Но ответа мне не узнать - Фей хватает меня за руку и выдергивает из комнаты. И что мы видим? Прямо на нас идет очень бойкий, очень веселый и очень знакомый не очень молодой человек. В руках у него чашка и голубое яйцо с вензельками. Мы оторопело провожаем его глазами, затем Фей выходит из оцепенения и выжидательно поворачивается ко мне.
- Он, - говорю я.
Человек тут же роняет чашку и с громким топотом исчезает за поворотом.
- Стойте! - орет гранд-капитан, бросаясь за ним. - Стойте! Вы свою чашку уронили!
- Ничего, это к счастью! - доносится издалека. Хлопает дверь лифта.
И тогда начинается погоня.
За свою жизнь я десятки раз участвовал в погонях, правда, не за людьми. Должен признать, что гоняться за животными и животнорастениями куда интереснее. За людьми очень уж бессмысленно получается. Сначала мы с Феем бежим вперед, потом назад, потом снова вперед, пробегаем коридорное ответвление к лифтовому залу, потом возвращаемся, наталкиваемся на коляску с милой старушкой, сплошь усыпанной декоративными мухами, отнимаем у нее коляску (старушка кричит, мы тяжело дышим), на полной скорости проскакиваем все двадцать четыре лифтовые шахты, останавливаемся, кидаемся к лестнице, бросаем коляску и бежим вниз в ужасающем темпе, Фей теряет ботинок, я подбираю, спотыкаюсь о Фея, и мы оба падаем - но уже на первый этаж. Я вскакиваю. Фей неподвижен.
Мне надо бежать, но совесть не позволяет оставить лежащего. Я наклоняюсь над ним. Он жив, он старательно смотрит в пол, роется в карманах и не обращает на меня никакого внимания.
- Вам помочь?
- Продолжайте преследование, - упрямым героическим голосом говорит Фей, вытаскивая из кармана вокс. - Оставьте только ботинок, там... Мне надо отдать несколько важных распоряжений.
Я кладу рядом с ним тяжелый полицейский ботинок, похожий на какой-то из древних танков, и начинаю проталкиваться сквозь толпу любопытных. Чего-чего, а любопытных везде хватает.
- Кого ловят? - спрашивают вокруг. - Кого поймали? Душителя? Врага? Ведмедя? Неужели снова чистят ряды?
- Пустите! - рычу я.
Толпа пытается расступиться. Я внушаю ей опасения.
Через полминуты все здание содрогается от внезапных истошных звуков боевой сирены. Все коридоры и залы в мгновение ока заполняются вооруженными полицейскими. Вспыхивает и тут же подавляется паника.
Полицейские совсем не похожи на Эриха Фея, борца за городское спокойствие. Они вежливы, но непреклонны. И деловитостью очень напоминают земных муравьев. Не поймешь, что они делают, если следить за кем-нибудь одним. Вот он целеустремленно шагает вперед, легонько отодвигая зазевавшихся пассажиров, потом, когда цель, ясная ему одному, наконец достигнута, сворачивает на девяносто градусов и продолжает преследовать неизвестно кого, изредка сталкиваясь с коллегами. Шаг у них быстрый, размеренный, на стиснутых, как зубы, лицах - озабоченность и напряжение. Работа в разгаре.
Но я не имею возможности понаблюдать за одним каким-нибудь полицейским - в дальнем конце зала, у входных дверей, мелькнула в толпе голова официала-общественника.
- Вот он! - кричу я.
Сразу несколько полицейских вырастают передо мной.
- Это почему вы шумите в общественном месте? - угрожающе спрашивает один. - Ваше досье, пожалуйста!
- Я его увидел! Вон там, у входа!
- Кого? - нестройным хором спрашивают полицейские.
- Да официала же! Того, кого вы ищете!
- Где?
- Да вон там, у дверей! Только что был, - нервничаю я. - Скорее, упустим!
- Не беспокойтесь, все выходы перекрыты, - это уже на бегу. Р-р-разойдись!
И в тот же момент динамики космопорта врываются жутким ревом:
- Гражданам пассажирам! Спокойствие! Всем оставаться на местах!
Сквозь проклятия, крики и визги мы плотной группой тараним толпу, и толпа в кровавой панике распадается на две, образуя широкую улицу почти до самых дверей. Граждане на Галлине, как видно, порасторопнее полицейских: два-три блюстителя, не уразумевших, что предложение разойтись относится и к ним тоже, сбиты с ног и с пугающей неподвижностью (вижу боковым зрением) распластаны на мозаичном полу - такое впечатление, что ими получен строжайший приказ лежать и не шевелиться. В мгновение ока мы оказываемся у выхода, телами вскрываем тяжелые, живописного стекла, двери, вылетаем наружу. Снаружи мы наталкиваемся на плотную цепь охранения. Охранники и не думают нас пропускать. Они стоят перед нами, как строй вратарей, чуть согнув колени и подавшись вперед. Сцепившись локтями, они вглядываются из-под надвинутых козырьков в наши лица; мы врезаемся в их строй тяжелым снарядом, выбиваем три звена, оказываемся снаружи и только потом тормозим. Тяжело дыша, полицейские оглядываются. Цепь охранения уже восстановлена, как будто никто никогда ее и не прорывал.
- Здесь его нет, - уверенным тоном говорит один полицейский.
- Как будто и впрямь нет, - нерешительно подтверждает второй, вглядываясь в темноту и жуя.
- Да не как будто, а точно!
- И впрямь, как будто и точно.
Первый возмущенно разводит руками и поворачивается ко мне:
- Что будем делать?
Похоже, я признан за старшего. Да не похоже, а точно. Похоже, что и точно.
- Как что делать? - говорю я. - Возвращаться и искать. Конечно, здесь его нет. Не мог же он через оцепление.
- Куда возвращаться-то? - без особого энтузиазма осведомляется любитель точности. - Назад-то не пустят.
Я резко его осаживаю:
- То есть как это не пустят? Это что еще такое?
Тогда все участники тарана обступают меня и с громадным воодушевлением начинают меня убеждать, что назад пути нет, что цепь нас не пустит, что разбить ее можно, только взяв разгон, а где ж его взять, этот разгон, когда вокруг газоны одни, и дороги для машин, и тьма проклятущая, и что того, кого ищут, и без нас найдут (почти наверняка найдут, да не почти, а наверняка, ага, почти наверняка наверняка), никуда он, голубчик, не денется, и не таких вылавливали, рассказать - не поверю, а смена у них давно кончилась, и виданное ли дело, столько народу на одного какого-то штатского бросать, добро бы еще отверженца или безнадежника, а то самого простого душителя, и что если я прикажу им сейчас назад, то они за себя не ручаются, и вообще не по-человечески это, люди-то устали, ночь на дворе, и было бы лучше, если бы я шел своей дорогой и к занятым людям не приставал, не мешал им выполнять свой служебный долг и охранять городское спокойствие, весьма хрупкое очень, лучше бы я им спасибо сказал, что из космопорта вырвался, еще неизвестно, когда оттуда выпускать станут, сказал бы спасибо-то, пока цел.
- Верно говорите, ребята! Ишь, развоевался от нечего делать! - раздался из неподвижной цепи голос, и тут же ему вторит другой, с командной ноткой:
- Охраняющий Скваль! Два ночных дежурства вне очереди!
- Да за что? - ноет Скваль.
- Пад-твердить!
- Подтверждаю: Сквалю два ночных дежурства вне очереди.
Светит луна, светят синие фонари, только сгущая тьму, я обнаруживаю, что полицейские делись куда-то и вокруг меня уже никого, только сзади, за оцеплением, оживленный гомон и сияние тысяч окон, и я уже не знаю, куда бежать, за кем гнаться. Я болен. Я впитываю бессмыслие мира.
Входная дверь снова распахивается, появляется мой напарник по асассинальной инвестигации - Эрих Фей. Плащ его исчез, и без плаща он куда больше похож на полицейского, прищуриться - ну просто вылитый полицейский. Он машет мне рукой и кричит, как будто издалека:
- Нашли?
- Нет! - тоже надсаживаюсь я почему-то. - А вы?
- Нет еще. Но найдем, обязательно найдем! Нахождение или позор - вот наш девиз! Подождите меня, скоро я к вам присоединюсь!
- Вы лучше скажите, чтобы мен...
Но он уже не слышит, он уже внутри здания, и дверь бесшумно за ним закрылась, и тень его на живописном стекле расплывается и стремительно бледнеет.
Я - один. Ночь.
Прекрасная ночь. Удивительное спокойствие. Свежий воздух. Прохлада. Не хватает только шезлонга и чашечки крепкого галлинского кофе, каким потчевали меня в магистрате. Изваяниями застывшие, стоят ко мне спинами полицейские цепи охранения. Молчат и словно не дышат. Я неторопливо хожу взад-вперед вдоль цепи, что-то раздраженно бурчу себе под нос. У меня очень разозленный и нахохленный вид. Начинаю чувствовать, как давно я не спал и не ел - слишком длинные сутки на этой планете. Чтобы привыкнуть, нужна адаптация.
Погруженный в себя, я не сразу улавливаю шорох, исходящий от дерева метрах в двадцати впереди меня. То есть улавливаю, но думаю при этом, что какое странное дерево, я не помню, чтобы такие были оставлены в обитаемой зоне Галлины. Я вообще такого не помню - со стволом, похожим на трахею, с удивительно мясистыми, ушеобразными листьями, наверняка экспортный декор, запрещенный к провозу, надо бы и это дерево вписать в счет магистрату. Бедняга Коперник... И вдруг вижу, как с дерева кошкой соскальзывает человек, и узнаю тотчас же в нем того официала, и первая мысль - он не мог прорваться сквозь цепь охранения, каким образом... Официал стоит спиной ко мне и внимательно разглядывает порванную штанину.
- Эй! - спохватываюсь я. - Стой! Стой, мерррзавец!
Тот подпрыгивает и со знакомым уже страшным топотом убегает. Я за ним.
- Стой! Держи! - ору я ему вослед. - Вот он! Хватайте его!
Оцепление неподвижно. Никому не хочется два ночных дежурства вне очереди. Я продолжаю погоню в полном одиночестве. Я бегаю очень хорошо. Это у меня с детства. Но и соперник мне достался из длинноногих.
- Стой, Мурурова, ты арестован!
- Как бы не так, - тяжело сопя, отвечает официал. - Ты меня сначала схвати. Произведи предварительное задержание.
Я прибавляю скорость. Он тоже.
- Врешь, не уйдешь!
- Еще как уйду!
Мы бежим в темноте, я ориентируюсь только по топоту. Удивительно тут устроено освещение. Но у нас, у куаферов, есть особое, ночное зрение развивается тренировками и медицинским вмешательством, тайну которого до поры до времени я раскрыть не могу, потому что и сам толком ничего не знаю, не разбираюсь я в глазной медицине.
Внезапно я обнаруживаю, что бегу уже по узкому коридору между домами, неизвестно откуда взявшимися, впереди все так же топочет официал. Тесно, я не зря назвал эту улицу коридором, таких узких улиц не бывает на свете. Навстречу мне мчатся огромные тусклые фонари (на секунду я слепну, перестраивая зрение на дневное), в два ряда налепленные на стены чуть повыше моей головы, и, ребята, наступает вдруг такой момент, когда бег захватывает меня (удивительное чувство, клянусь), когда тело, как в детском сне, становится почти невесомым, достаточно только чуть-чуть оттолкнуться ногами от покрытия, очень твердого, между прочим, и я парю, мужики, и это уже не погоня, это уже полет, бег в свое удовольствие, я быстр как скоростная машина, я легок, и движение мое мощно, и усилия неощутимы. Официал Мурурова с непередаваемой, присущей только ему грацией, бежит впереди меня и вместе со мной радуется, ребята, жизни. О-го-го! Он прижал руки к бокам, откинул назад голову, волосы, как флаги, трещат На ветру, а топот, о друзья мои дорогие, топот доносится как бы не от него, топот подобен... чему же он подобен-то в прах его засвети? Он подобен грому - точно, ребята, подобен грому, доброму и внимательному, который радуется вместе с ним, который согласился подыграть нам в нашей игре-погоне и задать оптимальный ритм, и мы благодарны ему. Оба дома, между которыми мы бежим, во исполнение нашей сегодняшней затаенной мечты, растянулись до длины, практически бесконечной.
Официал вдруг чертыхается.
- Да что такое?! - говорит он, громко дыша. - Это просто бесконечная какая-то улица!
И голос его несносен. Неуместен, отвратительно фальцетен сам тембр его голоса. Парение сразу же прекращается, я уже просто бегу. Усталости, впрочем, нет, и дыхание мое ровно. Я хороший бегун, потому сразу соображаю, что в таком темпе не то что километр - трехсотку не выдержишь, - и мне странно, ведь я пробежал намного больше километра. Я решаю поддержать разговор и окликаю официала:
- Эй, слышишь? Мурурова!
- Ну? - недовольно откликается тот. - Чего тебе?
- Действительно странная улица.
Он сосредоточенно дышит и, похоже, топает еще громче. Затем разражается нецензурной бранью.
- Эй! - говорю я, иронически приподнимая левую бровь. - Эй, там! Не боитесь сорвать дыхание?
- А не боюсь, идиот я этакий! Дыхание! Знаешь, что это за улица?
- Я в вашей географии пока еще слаб, - честно признаюсь я. - Я очень давно здесь не был, и тогда все было по-другому.
- Это имитатор бега, вот что это такое. Не слышал?
- Имитатор бега? (Эйфорическое состояние перешло в другое - в то, что сопутствует спокойной комфортной беседе. Я вроде как бы и не бегу.)
- Ну да. Эти идиоты из магистрата... будто у нас полно бегунов. У нас здесь больше пострелять любят да силушку показать. Это такая штука, на которой не устаешь, пробеги хоть сто километров.
- Но как же... А дом, а окна?
- Я же говорю - имитатор. Разве непонятно?
- Отчего же, - говорю я, - очень понятно. Имитатор бега, ну как же. Только я не совсем понял...
- А что тут непонятного? Устройство такое. Для бесконечного бега на месте. С коррекцией усталости. Из каких-то прошлых веков откопали, из научного ренессанса. Модная штучка.
- На месте?
- Вы, дорогой мой (Перейдя на "вы", он стал мне еще более неприятен, но не обрывать же беседу!), наверное, в детстве были несносным мальчишкой, взрослых вопросами изводили. Я же вам на интерлингве толкую - имитатор бега. Какой вы все-таки!
- А когда ж этот бег кончится? Как мы сюда забрались? Что за безобразие такое?! У меня тут серьезное дело, понимаешь...
Официал неопределенно хмыкает и пытается поддать жару, оторваться от меня под шумок хочет. Бег на месте! Ну уж нет! Я сразу восстанавливаю дистанцию.
- Знаете что? - спустя некоторое время раздумчиво говорит Мурурова. Нам, пожалуй, и правда надо остановиться. У меня ведь тоже кой-какие дела.
- Хе-хе! - это я недоверчиво ухмыляюсь. - Как же! Я остановлюсь, а вы... Вам надо, вот вы и останавливайтесь.
Тогда и официал говорит мне "хе-хе".
- А если я остановлюсь, а вы нет, то вы меня еще поймаете. Кстати, все хотел поинтересоваться. Что вам, собственно, от меня надо?
- Да ничего особенного. Хочу задать пару вопросов.
- А что вы там насчет ареста кричали?
- Это совсем не я хочу вас арестовать. Я ведь не полицейский! ("Что да, то да", - вставляет официал.) Меня интересует пара вопросов.
- И все? - недоверчиво спрашивает официал. - Из-за какой-то, как вы говорите, пары вопросов вы причиняете столько неудобств незнакомым и, поверьте, очень занятым людям? Да распыли меня скварк!
- Но вы же убегаете!
- Конечно, убегаю, еще бы не убегать, когда тебя арестовывать собираются. Кто ж это за просто так арестовать себя даст?
- Ну, - рассудительно говорю я, - если вы ни в чем не виноваты, то вас сразу же и отпустят.
- Как же, - горько вздыхает Мурурова, - они отпустят. К душителю в кабинет. Теперь придется кого-нибудь убивать, - жалуется он. - Ох, не люблю я этого дела.
- Зачем убивать? - не понимаю я.
- Затем, чтобы не арестовывали, зачем еще? Послушайте, а вы на бегу свои вопросы задать не можете?
- Могу. Почему не могу?
- Так задавайте! Может, еще и ничего.
- Тогда так. - Я собираюсь с мыслями, синхронно с официалом сбавляю темп. - Во-первых. Кто убил моего друга?
- Хороший вопрос, - комментирует Мурурова неизменившимся голосом. - Мне нравится. А еще что вы хотите узнать?
- Как найти убийцу?
- Ха. Ха, - отвечает Мурурова совсем уже мрачно. - Это он называет парой вопросов. И надо полагать, если я не отвечу, он меня догонит и будет душить руками за горло. Он будет выпучивать на меня глаза, брызгать в лицо слюной, кричать как ненормальный, трясти перед самым моим носом громадным бластером тяжелого боя и вообще действовать мне на нервы. Как будто я знаю, кто его друг.
Я вношу поправку:
- Заметьте, я вовсе не хочу от вас услышать, кто мой друг. Мне нужно узнать, повторяю, кто его убил и как найти убийцу.
- Все?!
- Все.
- Тогда я лучше еще побегаю.
Так наша беседа зашла, вернее, забежала в тупик. Оба дома, справа и слева, все также проносятся мимо нас, ноги наши все так же без устали перебирают покрытие. Мурурова все "так же топочет - усталости нет.
И тогда я начинаю орать. Я кричу - он здесь, нашел, держите его. Я надсаживаю глотку так, что в ушах звенит и связкам больно, а затем" Мурурова интересуется:
- Что это с вами? Вы кому кричите, если не секрет?
- Все равно кому, - злобно говорю я. - Услышат, прибегут - и схватят вас наконец. И тогда поговорим.
- Ага. Ну да, ну да, - хмыкает официал. - Услышат, прибегут, схватят. Ну-ну.
- Что это еще за "ну-ну"? Почему "ну-ну"?
- Это в имитаторе, да? Услышат вас, да? А меня схватят? Техническое бескультурье, вот что это такое. Да вы хоть знаете, что такое имитатор? Может, хоть случайно где-нибудь читали, что здесь совсем другое пространство? Или вы думаете, от хорошего здоровья мы вон сколько бежим и не устаем совершенно?
- Ничего, я на всякий случай покричу. Может, вы обманываете.
- Ну-ну. Давайте. А я послушаю.
Я снова начинаю кричать, а официал слушает и издевательски размахивает в такт руками - словно бы дирижирует. В наиболее удачных местах он поднимает вверх длинный указательный палец. Потом, октавой выше, начинает кричать со мной в унисон, и я говорю себе, что слаженный у нас дуэт получается, полифоничный такой. Вот только помощь задерживается.
И вдруг Мурурова исчезает - вместе со своим топотом. Я пробегаю по инерции несколько метров и растерянно верчу головой, окликаю его, но ответа, конечно, не слышу. И тогда останавливаюсь.
Для неподготовленного человека или, скажем, ведмедя, остановка в имитаторе - это момент, который запоминается на всю жизнь. Фонари, чистые, но дающие свет совершенно тусклый, вдруг вспыхивают всеми цветами радуги, и глазам становится больно. Уши ломит от дикого шума - мне потом говорили, что получается своего рода акустический удар как при переходе атмосферным вегиклом звукового барьера, - все, что было сказано мной и официалом Муруровой, обрушилось на меня, в десятки раз усиленное, перемешанное и повторяющееся в самых разных вариациях. Дома - с домами происходит нечто ужасное. Их стены сжимаются гармошкой, стремительно падают на меня, но никак до меня добраться не могут, потому что я, ребята, с той же стремительностью меняю свои размеры и формы. Вокруг меня мечутся какие-то неясные фигуры, и размахивают руками, и улепетывают, и скачут, и падают наземь, сознание подсовывает глазам страшные рожи, и не защититься ни от чего, я бессилен, только и успеваю осознать страшный, противоестественный конец, неумолимо и быстро меня настигающий. Я превращаюсь в галактического гиганта и микроба одновременно, и обе метаморфозы, я отчетливо это сознаю, обе метаморфозы несут смерть.