– Хочешь ударить? – спросил дядя Петя. – Мечтал, наверно? Ну валяй, если у тебя от этого встанет. Семенов не ответил. Просто притянул Петра к себе и воткнул кулак в ребра. Дядя Петя охнул и начал оседать.
– Ты на кого, сучий хвост, зубы скалишь? – бормотал Семенов, не позволяя жертве упасть. – Ты знаешь, что я с такими бомжами делал? Я вас, паразитов, на деревьях развешивал, как гирлянды на Новый год. Ты болтай, да не забалтывайся…
Петр Аркадьевич держался стойко. Он и не думал сопротивляться, понимая, что ничего не сможет противопоставить стокилограммовому коньячному недобарону с богатой биографией «малинового пиджака». Он с покорностью ожидал окончания вспышки гнева.
Не дождался.
Семенов засадил ему еще один кулак под ребра, потом ударил коленом в солнечное сплетение и последним апперкотом отправил Петра в нокаут – точнее, спустил вниз по лестнице. Если бы не ступени, Семенов продолжал бы бить. Петр сполз на спине на площадку между этажами. Он только один раз поднял голову, вытер тыльной стороной ладони лицо, увидел кровь… и отключился.
Семенов застыл. Огляделся. Свидетелей нет.
Или есть?
Валить!
Он нажал кнопку вызова лифта. Двери открылись сразу. Он тут же нырнул в кабину и уехал с этажа.
Пару минут спустя в двери квартиры номер одиннадцать щелкнул замок. Дверь слегка приоткрылась. В щель выглянуло бледное морщинистое лицо с двумя сверкающими, как у кошки, глазами. Удостоверившись, что на площадке никого нет, хозяин открыл дверь шире. Достаточно широко, чтобы в проем проскочила инвалидная коляска.
23
… А потом внезапно пришла здоровенная туча. Даже не туча – половину неба над городом затянула темно-серая плотная пелена, тянущаяся куда хватало глаз, без малейшего просвета. Мир, до сей минуты яркий и залитый солнцем, погрузился во мрак. Черные орды Сарумана атаковали нас с запада, и даже мне, взрослому мужику, стало немного не по себе, когда злой ветер начал бить в приоткрытую фрамугу балкона.
– Папочка, это будет гроза? – Томка испуганно прижалась ко мне, словно никогда не становилась свидетельницей природной стихии.
– И, похоже, очень сильная. Надо обойти и закрыть все окна.
Не успел я озвучить свой прогноз, как на западе из самого центра пучины вниз ударила чудовищной яркости молния.
– Ай, пап! Ты видел?!
Дочка отпрыгнула от балкона и зажала уши. Она знала, что за молнией обязательно последует гром. И он не заставила себя ждать.
Удар был такой силы, что присели мы оба. Господи боже! Нас атаковал сам Сатана!
Я подошел к двери, ведущей на балкон. Стихия рвала и метала. Крупные куски льда вовсю лупили в стекла, и в какой-то момент мне показалось, что очередной камешек оставит на стекле трещину, если вообще не расколотит его вдребезги. Высокие тополя, растущие перед окнами и едва-едва не достающие макушками до нашего шестого этажа, раскачивались из стороны в сторону. Послышался треск. Наверно, один из мощных стволов не выдержал. Мне было видно, как во дворе соседствующей с нами школы деревья – тоже, кстати, далеко не маленькие – устроили безумную пляску перед стадионом.
– Не припомню штормового предупреждения, – пробормотал я, прижимая к себе Тамару.
– Пап, это надолго?
– Не знаю, милая. Обычно такие сильные проходят быстро.
Вновь сверкнула молния. Если мне не изменял мой глазомер, она ударила аккурат в Черную Сопку или где-то очень близко к ней. Возможно, даже в центр мемориальной площадки, на которой мы с Татьяной побывали недавно.
Я ухмыльнулся. Не может этого быть. Это все моя филологическая фантазия, разыгравшаяся под воздействием последних событий. Слишком уж метафорично.
Ухнул раскат грома. Затем еще одна вспышка, словно кто-то с небесной колесницы со всего размаху метнул в не видимую мне цель огненное копье.
Что б мне лопнуть, бьет в Черную Сопку!
Почему-то я уже не сомневался.
– Папочка, пойдем отсюда.
– Куда ж мы отсюда денемся. Придется дожидаться окончания бури.
– А в нас молния не ударит?
– Нет, родная. На крыше каждого жилого дома стоит такая штука…
– Знаю, знаю!!! Громоотводильник называется.
– Громоотвод. Ладно, пойдем забьемся в какой-нибудь уголок и поболтаем.
Мы улеглись на мою кровать в спальне прямо поверх покрывала. Свет включать не стали, чтобы не созерцать совсем уж кромешную тьму за окном. Томка улеглась мне на грудь.
Стихия бесновалась, швыряла потоки воды, бросалась льдом, била в окна, но наша крепость стойко держала оборону.
– Знаешь, пап, в начале лета уже была такая гроза, а у нас в садике как раз начинался сон-час. Мы не смогли спать.
– И чем вы занимались?
– Мы… – Она подтянулась к моему уху. – Мы рассказывали страшные истории.
– О как! – вслух восхитился я, а про себя отметил, что нынешние детки взрослеют быстрее нас. Помнится, во времена моей туманной юности мы созрели для страшных историй только на первой смене в летнем загородном лагере. Тогда они назывались пионерскими, мы носили красные галстуки, по утрам ходили на линейку, маршировали под барабаны, пели песни, учили речевки, а вечерами после отбоя пугали друг друга рассказами о гробах на колесиках и черном доме. Застрельщиками вечернего шоу зачастую выступали пионервожатые, по возрасту годившиеся нам в старшие братья-сестры.
– Я рассказала одну очень страшную историю. Хочешь, я ее тебе расскажу? «Это будет любопытно».
– Давай.
Она сделала вдох, почмокала губами. В ней проснулся и оживился рассказчик. Томка может рассказывать истории, рождающиеся в ее маленькой белокурой головке, без перерыва добрые полчаса, и мне придется приложить немало усилий, чтобы не упустить нить повествования, не говоря уже о том, чтобы просто не уснуть.
Но погода за окном так здорово гармонировала со страшными рассказами. И все мое настроение последних дней тоже.
– В общем, было так. Жил один мальчик… Он учился в школе, потому что бы немножко старше меня. Как Ваня Лыков, наверно… ну, может, на годик поменьше, в первом классе… Впрочем, ладно, пусть он будет первоклассник (слово «впрочем» в ее исполнении бальзамом легло на мои филологические уши). И вот однажды ему говорят: не ходи вечером домой через лес. Там бродит черная рука…
– Черная рука? В смысле, только рука, без туловища?
– Ну конечно, пап! Как ты не понимаешь, это же страшная история. Там руки могут быть без туловища!
– И черные.
– И черные. Слушай дальше!.. В общем, говорили ему, говорили, а ему некуда было деваться, потому что из школы он шел вечером после уроков, а дорога шла через черный-черный лес…
– В городе – лес? Это был сквер. Я знаю, у нас такой есть, на Заячьем острове. Я там однажды в юности перебегал вечером, чуть в штаны не наложил.
Томка не стала перебивать, а на сообщении о штанах рассмеялась.
– Ой, пап! Ты – и в штаны!!! Ой, не могу! Ты же большой мальчик!
– Ну и что! Большие мальчики тоже могут в штаны надуть. Давай дальше рассказывай.
– Ладно. В общем, не послушался этот мальчик, пошел домой через черный лес, а за ним по тропинке летела черная рука… большая и без одного пальца. У нее было четыре пальца и очень длинные ногти. Вот как у тебя, когда ты забываешь их подстричь… Рука не стала трогать этого мальчика, она залезла к нему в портфель, да так, что он даже не заметил… Ну, в общем, пришел он домой, покушал, поиграл на компьютере, а рука все это время лежала в портфеле и ждала, когда он ляжет спать… и вот он лег спать…
Молния сверкнула где-то далеко, значительно дальше западной окраины города, но гром обладал прежней силой. Томка притихла на мгновение, спрятала лицо у меня на груди.
– Все хорошо, доченька, он уже слабеет, скоро совсем уйдет. Что там с мальчиком и рукой?
– Ага… ну, мальчик, в общем, лег спать, а черная рука из портфеля вылезла… Пауза.
– И?… – спросил я.
– Балин, пап! Я вспомнила!! – Что?
Она вскочила на колени.
– Пап-чка!! Я во дворе у Татьяны Валерьевны видела одного страшного дяденьку! На прошлой неделе, когда мы приходили к ней на занятия! Ты не помнишь? Ты должен был его видеть!
Я не ответил. Да, конечно, я видел этого мрачного бородача, но не на прошлой неделе, а буквально вчера. А Томка, стало быть, заприметила его еще раньше.
– И что этот дяденька?
– Знаешь, мне показалось, у него рука такая черная-пречерная была, как в моей истории! «Просто черная перчатка. Или он однорукий с протезом? И какое это все имеет значение?».
– Она торчала из-под куртки. Мы с девчонками так перепугались, потому что он смотрел на нас так странно. Голову наклонил и так смотрел, как будто хотел съесть. Он же не людоед?
«Как знать, милая».
– Нет, не людоед, доченька. Сейчас людоеды только в сказке встречаются, так что не бойся.
Я обнял Тамару, а сам подумал: «Надо будет обязательно провожать ее до двери Тани и встречать там же. От греха»…
Гроза уже сходила на нет, яркие всполохи разрезали небо в сотнях километрах от нас, и даже робкие проблески закатного солнца пробивались сквозь темную толщу, когда зазвонил лежавший на тумбочке у кровати сотовый телефон. Томка нехотя отстранилась.
Гроза уже сходила на нет, яркие всполохи разрезали небо в сотнях километрах от нас, и даже робкие проблески закатного солнца пробивались сквозь темную толщу, когда зазвонил лежавший на тумбочке у кровати сотовый телефон. Томка нехотя отстранилась.
– Я слушаю.
Звонил Владимир Петрович, житель дома номер тринадцать. Почему-то я не удивился.
– Антон, вечер добрый… хотя какой он, к лешему, добрый… Ничего доброго у нас в последнее время не происходит. Словом, новая беда приключилась.
У меня все упало. Только бы не пришлось сниматься с якоря и ехать!
– Петр без сознания. Его нашли на площадке между вторым и третьим этажами в первом подъезде. Голова разбита в кровь, много ссадин, синяки. Менты говорят, что напился и упал.
– У них работа такая – искать простые объяснения. А Петр был трезв?
– Как стеклышко. Его избили.
– Вы уверены?
– На все сто.
– Может, вы даже предполагаете кто?
– Догадываюсь.
Владимир Петрович вздохнул. Он явно не знал, как продолжать, и я, признаться, не спешил приходить ему на помощь. Я никуда сегодня не поеду, даже не просите. У меня там два человека дежурят во дворе… Кстати, где они?
– «Скорую» вызвали?
– Конечно. Петра уже отвезли. В сознание он пока не пришел, рассказать ничего не может.
– Понятно. Мне нужно сделать пару звонков с вашего позволения. Будьте на связи.
Я отключился. Посмотрел в потолок. Потом перевел взгляд на электронные часы. Половина девятого, детское время.
Томка молчала, глядя в окошко на раскачивающиеся от ветра деревья.
– Ты, наверно, опять поедешь работать? – спросила она в пустоту.
– Не знаю, малыш. Могу предложить тебе прогуляться вместе со мной. Знаешь ли, после дождичка очень хорошо дышится. Сгоняем к Татьяне Валерьевне? У нее есть отличное вишневое варенье.
Она перекатилась по кровати, задрала мою футболку и впилась губами в пузо.
– О нет, только не это!
Спальню огласила громогласная трель, а я захохотал от щекотки.
– Папа пукнул! Папа пукнул!! Я никому не скажу!!!
24
– Костя!!! Что с тобой?!
Елена Александровна Самохвалова выронила из рук поднос с салатом и вторым блюдом. Посуда не разбилась, ибо была сделана из очень прочного стекла. Елена Александровна позже недобрым словом поминала прочность тарелок и чашек. Женщине казалось, что если бы хоть что-нибудь разбилось в тот момент (как говорится, «на счастье), то ничего бы не произошло. Наивная стареющая женщина, из рук которой ускользало, пожалуй, последнее реальное счастье в этой жизни – ее собственный сын.
Она приготовила ужин. В качестве первого блюда – салатик из помидоров и огурцов под свежей сметанкой и с укропом, в ресторанных меню именуемый «летним». На второе Елена Александровна приготовила горбушу с отварным картофелем. Чай она заварила черный с ароматом каких-то лесных ягод и трав.
Словом, роскошный ужин.
Она была уверена, что Костя оценит по достоинству. Он теперь все свободное время, которого у него вдруг стало несоизмеримо больше, проводит в своей комнате. Чем-то усиленно занимается и просит не мешать. Что ж, он и раньше нередко отправлялся во внутреннюю эмиграцию, запирался в своей почти монашеской келье, что-то читал, писал, изобретал, просто слушал органные фуги Баха или легкомысленные концерты Моцарта в исполнении Ойстраха, нацепив наушники и улегшись на кровать, и Елена Александровна не видела поводов для паники. Она готовила обеды и ужины, приносила на подносе и ставила под дверь, предупредив, чтобы он не споткнулся. Константин все это забирал, позже появлялся в кухне, удовлетворенный и сытый, целовал маму в щеку и шел в гостиную смотреть телевизор.
Боже мой, когда ж все это было в последний раз! Теперь все иначе, теперь Костя стал самым настоящим отшельником. И стучать в дверь комнаты, приглашая его на чай, с каждым днем становится все страшнее.
Но она мать! Она его единственная близкая женщина, раз уж других он в свою жизнь не допустил… Она попытается наладить хоть какой-нибудь контакт, хотя бы с помощью этой проклятой горбуши и летнего салата.
… И он таки открыл дверь. И Елена Александровна выронила из рук поднос.
– Костя!!! Что с тобой?!
– Все нормально, – пробормотало это похудевшее, серое, изможденное существо, размазывая тыльной стороной ладони кровь, вытекающую из носа. Капли висели на взлохмаченной бороде. – Что ты хотела?
Он словно не заметил упавшего ему на ноги ужина. Он смотрел куда-то вниз, на полы ее халата, но на самом деле – насквозь, в пустоту. Костя явно был не здесь.
– Я… – пролепетала мать, – я принесла… господи, Костя, у тебя что-то болит? Что ты здесь делаешь?! Он соизволил поднять на нее взгляд.
– Чего тебе, мам? – В голосе появился металл.
– Костя, у тебя кровь! Может, вызвать «скорую»? Давай-ка запрокинь голову, я сейчас принесу тебе платок… Ну-ка иди сюда…
Она суетилась, как обычно суетятся нормальные родители, обнаружив у своего чада отклонения от нормы, она пыталась что-то предпринять, металась по коридору, хватаясь за первые попавшиеся предметы, но на самом деле не происходило ровным счетом ничего. Чистая паника.
– Мам, – выдавил Костя. Она не услышала.
– Ма-ма, – раздельно повторил Константин и шмыгнул носом. В этот момент одна из его ноздрей снова извергла поток бурой жидкости.
У Елены Александровны начиналась истерика.
– Сейчас, сынок, я что-нибудь… тут у меня где-то должно быть… ты же недавно ходил к врачу, все же было нормально…
– Мать, заткнись!!! – заорал мужчина, ударив рукой о стену. На ярких цветочных обоях остался красноватый отпечаток.
Она замерла. Эффект был как от хлесткой пощечины – больно и неожиданно.
– Мама, – повторил в тишине Константин Самохвалов, – у меня все в порядке, кровь перестанет идти. И я хочу, чтобы ты запомнила: больше никогда и ни при каких обстоятельствах не пытайся мне помогать, если я не обратился к тебе с такой просьбой. Если мне нужна будет помощь, я скажу. Даже если ты видишь, что я истекаю кровью! Не лезь ко мне с причитаниями! Ты усвоила?
– Но…
– Ты поняла меня или нет?!
Елена Александровна отошла к стене и прижалась к ней спиной, чтобы не упасть. – Костя…
– Я тебя не слышу!!!
Она не ответила, только опустила голову. Этого было достаточно. Костя убрался обратно в комнату. Правда, напоследок снова учудил, и это была вторая хлесткая пощечина.
Он пнул ногой по подносу и тарелкам. Горячее блюдо и салат не очень удачно вписались в интерьер коридора.
25
Поначалу я решил, что ни в коем случае не полезу туда сам. Я не уполномочен, я просто зевака. Но, поразмыслив, решил, что бывшему майору уголовного розыска придется самую ответственную часть взвалить на себя. Потому что на Татьяну я хотел оставить Томку, и в моих интересах было обеспечить им возможность гулять в зеленом сквере по другую сторону улицы. Подальше от дома номер тринадцать…
Я мог бы отдать ребенка на пару часов Олесе – светящиеся окна в кухне свидетельствовали о том, что она дома – но мы ведь так и не поговорили. Не могу сказать, что испытывал перед ней чувство неловкости, ведь я, по сути, ничего плохого не сделал… но что-то останавливало. Перед глазами все еще стояла картина, как они вдвоем с Мариной сидят на скамейке в нашем дворе.
Перед выездом я позвонил Татьяне и вкратце поведал о случившемся. Она пообещала, что сразу после разговора со мной спустится на площадку, где все произошло, все разузнает, разнюхает и будет ждать моего следующего звонка по приезде. Затем я сразу набрал номер моего соглядатая, дежурившего во дворе. Олег Артамонов стоял первым в списке номеров агентов, но он оказался дома, валялся на диване, смотрел регулярный чемпионат Континентальной хоккейной лиги и, кажется, хлестал пиво. Стало быть, во дворе все самое важное проворонил Картамышев.
– Дима, ты на стреме? Или спишь в машине?
– Все под контролем.
– Что там произошло в первом подъезде?
– Увезли этого чудака в тельняшке на «скорой». Много крови, вся простыня красная.
– Какие-то детали заметил? Кто-то, может, входил в подъезд или выходил примерно в то же самое время?
– Конечно, – хмыкнул агент. В голосе явственно слышалось: «Обижаете, начальник». – Тип, который, скорее всего, приложил к старику руку, стоит сейчас на крыльце второго подъезда, посасывает что-то из фляги и озирается. Этот тот, на которого ты просил обратить внимание. Самоконтроль отсутствует напрочь. Мне завалить чувака?
– Не спеши. Я знаю, в какой квартире он живет. Просто наблюдай, я скоро буду.
Владимир Петрович прохлаждался на детской площадке. Правда, не один. Рядом с ним сидели скромный местный парень Саша и молодой полицай с кожаной папкой под мышкой. Они о чем-то беседовали.
– Здравствуйте, – сказал я. – Не помешаю?
Владимир Петрович кивнул на мента.
– Добрый вечер, Антон. Это Геннадий, местный полицейский начальник. Участковый то есть. – Он перевел взгляд на Томку, прижимавшуюся к моему боку. – А кто это у нас такой симпатишный и с роскошной косой? Как зовут тебя, ангелочек?