один неплохой фантастический рассказ – кажется, у Лема. В этом рассказе группе ученых под большим секретом предъявляют видеозапись, на которой хорошо видно, как человек с ранцем за спиной поднимается в воздух и летит. Натурально летит – сначала вверх, потом вбок. Деталей не помню, могу соврать, но это и не важно. Так вот, он летит, а потом запись обрывается. После этого ученым сообщают, что человек с портфелем утверждал, будто нашел способ преодоления силы земного притяжения с помощью небольшого аппарата, который помещается в ранце у него за спиной. В подтверждение правоты своих слов он поднялся в воздух на глазах нескольких свидетелей, однако затем что-то пошло не так, летун упал и разбился, а ранец вместе с аппаратом был уничтожен взрывом. Ученым предлагается повторить его изобретение. Они принимаются за дело, долго бьются над задачей, и в конце концов один из них находит решение. А после этого им предъявляют живого «изобретателя» и сообщают, что съемка была мистификацией, преследовавшей одну-единственную цель – разрушить барьер в их сознании. Ученые считали, что силу земного притяжения преодолеть нельзя, а им показали, что можно. Правда, показанное было обманом, но это не имеет значения, раз обман сработал! Понимаешь?
Бабкин обдумал рассказ со всех сторон и кивнул:
– Понимаю. Ты считаешь, что если подойти к любому сложному делу, не зная, что оно сложное, то сможешь его решить. Должен сказать, что тут я с тобой не согласен. Готов поставить любую сумму на кон – манускрипт ты не расшифруешь.
Илюшин укоризненно покачал головой:
– Не веришь ты в мои силы…
– Не в этом дело. Я верю в силы тех, кто его зашифровал. Что-то мне подсказывает, что они были очень неглупые люди!
У Макара заиграл телефон, он поставил ноутбук на стол и вышел, оставив Сергея изучать необычные рисунки. Бабкин незаметно увлекся, пытаясь разобраться в них.
– Трубки какие-то из голов растут… – недовольно пробормотал он. – Ну и как это понимать?
В комнату вернулся Илюшин.
– Что там? – спросил Сергей, не отрывая взгляда от экрана. – Что-то новое?
– Новое.
По тону Макара Бабкин понял: что-то случилось. Он мигом забыл о шифре и вопросительно взглянул на друга.
– Тело Максима Арефьева выловили из реки, – мрачно сказал Илюшин. – Со следами побоев.
* * *Счет времени Тошка потеряла очень быстро и сама не заметила, как это случилось. Окна в комнатушке не было, и сперва она решила отсчитывать время по завтракам, обедам и ужинам. Но еду ей приносили все время одну и ту же – картошку фри, густо политую кетчупом, и не три раза в сутки, а чаще – похоже, через каждые два часа. «Они, наверное, специально стараются сбить меня с толку», – подумала она, но потом решила, что для тех, кто ее охраняет, это слишком сложно. Они не додумались бы до того, чтобы сбить ей внутренние часы. Хотя распорядиться об этом мог тот, кто командовал Черным и Синим. Мысленно Тошка стала называть его «Главный».
– Однообразный у вас тут рацион, – не сдержалась она, когда пакетик с остывшими палочками поставили перед ней в четвертый раз.
– Ты письмецо расшифруй – тебя накормят по-королевски. – Охранник достал из пакета бутылку минеральной воды и пластиковый стаканчик, водрузил на стол. – А пока не заслужила.
На этот раз пришел Черный, которого она не так боялась, как Синего. Тот, входя, взглядывал на нее так, что Тошку простреливало ужасом насквозь, и потом она еще некоторое время после его ухода старалась избавиться от этого чувства. Ей казалось, что Синий примеряется, как бы потолковее свернуть ей шею, и с нетерпением ждет той минуты, когда она отдаст им расшифрованную записку.
Черного она почти перестала бояться. Он снял свою шапочку, под которой оказалась почти налысо обритая голова, и время от времени с силой потирал ладонью макушку, как будто собираясь протереть на ней плешь. Разговаривая с Тошкой, он глядел не на нее, в в сторону, и поначалу, пока она не привыкла к этой манере, Тошка тоже поглядывала в направлении его взгляда, будто надеясь обнаружить там кого-то третьего.
Ей даже пришло в голову, что Черный, наверное, стесняется ее, вот и не может смотреть ей в глаза. Но затем она заметила, что точно так же он разговаривает и с Синим, и ей стало смешно и стыдно за собственную наивность. «Скорее мясник будет стесняться барана, которого он собирается зарезать…»
– Где книги из библиотеки? – спросила она. – Мне без них не справиться. Шифр сложный.
– Будут книги. Все будет. В свое время.
Он весело подмигнул Тошке и вышел.
Теперь к ней заходили лишь затем, чтобы принести еду да проверить, чем она занимается. «Перестали опасаться, что я убегу. Правильно, куда мне отсюда деться?» Она с тоской оглядела обклеенные стены, присела на корточки и вновь осмотрела и ощупала пол, хотя знала, что ничего нового не обнаружит: дешевый линолеум, закрывающий бетон. Подкоп в этой коробке был невозможен.
За то время, что Тошка сидела взаперти, она последовательно рассмотрела и отбросила один план побега за другим. Самым перспективным представлялось ударить охранника чем-нибудь тяжелым, чтобы оглушить его, а самой убежать за то время, что он приходит в себя. Тошка даже провела несколько экспериментов со стулом, примеряясь, как бы поудобнее перехватить его, чтобы нанести удар. Но стоило одному из охранников заглянуть в ее комнатку, как она тут же отказалась от этого замысла: даже если бы она смогла сделать это неожиданно для вошедшего, в чем у Тошки были большие сомнения, стула оказалось бы явно недостаточно. «В лучшем случае сломаю стул. В худшем – меня придушат на месте. Нужно придумать что-то другое».
Она и придумала. Книги. Библиотечные книги, которые берут из хранилища лишь такие же маньяки, как они с Максом. У таких людей особый склад ума, они не смогут не обратить внимание на записи на полях, которые она сделает. Тошка все обдумала: она использует один из простейших шифров, который наверняка разберет любой, работавший над рукописью Войнича. Рано или поздно книга попадет в руки такому энтузиасту, он прочтет ее послание и пойдет с ним в прокуратуру. Очевидно, на тот шифр, что она оставила в своей квартире, рассчитывать не приходится – значит, она пойдет другим путем, более сложным и долгим.
Тошка старательно закрывала глаза на слабые места своего плана. Книги могут не заказать еще несколько месяцев. Взявший их читатель может не уметь разбирать шифры. Даже если он разберет то, что она написала, может решить, что таким образом кто-то решил подшутить над ним. И еще добрый десяток всяких «но», каждое из которых ставило крест на ее затее. Но думать об этом было нельзя, и Тошка не думала. Так же, как она не думала о том, что Максим может быть мертв.
В восьмом классе она прозвал а его Следопытом, а Лешку – Скалолазом. Макс действительно хорошо разбирался в следах, но никогда этим не хвастался. Он вообще ничем не хвастался, в отличие от Лешки. Вот кто был позером! Неподалеку от школы находилась заброшенная стройка, и Баренцев устраивал соревнования по бегу и прыжкам на кирпичных стенах второго этажа – крошащихся, сколотых по краям. Они развлекались так до тех пор, пока их не прогонял участковый, и Лешка неизменно выходил из этих соревнований победителем.
Несмотря на все Тошкины старания, он никак не желал избавляться от своих простецких привычек. Карманы у него вечно были набиты семечками, и Баренцев сплевывал шелуху в ладонь, а потом подсыпал кому-нибудь в карман. Тошка сердилась, а Лешка смеялся радостно, как ребенок, каждый раз получая большое удовольствие от этой незамысловатой шутки. В любой компании он становился любимцем девчонок – они его вечно теребили, гладили по вихрастой макушке, звали капризными голосами «Лешенька, ну Лё-о-о-оша!» Его простоватая обаятельная ухмылка сглаживала большинство конфликтов, в том числе те, которые Баренцев сам же и затевал. Потому что был он драчун и провокатор, и Максиму не раз приходилось выручать его, когда приятелю грозила трепка.
Арефьев по-прежнему оставался тем же «упрямым ослом» Максом, которого Тошка, казалось, знала всегда. Если он намеревался что-то сделать, то переубедить его было невозможно – он упорно доводил дело до конца, не обращая внимания на реакцию окружающих. В школе он стал знаменитостью, когда, раскопав какие-то древние планы здания, заявил, что под подвалом должно быть еще одно помещение. Учитель географии, не любивший ни Баренцева, ни Арефьева, воспользовался удобным случаем и высмеял мальчика со всей доступной ему язвительностью. Лексикон одноклассников Макса обогатился словом «прожектёр», но даже брошенное учителем в саркастическом пылу «гробокопатель!» не остановило Арефьева – он отправился к завхозу, о чем-то долго говорил с ним, после чего они, захватив с собой учителя физкультуры, спустились в обширные подвалы школы. Очень скоро всех облетела новость: под полом в углу, где хранился инвентарь для занятий на лыжах, и в самом деле обнаружили люк. Когда его вскрыли, под ним оказалась небольшая квадратная комната, а в ней – оружие. «Арефьев автоматы нашел!» – передавали друг другу пораженные школьники.
– Не автоматы, а несколько пистолетов-пулеметов системы Шпагина, – авторитетно заявил директор на собранной по такому случаю линейке. – Образца сорок первого года, прошу заметить! Поскольку школа наша старая… То есть не старая, а новая, потому что достраивалась, но подвал-то старый… В общем, там во время войны сделали такой вот небольшой тайничок, который помог обнаружить наш ученик Максим Арефьев. За что и награждается почетной грамотой!
Учитель географии, к возмущению всего класса, не извинился перед Максом. Но тому было наплевать.
После восьмого класса Арефьев как-то стремительно повзрослел: потемнели и загустели прямые брови, между которыми залегла непонятно откуда взявшаяся складка, выдался вперед подбородок, чуть глубже запали карие глаза, смотревшие вокруг изучающе. Иногда посреди общего разговора он начинал улыбаться, хотя ничего смешного сказано не было. «Макс, хорош лыбиться! – сердито говорил в таких случаях Баренцев. – Вернись к обществу». Улыбка у Макса была хорошая, совсем мальчишеская… Тошка очень любила, когда он улыбался.
Арефьев фанател от «Роллинг Стоунз» и изо всех сил пытался приобщить к ним и Тошку, которая покорно слушала его записи, не понимая, как это может нравиться. Сама Тошка лет в пятнадцать увлеклась «Аквариумом» и твердо знала, что Гребенщиков – гений, и лучше него никого нет. «Под не-е-ебом голубы-ы-ым», – любил козьим фальцетом проблеять Баренцев, поддразнивая ее. «Есть город голубо-о-ой!» – тут же подхватывал Макс, безбожно фальшивя. «Живет там мальчик маленький, он тоже голубо-о-ой», – хором заканчивали оба и начинали ржать как полоумные. Тошка закатывала глаза, крутила пальцем у виска и говорила пренебрежительно: «Эх вы, серости… Не для средних умов Гребенщиков, нет, не для средних».
Если к Лешкиному успеху у девчонок Тошка относилась иронично-снисходительно, то внимание, которое оказывали Максу, мгновенно выводило ее из себя. Она научилась скрывать это, интуитивно догадавшись, что в противном случае станет объектом насмешек. Немного утешало ее лишь то, что Макс никому не оказывал явного предпочтения, относясь к девчонкам в школе по-дружески.
Влюбленная в Арефьева Катя Мокрешина, красивая темноволосая девочка с внешностью куклы, которую только что достали из коробки – очень опрятная и чистенькая, как-то раз сказала за спиной Тошки, думая, что та не слышит:
– Не могу понять, почему Арефьев с этой коротконогой общается! И Баренцев туда же… Смешит она их, что ли?
– Точно, Куликова – шут! – подхватила ее подруга, которой только накануне Тошка давала списывать химию за клятвенное обещание быть благодарной до конца жизни. – А чего – веселая, шутит все время, прыгает у них под ногами, как заводная… Весело!
Тошку словно окатили ледяной водой, и стало тяжело дышать. Она знала о себе, что не красавица, но – шут?! Если бы у нее была мать или старшая подруга, они поговорили бы с девочкой о зависти и злоязычии, но у Тошки был только отец. С ним она о таком не разговаривала – стеснялась.
Ей прочно запало в душу, что она – уродец, призванный лишь смешить своих друзей. Пребывая в угнетенном состоянии, Тошка уехала в летний спортивный лагерь, где два месяца прыгала, бегала, плавала и делала все возможное, чтобы ни с кем не общаться – боялась, что снова назовут шутом. Когда она вернулась, то первая же встреченная ею знакомая – соседка по подъезду – остановилась, уставившись на девочку, и всплеснула руками: