И я ел все это дерьмо. Всех этих разговоров о самоотверженности, дисциплине и трудолюбии было, однако, недостаточно, чтобы удержать меня от возвращения в Бруклин, краж и ограблений. Для меня у монеты пока обе стороны были лицевыми. Я мог быть и наверху, в Катскилле, пай-мальчиком, и внизу, в Бруклине, где в меня вселялся дьявол. Слава богу, что меня никогда не арестовывали за что-либо. Это разбило бы Касу сердце.
* * *Кас знал, как заставить меня почувствовать себя покорителем мира, но он знал также, как заставить меня почувствовать себя полным говном. Иногда он говорил мне: «Ты позволяешь своему душевному состоянию взять верх над собой». Это был его скрытный, негласный способ сообщить мне: «Ты ничтожный кусок дерьма. Тебе не хватает дисциплины, чтобы стать одним из великих». Великие способны проводить свои лучшие бои, даже если только что похитили их ребенка или убили их мать. Великие совершенно не зависят от своих эмоций.
Таковы и актеры, не только боксеры. Я читал о легендарных артистах, которые торчали от всего подряд, но затем приходили в себя и давали прекрасное представление. Они не могли даже передвигаться, но у них была громадная дисциплина и целеустремленность. Порой прямо со сцены они попадали сразу в больницу. Я хотел бы быть одним из таких боксеров или актеров.
С самого первого вечера, когда я переехал к Касу, он начал пробовать меня на излом. Он хотел понять, как далеко можно заходить в том, чтобы дрючить меня без всякого повода. Он пришел ко мне в комнату и сказал: «Что ты делал сегодня в школе, а? Ну, ты ведь должен был что-то сделать, ты был в школе весь день. А что ты узнал? Где твое домашнее задание? У тебя есть сегодня домашнее задание?» Другие ребята в доме всегда говорили, что Кас благоволил ко мне, но они не знали, как он со мной разговаривал, когда мы оставались одни.
Я всегда боролся со своим весом. По моему мнению, я был жирной свиньей, хотя никто не сказал бы так, глядя на меня. Когда я тренировался, я намазывался альболеном[47] и надевал синтетический костюм на неделю или две, снимая его только на ночь, когда я принимал горячую ванну, чтобы выгнать с потом как можно больше веса. На следующее утро я вновь надевал его, делал пробежку и носил его затем весь день.
Мой вес был еще одним объектом для нападок со стороны Каса. «Твоя задница толстеет, – говорил он. – Ты теряешь интерес, не так ли? Ты больше не хочешь этого делать, да, Майк? Это для тебя слишком тяжело, не так ли? А ты думал, что мы здесь в игрушки играем? Ты думал, что вернешься в Браунсвилл бегать и развлекаться? Так?» Можете представить, каково было все это выслушивать. Как только я собирался насладиться мороженым, которое я мог позволить себе на выходные, я слышал: «Не так много людей могли бы выдержать, вот почему это имеет особое значение. Черт побери, а я-то думал, что ты действительно сможешь».
Иногда Кас выговаривал мне непонятно за что. Он бранил меня, форменным образом издевался надо мной:
– Со своим инфантильным поведением ты никогда не достигнешь тех высот, к которым мы стремимся.
Временами я просто вопил в ответ:
– Я ненавижу всех вас здесь! A-а-а!
Кас просто изводил меня.
Я хватал на лету его положительные реплики и говорил в ответ что-то вроде: «Я готов сделать все возможное, чтобы выиграть. Я готов отдать свою жизнь, чтобы быть чемпионом, Кас». И вместо того чтобы ответить: «Ты будешь им, Майк», – он бросал мне в лицо: «Осторожней с тем, на что замахиваешься. Ведь ты можешь и получить то, о чем просишь».
Он критиковал даже мою одежду. Как-то на праздники должны были подъехать гости, сестра Камиллы или кто-то еще. Я надел красивые широкие брюки, рубашку, жилет, а также галстук, который Камилла помогла мне завязать. Я сидел там, отдыхая, и все дамы говорили: «О-о, Майк, ты прекрасно выглядишь».
И вдруг в комнату вошел Кас:
– Ты чего это так вырядился? Твои брюки сидят так плотно, что видны яйца и задница. С тобой все в порядке?
Камилла пыталась выступить в мою защиту, но на Каса это не произвело впечатления:
– Не говори мне ничего о том, что ты думаешь об этом, Камилли, пожалуйста. Ладно? Не вижу ничего красивого в его одежде.
Кас никогда не обзывал меня «сукиным сыном» или кем-то вроде этого. Он использовал другие слова: «задница», «бездельник», «лоботряс». Это была равноценная боксерская замена грязному, мерзкому, нехорошему ниггеру, и это заставляло меня плакать, как ребенка. Он знал, что эти слова из его уст производят на меня сильное впечатление.
У меня было столько противоречивых сигналов, что я стал беспокоиться, действительно ли он относился ко мне, как к боксеру. Как-то мы с Томом Патти вышли из зала, а Кас слегка задержался. Я запрыгнул на заднее сиденье и присел на корточки.
– Скажи Касу, что я пошел домой пешком. А когда он сядет в машину, спроси его, что он на самом деле думает обо мне.
Том согласился.
Кас сел в машину.
– Где Майк, черт возьми? – спросил он.
– Думаю, он остался в городе, – ответил Том.
– Что ж, тогда поехали. Он сможет добраться домой позже.
Мы тронулись. Я лежал сзади, шепотом подсказывая Тому, потому что Кас был глуховат и ничего не мог расслышать.
– Эй, Том. Спроси у Каса, что он думает: у меня сильные удары?
– Кас, как вы думаете, у Майка сильные удары? – спросил Том.
– Сильные ли у него удары? Слушай, у этого парня удары такие сильные, что он мог бы проломить кирпичную стенку. Он бьет не только сильно, но еще и эффективно. И он может бить с обеих рук, – сказал Кас.
– Спроси у Каса, что он думает: я действительно смогу стать кем-то в будущем? – прошептал я.
Том повторил вопрос.
– Томми, если Майк сосредоточится на избранной цели, он станет одним из величайших, если не величайшим боксером в истории бокса.
Меня глубоко взволновало то, что я услышал. Мы уже были у дома. Когда все выбрались, Кас увидел меня на заднем сиденье.
– И ты знал, что он был там? – поинтересовался он у Тома.
Toм заявил о своей невиновности.
– Не мели вздор. Ты знал, что он был там. Ну и мошенники же вы, я вам доложу!
Касу, в отличие от нас, все это не показалось смешным.
Самое смешное заключалось в том, он не мог сдерживать своих эмоций. Кас был крутым, ну просто очень крутым парнем, который жаждал мщения. Рой Коэн, кардинал Спелман – эти типы преследовали его даже во сне. Эдгар Гувер[48]? «Эх, хотел бы я пустить ему пулю в голову, вот чего он заслуживает». Он постоянно вел речь о необходимости убить кое-кого, причем некоторые из этих ребят были уже мертвы! Но он ненавидел их. Однажды я сказал что-то лестное о Ларри Холмсе, и Кас озверел:
– Что ты имеешь в виду? Да он просто ничтожество! Ты должен разорвать его на части! Наша задача – разорвать его на части и забрать у него титул чемпиона. Он ничтожество по сравнению с тобой!
Иногда Кас буквально рычал на людей на экране телевизора, как зверь. Вы бы никогда не подумали, что это был такой свирепый старик, но он был им. Если ты не был его рабом, он испытывал к тебе неприязнь. Он всегда был в состоянии конфронтации. Большую часть дня он бродил, бормоча: «Ох, этот сукин сын. Ох, не могу поверить, что этот парень, ты знаешь, как его звать, сделал то и се. Что за сукин сын!»
Бедная Камилла говорила: «Кас, Кас, успокойся, успокойся же, Кас. У тебя слишком поднялось артериальное давление».
Кас управлял этим домом железной рукой, но парадокс состоял в том, что на самом деле это был дом Камиллы. У Каса не было никаких денег. Он никогда по-настоящему не заботился о деньгах, он раздавал их. Камилла хотела продать дом, потому что он обходился слишком дорого, но Кас уговорил ее оставить его. Он пообещал ей, что получит группу хороших боксеров, и дела пойдут на лад. Он уже терял надежду, когда появился я.
Не думаю, что Кас рассчитывал на то, что в ближайшие тысячу лет он получит еще одного чемпиона, хотя он и надеялся на это. Большинство из тех, кто пришел туда, были уже сформировавшимися боксерами, которые хотели улизнуть от девушек и соблазнов города. Кроме того, в то время никому не нравился стиль боксирования Каса. Все полагали, что он уже устарел.
Затем объявился я, не зная ничего, чистый лист. Кас был счастлив. Я не мог понять, почему этот белый человек был так счастлив со мной. Он смотрел на меня и просто истерически смеялся. Он звонил по телефону и говорил в полном восторге:
– Молния ударила в меня два раза! У меня есть еще один чемпион в тяжелом весе!
А я ведь даже никогда в своей жизни не занимался любительским боксом. Не знаю уж как, но каким-то образом он смог увидеть во мне то, что надо.
Глава 3
Никогда не забуду своего первого любительского боя. Он состоялся в Бронксе в небольшом зале, принадлежавшем бывшему боксеру Каса по имени Нельсон Куэвас. Зал был еще тем гадюшником. Он находился на втором этаже здания совсем рядом с надземным перегоном линии метро. Пути были так близко, что, вытянув руку из окна, казалось, можно было прикоснуться к поезду. Такие боксерские встречи назывались «курилками», поскольку воздух был настолько насыщен сигаретным дымом, что можно было с трудом различить парня, стоявшего перед тобой.
«Курилки» были несанкционированными поединками, что, по существу, означало, что они были незаконными. Там не было медработников или машин «Скорой помощи», дежуривших снаружи. Если толпе не нравилось твое выступление, то зрители не освистывали тебя, а просто дрались друг с другом, чтобы показать тебе, как это надо делать. Все, кто приходил, были одеты с иголочки, вне зависимости, были они гангстерами или торговцами наркотиками. И все делали ставки на бои. Помню, я спросил одного парня: «Купишь мне сосиску в тесте, если я выиграю?» Те, кто поставил на тебя и выиграл, обычно покупали тебе какой-нибудь еды.
Непосредственно перед боем я был так напуган, что чуть не сбежал. Я вспоминал всю ту подготовку, через которую я прошел вместе с Касом. Даже после всех проведенных спаррингов я по-прежнему не был уверен в своих силах для того, чтобы встретиться с кем-либо на ринге. А что, если я выступлю неудачно и проиграю? Я миллион раз дрался на улицах Бруклина, но здесь было совершенно другое чувство. Ты не знаешь парня, с которым предстоит драться, ты с ним не в ссоре.
Я был вместе с Тедди Атласом, своим тренером. Я сказал ему, что зайду в магазин на минутку, спустился вниз и сел на ступеньку лестницы, ведущей к метро. На какое-то мгновенье я подумал, что мог бы запросто сесть на чертов поезд и вернуться в Браунсвилл. Однако затем я вспомнил все наставления Каса, расслабился, во мне взыграла гордость, я встал и вернулся в зал. Там все бурлило.
Я дрался со взрослым пуэрториканским парнем с огромной прической в стиле «афро». Ему было восемнадцать лет, он был на четыре года старше меня. Мы упорно бились два раунда, а в третьем раунде я отбросил его на канаты и затем нанес такой удар, что буквально выбил его капу, которая улетела к шестому ряду зрителей. Он вырубился.
Я впал в транс. Это была любовь с первого боя. Я не знал, как ознаменовать свой триумф, поэтому наступил на противника. Я вскинул руки вверх и наступил на распростертого ублюдка.
– Слезай, черт подери! Что ты делаешь, блин, зачем ты наступил на парня? – закричал мне рефери. Кас ждал отчета у телефона в Катскилле. Тэдди позвонил ему и рассказал обо всем. Кас был так взволнован, что его друг Дон, который выезжал за город вместе с нами, на следующее утро был вынужден рассказывать ему о моем бое снова.
Я возвращался в «курилку» каждую неделю. Ты шел в раздевалку, там была куча парней, которые рассматривали друг друга. Ты сообщал им о своем весе, сколько у тебя было боев. Обычно я говорил, что я старше четырнадцати. Там было не так много четырнадцатилетних весом до 90 кг, поэтому я всегда дрался с парнями постарше.
Эти «курилки» много значили для меня, гораздо больше, чем для других парней. Я расценивал их так: я родился в преисподней, и каждый раз, когда я выигрывал бой, я делал шаг прочь из нее. Остальные боксеры вряд ли имели такое дрянное прошлое, как я. Если бы у меня не было этих «курилок», я бы, очевидно, завершил свои дни в сточной канаве.
Однажды и Тедди поучаствовал в этих боях. Вечером мы были в зале Нельсона, какой-то парень толкнул Тедди, Тедди ударил того в лицо, и Нельсон был вынужден вмешаться. Он схватил один из призов, которые там были, оловянную статуэтку боксера на мраморной подставке, и принялся колотить ею парня по голове. Если бы пришли копы, они бы могли предъявить обвинение в покушении на убийство. Тедди всегда ввязывался в драки. Не знаю уж, защищал ли он меня или другие парни завидовали тому, что у него был лучший боксер, но он никогда не был достаточно умен, чтобы отступать в споре. Однажды мы были в Огайо, и Тедди там подрался с другими тренерами.
Мы поехали на «курилки» на северо-восток. Перед тем как мы загрузились в машину, к нам подошел Кас.
– Некоторые мои друзья будут наблюдать за боями. Я буду ждать у телефона. Надеюсь, когда они позвонят мне, они будут в полном восторге, рассказывая о тебе, – сказал он.
Я не мог забыть этого. «Будут в полном восторге». Это настолько воодушевило меня, что я накручивал себя все шесть часов езды. Я не отдыхал ни минуты. Я не мог дождаться, когда можно будет, наконец, попасть на ринг и начать избивать этих ублюдков. Один парень пришел на бой с женой и маленьким ребенком, так я вырубил его напрочь.
Сам Кас пришел на мой пятый бой, на «курилку» в Скрэнтоне. Я дрался с парнем по имени Билли О'Рурк в католическом молодежном центре Скрэнтона. Билли было семнадцать лет, и я заявил, что мне столько же, поскольку это был любительский поединок. Перед боем Кас подошел к О'Рурку.
– Мой боксер – это просто убийца, – сказал он. – Я бы не хотел, чтобы ты пострадал.
Это был мой самый жестокий бой за последнее время. В первом раунде я постоянно отправлял его в нокдаун, а этот сумасшедший белый псих, блин, опять поднимался. И не просто поднимался, а наносил свинги[49]. И сколько я его ни валил, он всякий раз поднимался и мутузил меня. Если в первом раунде я надрал ему задницу, то второй превратился просто в побоище. Мы должны были драться три раунда, и Тедди решил не полагаться на волю слепого случая в образе судейского решения, которое могло оказаться неправильным.
– Послушай, ты разглагольствуешь о том, что станешь великим, обо всех этих сумасшедших боксерах, о том, что хочешь стать одним из них. Так вот, сейчас самое время. Иди вперед, бей джебы и уклоняйся.
Я вскочил с табурета, ринулся вперед и дважды опрокинул О'Рурка в третьем раунде. Он весь истекал кровью. В конце боя он настиг меня у канатов. Но – бац, бац, бац, я ответил – и он упал. Толпа сходила с ума. Это был кульминационный поединок вечера.
Кас был доволен, как я выступил, но все же заметил:
– Еще один раунд – и он бы разделал тебя.
В мае и июне 1981 года я участвовал в своем первом чемпионате – юношеских Олимпийских играх. На том этапе я провел около десяти боев. Сначала необходимо было выиграть местный турнир, затем региональный, и уже после этого были соревнования в Колорадо за национальный титул.
Я выиграл все местные бои, поэтому вместе с Теддом полетел в Колорадо, а Кас сел на поезд, поскольку он боялся летать. Когда я появился в раздевалке, я вспомнил, как вели себя все мои герои. Другие парни подходили ко мне, протягивали руку для рукопожатия, а я просто усмехался и отворачивался от них. Я играл свою роль. Когда кто-то заговаривал со мной, я только таращился на него.
Кас знал все о том, как воздействовать на своего соперника, вызывая хаос и смятение, но не теряя при этом выдержки. Я вызывал такое смятение, что некоторые боксеры при одном взгляде на меня проигрывали свои бои, только чтобы на следующем этапе не встречаться со мной. Я выиграл все свои бои нокаутом в первом раунде. Я взял золото, нокаутировав Джо Кортеса за восемь секунд, рекорд, который, насколько мне известно, остается не побитым и по сей день. Я шел в намеченном направлении.
После того как я выиграл золотую медаль, я стал местным героем. Касу нравилось внимание ко мне. Он любил свет софитов. Мне, однако, казалось, что все это было глупо. Мне едва исполнилось пятнадцать лет, и половина моих друзей в Браунсвилле были мертвы, ушли, погибли. У меня было не так много друзей в Катскилле.
Школа меня не интересовала. Мы с Касом уже определили, чего мы хотели бы добиться, поэтому школа в этих планах являлась отклонением от цели. Я не питал интереса к тому, чему меня учили, но желание учиться у меня, действительно, было. Кас стремился поощрять меня, и я брал книги в его библиотеке. Я читал Оскара Уайльда, Чарльза Дарвина, Макиавелли, Толстого, Дюма, Адама Смита. Я прочел книгу об Александре Македонском. Я любил историю. Читая историю, я узнавал о человеческой природе. Я узнавал человеческую сущность.
Я не попадал в школе в крупные неприятности, за исключением пары драк и временного лишения меня права посещать учебное заведение. Мне там было просто некомфортно. Некоторые ученики смеялись надо мной, но никто не напрашивался на неприятности. Кас сказал директору моей школы младших классов, мистеру Бордику, что я особый ребенок и что мне «необходимо сделать некоторые поблажки». Мистер Бордик был прекрасным человеком, и всякий раз, когда возникала проблема, Касу достаточно было пойти в школу, изобразить какую-то фигню в итальянском духе с бурной жестикуляцией – и я возвращался на занятия. Возвращаясь домой, я к пяти вечера шел в тренажерный зал, где проводил два часа. По вечерам я читал книги про бокс, смотрел фильмы или разговаривал с Касом. В выходные я вставал в пять утра, пробегал несколько миль, ел, спал, затем возвращался в зал к полудню. В течение недели в школу и обратно я добирался бегом.
Однажды я получил дополнительное занятие по бегу благодаря управленческим капризам моего опекуна Каса. Я был на школьном вечере, который должен был закончиться в десять. Касу я сказал, что буду дома в одиннадцать. После мероприятия все начали тусоваться, поэтому я позвонил Касу и сообщил ему, что, очевидно, буду дома немного позже, поскольку жду такси.