И тут ясное небо снова содрогнулось от оглушительного, резкого, как бич, удара грома. Похоже, неподалеку располагался военный аэродром, куда завезли керосин для учебных полетов.
– Точно, спалили, – сообщил вернувшийся Тарарам.
По словам рыбака, некая нефтяная компания уже скупила поблизости живописную землю с двумя загибающимися деревеньками, дав хорошую по понятиям крестьянской бедноты цену за отеческие дома. Деревеньки снесли, на их месте отстроили базу отдыха с охотхозяйством, рыбалкой на садковую форель, горнолыжной трассой с подъемником, вертолетной площадкой, баней с развратом и гонками на снегоходах. Дело показалось стоящим – вот кто-то и местную земельку с озером и деревней Борисово решил откупить. А деревня почти вся уже дачная, народ живет городской, питерский да московский. Хозяева разные, но по большей части не бедствуют, из города сюда за счастьем приезжают и счастьем этим торговать не хотят. Словом, не идет земля в руки насосанной конторе. Тогда нашли конторские в волостном селе Локотско одну бой-бабу. Она, свой соблюдая интерес, взялась за дело – кого-то уболтала продать участок, пока добром деньги дают, но таких всего пара-тройка хозяев нашлась, а остальные – ни в какую. Ну в марте деревня и сгорела. Теперь конторские, пожалуй, землю получат дешевле, чем взять хотели прошлым летом, вот только бой-баба из Локотско доли своей уже не увидит. Ее месяц назад при странных обстоятельствах на шесть частей разрезала сенокосилка. То ли месть погорельцев, то ли кто-то следы заметает. Дело тут по всем статьям не чисто, но у конторских управа и менты местные прикормлены. Поэтому – тишь.
– Бунт – дело Божье, – сказал Тарарам. – Вот только благородного разбойника Владимира Дубровского, который гол да сокол, здесь, кажется, не уродилось. Однако, – помолчав, добавил он, – новых людей, здесь, думаю, не любят. Сор берегут в избе. Нет тут ни общего долга, ни закона – только общий грех и мамона. Хотя, согласен, рифма никакая…
И снова грянул гром, как пушка у виска, как палкой в лоб, как точка.
К лагерю ехали невесело – что-то давило грудь, несносно отравляло ясный день. Чувство было такое, будто на их глазах осквернили храм, испоганили могилу, унизили старика, надругались над ребенком, а они оба ничего не сделали, чтобы этого не допустить. Хотя, казалось бы, какой с них спрос? При чем тут Тарарам с Егором? Но переживание отвлеченного позора и метафизического стыда гнало их прочь, словно удар хлыста собаку.
Стойбище имело жалкий вид: палатки перекошены, стол и складные стульчики разбросаны, тренога повалена, котелок перевернут, девицы злы и напуганы. Катенька рассказала: все поначалу было безмятежно – они загорали и купались, Настя выловила в озере огромную – сантиметров двадцать – ракушку-беззубку и решила сохранить ее для музея в Герцовнике. Потом стали стряпать – задумали изготовить на обед гречневую кашу с тушенкой. Потом приехала “Нива” и, наблюдая за стряпухами тонированными гляделками, простояла в пятидесяти метрах от них примерно полчаса. Потом машина, из которой так никто и не вышел, уехала, а еще через полчаса начался форменный ужас. Откуда ни возьмись явилось стадо молодых бычков, наведших на лугу шорох. Кричащим и размахивающим руками девицам они не повиновались, напротив – норовили озорно поддеть рогом, так что те со страху забрались в “мазду” и попробовали распугать громил клаксоном, но быки лишь удивленно оборачивались на гудок, после чего продолжали дебоширить дальше. Запинаясь о веревки, сорвали растяжки палаток, истоптали пляжные полотенца, сбили котелок, а рассыпавшуюся кашу слопали, чуть из-за нее не передравшись. Погром продолжался до тех пор, пока не явилась деревенская пастушка с шустрой собачкой Мотей и враз заробевших бычков не увела. Тут же снова приехала “Нива”, но вскоре, увидев, видимо, на дороге пылящую “самурайку”, быстренько убралась.
– А тут и вы приехали, – закончила историю Катенька. – Настя и номер этой “Нивы” записала – уж больно подозрительная. Только посмотри: шестьсот шестьдесят пять – сосед зверя.
– Все, – сказал Тарарам. – Сюда забрались, чтобы припасть к истокам, зарыться и пощупать корни – пощупали, а корней и нет. Гниль только. Труха и тлен. Все, – повторил он. – Теперь здесь место пристрелянное, так что в любой момент нам может случай жилку жизненную оборвать.
– Как это? – не поняла Настя.
– Не знаю, как, – сознался Тарарам. – Может, рыбьей костью подавимся, которую нерадивый поваренок в пакет китайской лапши запаял. Может, подроет корни дерева барсук, и рухнет елка нам на темя. Может, глаз выбьем здешнему баклану, который наедет – типа, дайте сигарету, выпить, а теперь станцуйте, – после чего нас местный Анискин из табельной базуки порешит. Может, энцефалитного клеща нам черт за шиворот пошлет. А может – прямое попадание перуна в бензобак. Да мало ли…
Нежданно из-за поворота береговой излучины появился неказистый мужичок с удочкой в одной руке и полиэтиленовым пакетом в другой. В пакете трепыхалась какая-то мелочь. На мужичке была выгоревшая кепка, разгрузочный жилет поверх клетчатой рубашки, заляпанные рыбьей чешуей штаны, заправленные в резиновые сапоги, и смазанное, плохо нарисованное лицо. Наверное, он стоял в воде и зачерпнул голенищем – при каждом шаге сапоги его чавкали и издавали громкое хлюп-хлюп, хрю-хрю… Молча мужичок прошел по берегу мимо лагеря и удалился прочь, в сторону деревни.
Вмиг побелевшая Настя заткнула ладонями уши и присела на корточки, будто хотела спрятаться от уходящего за бугор рыбаря. Глаза ее были круглы и безумны.
– Надо сниматься и уходить, – сказал Тарарам. – Совсем уходить. – Он со значением посмотрел на Егора. – Иначе жернова нас смелют на крупу. И ни служения, ни послания, ни жертвы – ни черта не будет.
– А как же преображение? Восстание из пепла? – нахмурился Егор. – Ведь ты же получил свой дар – свой язык. Что – даже противиться не станем?
– Чему? – развел руками Рома. – Ты видишь излучатель враждебной воли? Гибельную дробилку, распыляющую твой смысл? Смертельный кратер, изрыгающий напасти? Враждебно стало все вокруг. Все разом. Пепел остыл, и любой язык здесь умирает с первым звуком. А стереть мир, как он стирает нас, и переписать его на этой же странице мы не в силах. Порча необратима – траченная молью шкура уже не станет резвой рысью, вздувшаяся банка тушенки не завизжит вновь розовой свиньей. Я говорил уже, а тут воочию увидел – срок годности нашего вместилища истек. Надо перелистнуть страницу. Пойдете ли со мной на новую делянку? В молодой, еще не выбравший участи мир?
– Я с тобой, – заявила, скорее не поняв, но почувствовав значение сказанных слов, Катенька. – Ты – мой мужчина, я одного тебя так далеко не отпущу.
– Поехали, – махнул рукой Егор. – Чего-то похожего мне издавна хотелось. Путешествия туда, где не ступал еще ничей сапог. В конце концов ты дал закон, мы приняли его и теперь иного не приемлем.
Настя была готова бежать отсюда куда угодно сломя голову. А тут как раз в озеро, в паре метров от берега, с грохотом, шипением и воем, наполнив воздух запахом каленого металла, рухнул не догоревший отчего-то в плотных слоях воздухoв сорвавшийся с орбиты спутник. Или это отвалилась турбина от грохочущей в небе военно-воздушной машины? Или не вышла из штопора сатурнианская шайтан-арба? Словом, декорации сыпались с самых верхних колосников.
4
Собрались наскоро – больше по привитой с детства экологической культуре, чтобы не оставлять после себя порчи на земле, нежели по необходимости, поскольку весь этот дорожный скарб был им теперь не нужен. Мир изменил лицо – вместо пусть напускной, но все-таки приветливой улыбки, теперь над ними нависала ощеренная пасть. Эта перемена уже не была фантазией, пустой догадкой – она вошла в их мозг, как ледяная сталь иглы, запечатлелась на щеке, как звонкая пощечина, дымилась на обожженной коже, точно свежее тавро.
Обратно в город решили ехать окружным путем, дабы размазаться в пространстве, стать неудобной целью и не столкнуться лбом с бегущими по следу псами…
Выскочив на московскую трассу, повернули налево, в сторону Вышнего Волочка, но километров через пятнадцать круто ушли с шоссе направо – на Демянск. Дорога была так себе, с выбоинами и трещинами в асфальте. Зато вокруг, словно бы в попытке возместить и загладить неустройство пути, расстилались шикарные дали – в силу инерции сознания они по-прежнему будили ангельскую лиру в сердце, хотя надежность этой бутафории больше не давала поводов для обольщения.
Лутовенка, Яблонька, Копейник, Язвище, Сухая Нива, Подсосонье… Все мило, все тихо – не напали на путников ни халдеи, ни савеяне, не пришла буря и не опрокинула машины в кювет, не упал с неба огонь и не пожрал их, не поразила странников проказа от подошвы ног по самое темя. Да что там, ни одного наряда ДПС не затаилось на пути – только аист на подъезде к Красее, взлетев перед капотом с обочины, заставил “самурайку” невольно вильнуть влево, на занятую хлебоуборочным комбайном встречку (Рома едва успел из рискованного маневра выйти), после чего, осознав неудачу, разгневанно чиркнул крылом по лобовому стеклу “мазды”.
Лутовенка, Яблонька, Копейник, Язвище, Сухая Нива, Подсосонье… Все мило, все тихо – не напали на путников ни халдеи, ни савеяне, не пришла буря и не опрокинула машины в кювет, не упал с неба огонь и не пожрал их, не поразила странников проказа от подошвы ног по самое темя. Да что там, ни одного наряда ДПС не затаилось на пути – только аист на подъезде к Красее, взлетев перед капотом с обочины, заставил “самурайку” невольно вильнуть влево, на занятую хлебоуборочным комбайном встречку (Рома едва успел из рискованного маневра выйти), после чего, осознав неудачу, разгневанно чиркнул крылом по лобовому стеклу “мазды”.
Демянск встретил известием, что он стоит на этом месте уже шестьсот с лишним лет. Но ощущения незыблемости окружающему это не прибавило. Реальность готова была провалиться в тартарары каждую секунду. Все вокруг вкушало яд медленной старости. Зловонная яма бублимира, прикрытая наведенной картинкой, как дерьмо – газетой, бродила и пускала пузыри, наполняя пространство обонятельными галлюцинациями и фантомными миазмами.
Время шло к пяти часам. Поднялся ветер и под недвижимыми перистыми облаками, оброненными белой небесной птицей, принялся грозно раскачивать деревья. Расспросив прохожих о дороге на Старую Руссу, двинулись в сторону Пахина и Лозниц.
Сразу на выезде из Демянска сорванный ветром сухой и здоровенный тополиный сук хрястнул “мазду” по крыше и, разломившись, заскакал по асфальту, тщась догнать и добить. Катенька ахнула, вжала голову в плечи, но руль не выпустила и с педали газа ногу не сняла. Тем не менее “самурай” впереди съехал на обочину и встал. Следом съехала и Катенька.
– Попали, – сказал Рома, осматривая вмятину на крыше “мазды” со сколотой по краю краской. – Но слабоват заряд.
Тему никто не поддержал. Все пребывали в состоянии какой-то угрюмой решимости, как люди, бесповоротно сделавшие выбор.
Попутно решили подкрепиться. Бутерброды умяли без удовольствия, чисто от голода – по грубой нужде. В конце концов обед их слопали бодливые бычки.
– До Питера, если Господь попустит, только к ночи доберемся, – сказал Тарарам. – Может, где-нибудь под Старой Руссой встанем на ночлег?
Предложение не понравилось. Видно было, что Рома и сам сказал об этом, скорее памятуя о свободе воли, нежели из желания разжечь на поляне прощальный костер.
Некоторое время дорога тянулась вдоль реки (“Пола”, – сверился с картой Егор), которая несколько раз показывала странникам из-за прибрежных зарослей стальной язык. Возле деревни Висючий Бор “самурай” сходу, не сбавляя скорости, уповая на рессоры и надежные мосты, лихо проскочил череду выбоин. Ехавшая позади “мазда”, не успев увильнуть, передним правым колесом попала в яму, и тут же в чашке со звоном лопнула пружина подвески. Катенька вылезла из машины, чтобы посмотреть, что это так подозрительно дзинькнуло – причину звона она, конечно же, не поняла. Тарарам, взглянув на слегка скособоченную “мазду”, диагноз поставил сразу.
– Ехать можно, – сказал Рома, – амортизатор держит. Только, дружок, не торопись.
– Вот черт! – выругалась Катенька. – Бублимир твой, зверюга, нам хвост по частям отрубает.
Дальше покатились не спеша, Тарарам то и дело поглядывал в зеркало заднего вида и демонстративно объезжал дорожные ухабы. В Лозницах, славно рассыпанных на берегу Полы, свернули к Залучью, откуда шла прямая дорога на Старую Руссу.
Большое Засово, Пустошка, Залучье… Ветер поутих, сбавив вслед за недобитыми малявками натиск. Великое Село, Коровитчино, мост через Ловать… Понемногу начало смеркаться. В Старую Руссу добрались лишь к половине восьмого.
Здесь все случилось как-то вдруг, практически без увертюры. Они остановились возле магазина, чтобы размяться и купить воды. Из соседней кафешки с шумом вывалились четверо местных гуляк.
– Какие маруси! – громко восхитился Настей и Катенькой один из них.
– Хорошие маруси, – согласился другой.
– А ножки, ты смотри! – обомлел третий. – Такие б ножки нам на плечи!
И он с хамской игривостью хватанул лапой с наколотыми на пальцах перстнями Настю за ягодицу. Та пискнула.
– Шли бы вы на хер, господа бродяги, – поверх раздавшегося хохота сказал Егор и с силой толкнул наколотого обормота в плечо, мечтавшее о ножке.
И тут же пропустил удар в скулу сбоку. Прямой удар он ни за что не пропустил бы, он никогда прямой удар не пропускал. Это было не в его правилах. А тут кулак вылетел едва не со спины… Егор на ногах устоял, отскочил в сторону – так, чтобы видеть перед собой всех. В этот миг из магазина вышел Тарарам с двумя бутылками воды без газа. Моментально въехав в тему, он с размаху засветил тугим, как резиновая кувалда, пластиковым пузырем ближайшему гуляке по сопатке. У того хлынула из носа кровь, и он закрыл лицо руками. Но силы были неравны. Двое парней тут же бросились на Рому и сбили его с ног. Девицы кричали что-то, приличествующее обстоятельствам, но их, естественно, никто не слушал. Егор, удачно отмахнувшись от стоявшего перед ним Настиного обидчика, кинулся на выручку Тарараму, но через два шага неловко ступил на отдавленную жерновом ногу и от боли едва не упал, припав на одно колено. У смуглого черноглазого шустряка, что нависал над Ромой, он увидел в кулаке блестящий сталью кастет с небольшими пирамидальными шипами. В ту же секунду он получил удар ногой в спину и рухнул рядом с Тарарамом.
Как в руке Егора оказался Ромин “опинель”, Егор и сам не понял. Ярость битвы застилала ему желтой пеленой рассудок. Со второй попытки, под градом ударов, ему удалось подняться и даже с левой врезать в зубы одному из нападавших. Увидев нож в его руке, парни отпрянули. Тарарам тоже пытался встать, но над ним стояли двое – один бил ногами, а другой, нагнувшись, кастетом целил ему в голову. Ударил раз, опять сбив Рому на землю, и замахнулся снова. Егор со звериным воплем, полоснув ножом по лицу наколотого, бросился на того, кто убивал Тарарама кастетом. Одним прыжком он оказался рядом и, ведомый дремучим инстинктом кровавой свары, не раздумывая, всадил нож парню в ямку между шеей и ключицей. Второй, тот, что бил Тарарама ногами, отпрянул от развернувшегося к нему диким оскалом Егора и бросился бежать. Видимо, не ведая того, Егор лишил стаю вожака. Еще один с угрозами скоро вернуться метнулся следом за убегавшим. Наколотый тоже поплелся за ними, закрывая окровавленной рукой распоротую, отваливающуюся от лица щеку.
Подскочила издающая бессмысленные звуки Катенька, присела над Ромой, но он и сам уже поднял с асфальта наполовину залитое кровью лицо. Удар кастета, к счастью, был скользящим и только разорвал ему над ухом кожу. Настя застыла, не в силах сдвинуться с места, и смотрела во все глаза на Егора, так и не выпустившего из руки ножа. Тонущая в сумерках улица была пуста – прохожие по привычке обходили драку стороной, – только зарезанный Егором старорусский гуляка лежал на асфальте, страшно хрипел, и из его раны толчками, словно пузыри грязевого гейзера, выходила темная густая кровь. Полумрак съедал цвета – алый сейчас было не отличить от зеленого.
Егор открыл валявшуюся рядом бутылку воды и обмыл Роме рану. Катенька с причитаниями подала платок.
– Рулить сможешь? – спросил Егор.
Тарарам, морщась от боли, кивнул.
– Поехали, – сказал он, поднимаясь с земли. – Теперь, дружок, у нас и вовсе пути обратно нет.
– Я его пырнул, – решительно возразил Егор, – я, если что, и отвечу.
– Ты веришь в людской суд? – Тарарам, придерживая платок на ране, уже шел к машине. – Зря. Запомни: ты поступил как должно. Как деды поступали и отцы. И потом – там, в новом мире, мы уже будем без греха, как младенцы на крестинах.
Ехали по темным улицам, искали по указателям выезд на Шимск. Егор только-только успел на ходу перевязать найденным в аптечке бинтом Тарараму голову, как позвонила Настя.
– Не знаю, как здесь “скорую” набирать, – глухим голосом сообщила она. – Поэтому я к магазину МЧС вызвала. Как думаешь – может, и ничего?
Она хотела сказать, что любит Егора, сильно, до самой глубины, до дна, любит всем сердцем, всем существом, любит так, как никого еще не любила, но не сказала. Решила – поймет. Он понял. В кармане Егор нащупал машинально сложенный “опинель”, достал его и выбросил в темноту за опущенным стеклом.
5
На Пулковское шоссе въехали в начале четвертого утра. Восток еще даже не брезжил. Четырехчасовой путь одолели за семь с небольшим. Раненая “мазда” плелась едва-едва, позвякивая на неровностях дороги осколками пружины, – Катенька была не приучена колесить в темноте. Да и у “самурая” головной свет никуда не годился. И все равно – так медленно Тарарам еще никогда не ездил.
Ночью псы расплаты словно потеряли их след: возле деревни Старый Медведь на мосту через Мшагу обоих “японцев” ослепила дальним светом и чуть не снесла в реку встречная фура, занявшая почти все дорожное полотно; на железнодорожном переезде в Уторгоши Рому с Егором едва не размазал по рельсам товарный состав, хотя пути были открыты для проезда; на окружной дороге у Гатчины почему-то не выставили знаки ремонтники, так что “самурай” зарылся по радиатор в кучу песка, благо Тарарам не разгонялся и вовремя ударил по тормозам, – вот, собственно, и все неурядицы.