-- Ну, а, скажем, Вандама?
-- И с Вандамом в придачу!..
Евгений Захарович изменил наклон головы, и спор отдалился, уступив место рассудительному монологу.
-- ..Это вроде карусели. Как ты ее ни поверни, ось как была в центре, так и останется. Потому что закон единства и борьбы... Или я не прав? Ну скажи, прав или не прав?.. Это, милый мой, как пресное и соленое: попробуешь одного, другого захочется. Или женщины те же... Им ведь подавай щетину да мускулы, чтоб рычал и слабины не давал. А сами-то, сами! Точно желе из персиков. Вот вам и единство противоположностей!
-- А где же борьба? -- осведомился кто-то.
-- Известно, где...
Чуть помедлив, философы скабрезно рассмеялись. Евгений Захарович снова прислушался к спору справа. Там Пашка вовсю добивал оппонентов. Без жалости и без пощады. Пашка слыл эрудитом и слыл не зря. Он читал много и о разном, но самое скверное, что это многое он помнил с изумительной дотошностью.
-- Малинину надо запретить, на хрен, хрипеть! Пусть тянет, это у него получается. А хрип -- жанр особый. Кутикову можно, Высоцкому можно, а более никому!
-- И Джигурде нельзя?
-- Джигурде тем более! Плагиатчиков -- выше крыши!
-- Он же не виноват, что голос похожий!
-- Значит, совсем не пой!..
Пашка в самом деле знал все и обо всем. Ни одна тема не способна была поставить его в тупик, и посади его в президентское кресло, он и тогда бы начал немедленно действовать, для начала переспорив всех министров, а потом и самых говорливых из депутатов. За словом Пашка никогда не лез в карман и вещал с зычной самоуверенностью. Струящийся из ноздрей дым "Беломора" напоминал дыхание дракона и не оставлял сомнений, что каждая фраза хозяина -- правда от первого до последнего слова. Яростная жестикуляция папиросой рассеивала последние сомнения.
-- Не надо ля-ля! -- надрывался Паша. -- Брэг хорош только для американцев. У них там даже зимой жара, а снег выпадает раз в два года. Так что им мясо действительно ни к чему. Обливаются потом, да еще едят, как слоны.
-- Но что-то им надо есть?
-- Ты за них не волнуйся. Янки теряться не будут. Всегда найдут что пожевать. Виноград, яблоки, инжир, авокадо...
-- Аво -- что?
-- Авокадо, дурила! Фрукт как бы такой. Типа груши, только противнее. У них этой зелени валом. Вот и пусть лопают.
-- А цены?
-- Что цены? Раз в пять ниже, чем у нас!.. Там даже бананы за фрукт не считают! Апельсинов уродится больше, чем положено, они их бульдозерами в кучу и напалмом к едрене-матрене. Что ты мне говоришь!..
Пашке давно уже никто ничего не говорил. С Пашкой трудно было спорить. Сама его интонация напрочь исключала возможность возражений. Слова соскакивали с пухлых Пашкиных губ задиристыми петушками, немедленно набрасываясь на слушателей, сторожа малейшее инакомыслие. Если кто и пробовал возражать, то выходило это неловко, больше напоминая попытку оправдаться. Перед Пашкиными петухами пасовали все. Даже самые крепкие из аргументов становились похожими на объевшихся неуклюжих гусениц, которых словно нарочно подбрасывали разгневанным птицам на съедение.
Устав от шумливых баталий, Евгений Захарович медленными шагами прошел в лабораторию. Женщины здесь пили чай с пирожными и толковали о диетах, о килограммах лишнего веса, одинокий очкарик трудился над схемами. Осциллограф дразнил его кривыми, приборы упрямо показывали не то, что нужно.
-- Не работает? -- спросил Евгений Захарович.
-- Не хочет, -- в глазах очкарика, увеличенных щедрыми линзами, темной смолой разливалось отчаяние отчаяние. Он жалобно моргнул, словно собирался заплакать.
-- Да-а... -- Бессмысленно протянул Евгений Захарович. Больше говорить было не о чем. Он хотел было дать совет насчет емкостей, но вовремя вспомнил, что кто-то об этом уже говорил. Неопределенно пожав плечами, вышел в коридор, и тут же сама собой заработала старая программа. Не спрашивая разрешения, ноги вполне самостоятельно понесли тело привычным маршрутом. А сзади Пашкины петухи продолжали доклевывать робких гусениц.
-- Или тот же Касиус Клей... Разве Джеки против него потянет? Да одного-единственного раунда не выдержит!..
Потянет или нет, Евгений Захарович не знал и не желал знать. Он летел, отрываясь от слов, чувствуя, как встревоженно овевает его стоялый институтский воздух. Справа и слева на стенах рождались тени, кривляясь, мчались некоторое время за ним, в конце концов отставали.
Он окольцевал институт дважды. В третьем заходе попробовал увязаться за вихляющимся культуристом, но это оказалось ему не под силу. Культурист мчался со скоростью курьерского поезда, и уже через десяток шагов у Евгения Захаровича защемило в боку и закололо под левой лопаткой. Замедлив бег, он твердо решил про себя, что когда-нибудь все же выследит загадочного атлета. От и до. Такого просто не могло быть, чтобы тот носился по институту все восемь часов, не отдыхая. Впрочем... Если есть силы и желание, то почему бы нет?..
Отпыхиваясь, Евгений Захарович просто так без нужды заглянул в секретариат и тут же столкнулся с вопросительным взглядом секретарши. Как-то уж так вышло, что надо было о чем-то спрашивать, говорить, иначе все могло показаться нелепым и даже подозрительным.
-- Директор у себя? -- ляпнул он первое, что пришло на ум.
-- У себя, -- темные глаза секретарши смотрели все с тем же требовательным ожиданием.
-- И что ммм... Принимает?
-- Принимает.
-- Удачно-то как! -- Евгений Захарович мысленно чертыхнулся. Все! Он попался. И до чего глупо! Рассказать кому -- засмеют. И правильно сделают. Сам виноват. Дуралей скучающий... Окончательно захлопывая за собой ловушку, он прошел в приемную и озабоченно покачался на пятках. Надо было что-то срочно придумывать. Ситуация глупела с каждой секундой, и с каждой секундой сердце Евгения Захаровича колотилось все более гулко. Порция за порцией в кровь впрыскивался адреналин, становилось жарко. Молчать долее становилось невозможно, и, сосредоточенно взглянув на цветас
тый календарь с балериной, Евгений Захарович заговорил. Вернее, сам он в разговоре участия не принимал. За него работал язык, и, с изумлением прислушиваясь к нему, Евгений Захарович постепенно приходил в себя. Странно, но до сих пор он даже не подозревал в себе таких способностей. Выходило звучно, весомо, почти как у Пашки... Собственно, да, он хотел поговорить с директором... На предмет проспекта и дальнейших его перспектив... Словом, как вы понимаете, вопрос не на пять минут, а у директора, кажется, что-то с плановиками? Нет?.. Ах, с заведующим! Вот-вот, это и имелос
ь в виду. Где план, там и заведующий, если он, конечно, настоящий заведующий. Как говорится, начальство -- всегда начальство. Вечный дефицит времени и все такое... Стало быть, разумнее зайти попозже. Ближе к вечеру или, скажем, завтра... Нет, нет! Передавать ничего не надо. Проспект подождет... И между прочим, Зиночка, глазки у вас растут. Правда, правда! Что вы, какой комплимент?.. Чистая правда! У кого-то волосы растут, у кого-то шея, а у вас глаза!.. Отступая к выходу, Евгений Захарович приложил руку к груди. Восхищение нравится всем. Даже шутливое, даже не вполне искрен
нее. Взгляд секретарши утратил строгость, длинные, умело подкрашенные ресницы томно опускались и подымались, напоминая движение веера. Спешно попрощавшись, Евгений Захарович выскочил за дверь.
Увы, не успел он перевести дух, как тут же разглядел Трестсеева -- одного из многочисленных авторов проспекта. На миг на лице высокого начальства промелькнула досада, но он тут же расцвел и, шагнув вперед, с проворством бывалого фата подцепил Евгения Захаровича под локоток.
-- Вот я вас и поймал, батенька!
Евгений Захарович молча подивился преображению начальнического лица. Только что его кривило от неудовольствия, и вот оно уже сияет самым искренним радушием. Вот из кого получился бы профессиональный шпион. Вдолбить в головенку какой-нибудь язык -- и ногой под зад за кордон. С опасным спецзаданием.
-- Ну-с, рассказывайте, рассказывайте!..
От слащавых интонацией Евгения Захаровича передернуло. Меньше всего ему улыбалось сейчас любоваться обрюзгшей физиономией Трестсеева, и Евгений Захарович ощутил странное желание нырнуть солдатиком прямо сквозь пол -- в подвал, в преисподнюю, куда угодно, только чтобы вырваться из заботливых рук, избавить себя от очередной изнурительной беседы. И он перешел в контратаку:
-- Ни секундочки! Честное-пречестное! Вы уж извините, но надо бежать, -он готов был осыпать Трестсеева золотыми рублями, лишь бы освободиться. Само собой получилось так, что объемная фигура заведующего двух ведущих лабораторий, нашпигованная блокнотами, авторучками и шоколадками для всевозможных Зиночек, скользнула за спину.
-- Тогда ждите в гости! -- игриво прокричал Трестсеев. -- Мы о вас не забываем.
Слова его только прибавили Евгению Захаровичу прыти. Чуть ли не бегом он скатился по ступеням вниз. В лицо дохнуло чем-то прогорклым, в горле запершило от молочно-кислых испарений. Вместо преисподней Евгений Захарович очутился в институтской столовой.
###Глава 6
Очередь оживленно загомонила. Оказывается, появились блинчики -- и не просто блинчики, а с мясом! Хоть и не мясо там было, а перловка с луком и жиденьким пельменным фаршем, а все ж таки новость! Как говорится, из приятных. Люди взбодрились, появилась лишняя тема для обсуждения. А Евгений Захарович считал мух на стене. Жирный поднос сох у него на руках, по виску скатывалась солоноватая, выжатая духотой столовой капля. Он не хотел есть, он пришел сюда, спасаясь от Трестсеева, однако по мере продвижения очереди желудок пробуждался, искусственно распаляя аппетит.
И, заглядывая в меню, он прекрасно сознавал, что аппетит вызван не голодом, не четырехчасовым полноценным трудом. Работал элементарный Павловский рефлекс -- слюнопускание в ответ на чужое чавканье, на кухонные ароматы и тому подобное. Глядя на других, он взял суп и второе. Поколебавшись присоединил к паре тарелок порцию салата и, конечно же, не удержался от того, чтобы не попросить пару блинчиков. Компот стоил восемь копеек, чай -- три. Евгений Захарович взял два чая. Долго гремел в алюминиевом корыте в поисках вилки, но вилки оказались в дефиците и он взял па
ру ложек. Сухо протрещав, касса выбросила чек. Рубль восемьдесят восемь! Вот они блинчики с салатиком!.. Евгений Захарович хмуро протянул червонец и так же хмуро принял от зеленоглазой буфетчицы сдачу. Сегодня он намеренно смотрел только на ее руки, не поднимая глаз выше, где можно было обнаружить пунцовые влекущие губы и глубокое декольте, открывающее молочной белизны кожу и кокетливую цепочку с часиками-медальоном. Этим часикам Евгений Захарович втайне завидовал. Было, наверное, восхитительно висеть на столь очаровательной шейке, покоясь у подножия дв
ух нежно-упругих, вздымающихся с интервалом в четыре секунды холмов. Оттого, вероятно, и посещало столовую такое невероятное количество мужчин. Здесь было на что посмотреть. На каждой из стен красовалось по натюрморту, четвертую картину посетители лицезрели у кассы или на раздаче -- в зависимости оттого, в каком месте работала обладательница чудесного медальона.
За столик пришлось опуститься чужой, свободных в наличие не оказалось. Евгений Захарович подумал, что будь у подносов подобие ремешка, он с большим бы удовольствием пообедал стоя -- стоял бы себе этаким шарманщиком и наворачивал ложкой... Заранее досадуя, он подсел к жующей троице женщин. Все трое завитые блондинки неопределенного возраста, оттопырив мизинцы, аккуратно поглощали бифштексы. Бифштексы то и дело разваливались, сползали с вилок, и аккуратно не получалось. Блондинок это ничуть не смущало. Во-первых, в отличие от Евгения Захаровича они более ви
ртуозно владели столовыми приборами, а во-вторых, они были заняты беседой. Обсуждался некий Аркадий, который несомненно являлся сволочью и никак не хотел жениться, хотя жениться был обязан по всем статьям. Слово "сволочь" дамы произносили с завидной легкостью, казалось, даже с некоторым добродушием, как если бы это был обычный "эклер" или "маникюр".
-- А она с этой сволочью еще в Крым собралась, -- осуждала дамочка справа. -- Вот дура-то!
-- Не скажи... -- Мизинчик дамы слева осторожно снял со щеки прилипшую крошку. -- Крым все-таки расслабляет. Глядишь, что-нибудь да выйдет. Мужики они такие -- под пиво с солнышком на многое соглашаются.
"Неужели и ОНА когда-нибудь станет такой, как эти?" Евгений Захарович тут же перечеркнул предположение, как абсолютно бредовое. ОНА была совершенно иной, и количество лет тут ничего не значило. Он любил не идеал, а вполне земное существо. Он это помнил, знал и чувствовал.
Стараясь особенно не вникать в пересуды соседок, Евгений Захарович торопливо выхлебал суп, не чувствуя вкуса, сжевал один из блинов. Больше есть не хотелось. Для приличия отпив из обоих стаканов, он отнес поднос в моечную. Ощущение было таким, словно в желудок напихали камней. Возвращаться в кабинет не имело смысла. Кинув в сторону кассы прощальный взор, Евгений Захарович вышел в коридор.
* * *
-- Спасает только то, что все они тут тупы, как пробки... -- заметив входящих в прихожую секретаря и начальника, Юрий поспешно опустил голову и глухо прокашлялся. -- Ты посиди пока тут, халатик для конспирашки надень, а я там пошукаю что да как...
Еще раз бросив опасливый взгляд на вошедших, он юркнул за стальную дверь -- дверь, ведущую в лабораторию на чердак.
Послушно надев рабочий халат, Евгений Захарович скромно притулился на стульчике в углу. Он понимал, что сидит на запретной территории, и привлекать к себе лишний раз внимание не собирался. Впрочем, секретаря он немного знал. Рыхлый человечек, немного похожий на Хрущева, с огромной залысиной и забавной фамилией Гиншпуг ничуть его не пугал. Однако сказать то же самое о начальнике лаборатории он, разумеется, не мог. Начальники были вне компетенции Евгения Захаровича. Он их попросту не понимал. Они являли для него загадочное племя хищников -- гривастых и полос
атых, прячущих про запас в подушечках лап огромные когти. Представляя их себе таким образом, Евгений Захарович разумно избирал тактику отстраненности. Он не пресмыкался перед начальничьим племенем, однако старался особенно к ним не приближаться. Вот и сейчас, чувствуя близкую поступь представителя "хищников", он тотчас предпринял меры предосторожности -- напустив на себя озабоченный вид, деловито забросив ногу на ногу. Всякий взглянувший на него должен был рассудить примерно так: человек сидит здесь по делу -- и по делу, видимо, не терпящему отлагательств
. Иначе не сопел бы столь надменно, не болтал бы столь остервенело туфлей. По счастью, все обошлось. Стального цвета глаза рассеянно прошлись по его фигуре, снова вернулись к добродушной лысине секретаря.
-- И узнай-ка ты мне, братец, вот что, -- медлительно проговорил обладатель стальных глаз. По всей видимости, они продолжали начатый ранее разговор.
-- Вот что ты мне, голубчик, разузнай...
Начальственный лоб украсился парой аристократических борозд. Задумавшись и внутренне что-то взвесив, командующий секретной лабораторией махнул рукой. -Ладно, не надо ничего узнавать. Просто свяжись с фирмой "Квадро" и попроси к телефону Свиридова. Это, кажется, у них главный префект. После позовешь меня.
Изображая ревностную готовность, голова Хрущева-Гиншпуга заходила ходуном.
-- Все сделаю, Аркадий Савельевич. Не сомневайтесь.
Начальник шагнул в кабинет, и Евгений Захарович внутренне расслабился. Кажется, и с секретарем произошло нечто похожее. Что-то засвистав себе под нос, Хрущев-Гиншпуг самым вольным образом расположился за столом и, придвинув к себе телефонный аппарат, почти весело начал накручивать диск.
Чтобы как-то себя занять, Евгений Захарович обшарил карманы чужого халата. В левом лежал носовой платок, в правом среди хлебного крошева барахталось что-то живое, заставившее брезгливо выдернуть руку. Евгений Захарович немедленно представил себе, что напуганный таракан, выбежав из кармана, помчится по его спине -- вверх до самого ворота. Решительно сняв с себя халат, он повесил его обратно на вешалку. Хрущев-Гиншпуг скосил в его сторону любопытствующий взор и тут же оживленно залопотал в трубку:
-- Але, фирма "Квадро"?.. Приветствую вас! Мне бы, господа хорошие... -секретарь наморщил лоб и мутно поискал глазами по столу, видимо, вспоминая, записывал он нужную фамилию или нет. Но уже через секунду лицо его осветилось довольной улыбкой. -- Мне бы, ребятки, товарища Смирнова... Да, да! Он работает у вас... Абсолютно точно... Поищите? Хорошо, я жду.
Уткнув микрофон трубки в пухлую щеку, Гиншпуг снова неумело засвистел. Поглядывая на него, Евгений Захарович вспомнил, что Юрий не раз обзывал секретаря склеротиком. "Хороший мужик, но совершенно беспамятный. И делать ничего не умеет. А женщину на должность секретаря не берут. В такой лаборатории, дескать, не положено..."
-- Что?.. Не работает Смирнов? Да быть такого не может!.. Вы бы еще раз посмотрели, девушка... Да, если не трудно. А я подожду...
Ждать, как видно, входило в обязанности Гиншпуга, и тем, что одна за другой с безвозвратностью уходили из его жизни минуты, он ничуть не тяготился. Из кабинета начальника тем временем долетели звуки настраиваемого радио. Вращая верньеры, умелые пальцы пытались выловить что-либо не слишком хрипло-визгливое. Шум помех однако глушил все.
-- Значит, все-таки нет такого?.. Странно, -- Хрущев-Гиншпуг не сразу положил трубку, минуту-другую разглядывая телефонный аппарат, словно решая про себя, верить технике или не верить. Затем, поднявшись, он приблизился к двери начальства, деликатно постучал полусогнутым пальчиком.
-- Можно?..
Радиопомехи мгновенно стихли, что-то загремело, вероятно, задвигаемое под стол, и только после этого секретаря впустили в святая святых. Тускло разглядывая собственные колени, Евгений Захарович расслышал его недоуменный доклад.