Хорошо, что сейчас сам разгар лета, весной и осенью было бы совсем неуютно. Не говоря уж о зиме.
Но и без приятной находки не обошлось. Старая верба оказалась полой внутри. Идеальное место для разведения небольшого костра, чтобы дым не только не увидели, но и не учуяли, даже проплывая вблизи. Так что без горячей пищи не останемся, а потом внутри хорошо протопленного ствола можно и согреться, как в печке. Что в наших условиях стопроцентной сырости весьма немаловажно. Спать стоя, конечно, не получится. Ну так мы не пешком. Передремлем в лодке.
Осматривая новые владения, я вдруг снова осознал, какую глупость совершил, ввязываясь, по существу, не в свое дело.
После разговора с Серком меня ждали невероятные приключения. Вместе с Полупудом и секретным агентом Типуном я должен был отправиться в Кызы-Кермен, чтобы доставить таинственный ключ не менее таинственному адресату, который, скорее всего, был шпионом турецкого султана. Помочь казакам разоблачить басурманского шпиона или найти предателя среди своих. Разузнать о точных сроках и месте нападения войск Османской империи… А вместо этого я торчу на болотной кочке посреди плавней с девицей, у которой не хватило ума, чтобы не лезть туда, куда женщинам вход запрещен. Неужели нельзя было сообразить и сделать все проще? Зачем она поперлась прямо в Сечь? Могла же передать с любым дозорным просьбу о встрече. Серко наверняка выехал бы наружу, – и все остались бы довольны, не нарушая закона.
Увы, похоже, мышление не самая сильная сторона юной шляхтянки. Действуя по наитию и пробираясь к цели любой ценой, она ведь и нас с Полупудом крепко подставила, выкрав лошадей. Из-за чего Василий едва не погиб, а меня взяли в плен и собирались продать в рабство. Да и потом сколько всего неприятного случилось… И каждый раз мы с Полупудом могли погибнуть только потому, что этой пигалице не хватило мозгов, хладнокровия и терпения.
Что на меня нашло, какая полуда на глаза упала, что я ни о чем другом, кроме как о помощи девушке, даже думать не мог? Точно, без ворожбы не обошлось. Самое настоящее наваждение. Ну, кто она мне? Не товарищ, с которым я сражался бок о бок, и даже не русокосая Иванка, с которой мы… вместе смотрели на звезды. Совершенно чужая, посторонняя девица. Невесть откуда свалившаяся на мою несчастную голову. С целой кучей проблем, ставших теперь общими.
Не знаю, как долго я бы себя еще накручивал и до чего докрутил, если бы всхлипывания девушки не стали заметно громче. Что в переводе на общепонятный язык означает: «Я страдаю, плачу, вся испереживалась, а меня даже пожалеть некому».
И мне сразу стало стыдно. Из-за того, что я здоровенный лось, ломиком не перешибить, распустил нюни, еще даже толком не успев закончить доброе дело. Едва ли не уговариваю себя отвезти ее, такую маленькую и беззащитную, обратно и сдать казакам. Пусть пихают в мешок и топят. Заслужила потому что… Бред.
Присел рядом и обнял Олесю за плечи.
– Ну, чего ты? Всё хорошо. Видишь – рассвело уже, а ты до сих пор живая. И, верь мне, еще долго-долго проживешь. А кандалы мы снимем. Потерпи еще немного. Лязг далеко над водой разносится, услышат. Но как только уберемся подальше, первым делом освобожу тебя. Обещаю… Это не так сложно, как кажется. Главное, чтоб никто не мешал.
Девушка затихла, прижимаясь, а потом подняла зареванное личико и посмотрела на меня своими огромными зелеными глазищами. Офигеть! Ну точно ведьма!
– Правда?
– Да чтоб мне…
Договорить до конца слова обетницы мне не позволили ее губы. Мягкие, теплые и соленые…
Я даже растерялся. Нет, о том, что рыцарю, спасшему девицу, полагается награда, дуют публике в уши все менестрели и трубадуры с незапамятных времен. Но чтобы прямо вот так, не отходя от кассы. То есть не вылезая из лодки…
А вот Олеся подобными сомнениями голову себе не забивала. Не знаю, где она росла и кем воспитывалась, но это явно был не монастырь. Поцелуи становились все жарче, а ласки смелее. Совершенно недвусмысленные, не просто намекающие, а требующие продолжения.
И когда девушка нетерпеливо дернула очкур, поддерживающий мои шаровары, я понял, что созрел.
В конце концов, в чем проблема? Почему парень и девушка не могут подарить друг другу немного нежности, если никто из них не против, а совсем даже наоборот? Тем более в таких обстоятельствах. Ведь ничего еще не закончилось. И как знать – удастся ли нам увидеть следующий рассвет? Уже обоим…
Приняв решение, я отбросил в сторону все предубеждения и активно включился в процесс. Со всем жаром накопленного и нерастраченного за последнюю неделю желания. Так что девчонка аж захрустела в моих объятиях, но при этом не попыталась освободиться, а только еще крепче впилась в губы…
Ее груди сами просились в ладони и тут же выскальзывали, как мячики, едва я пытался сжать крепче. Коротко остриженные волосы лезли в глаза и щекотали ноздри. А жаркие ладошки уже вовсю бесцеремонно хозяйничали там, куда и я сам-то руки запускаю с осторожностью… Интересно, сколько же ей лет на самом деле? На вид не дал бы больше шестнадцати, но при этом девушка вела себя намного раскованнее, чем мои бывшие двадцатилетние подружки.
Блин, вот до чего довела современное общество религия, в которую уже никто по-настоящему не верит. А у Олеси такого груза предрассудков еще не было. Оно и верно – природа демонстрирует людям совершенно иные телодвижения во время брачных игр животного мира, а проповедники еще не додумались учить людей правилам поведения в постели.
К примеру, я раньше считал лодку мало приспособленной для любовных утех. Потому что словосочетание «первый секс», как правило, ассоциируется с «миссионерской» позой и прочими удобствами. Оказалось, все гораздо проще…
Когда оба поняли, что больше сдерживаться не можем, девушка выскользнула из объятий и непринужденно улеглась животиком на скамейку гребца. Предоставив мне самому решать остальные организационные вопросы. А так как к этому времени были распущены завязки не только на моих шароварах, то когда Олеся опустилась на колени, ее шаровары сами сползли с бедер, явив мне изумительно округлую и соблазнительную попку.
И если в мозгах где-то еще таился осколок сомнения, то после такого зрелища оторвать от девушки меня могла только смерть.
Олеся громко вскрикнула, когда я вошел в нее, и застонала, подаваясь всем телом навстречу. Опасаясь, что в порыве страсти могу что-нибудь сломать хрупкой девушке, я не положил ладони на ее бедра, а ухватился за скамейку и…
…дальнейшее помню смутно.
Когда очнулся от любовного наваждения, то сидел на дне лодки, привалившись к борту, а Олеся дремала, свернувшись калачиком у меня на коленях. Лицо девушки излучало полнейшую безмятежность, а на искусанных до крови припухших губах играла легкая улыбка.
Пока я разглядывал ее, Олеся пробормотала что-то во сне, причмокнула, поерзала немного, поудобнее устраиваясь, потом на мгновение открыла глаза, увидела меня – улыбнулась и снова уснула.
М-да… Как мало человеку надо для счастья. Мне бы такую уверенность в завтрашнем дне. Сам сейчас дрыхнул бы без задних ног, несмотря на занимающийся день и грядущие с ним неприятности… Вот только я до сих пор не слышал погони.
Не так далеко мы отплыли от Сечи, чтобы до нас не долетали шум переполоха и суматохи, вызванные обнаружением связанного стражника и исчезновением приговоренной к казни девушки. А со стороны казацкой крепости до сих пор не доносилось ни одного необычного звука. Сечь жила своей заурядной, я бы даже сказал – обыденной жизнью. И это было самым странным и тревожным из всего случившегося со мною за последние сутки. Имею в виду из неприятностей.
Глава седьмая
«Ну вот, поспали, теперь можно и поесть… Ну вот, поели, теперь можно и поспать…»
Примерно так можно описать большую часть нашего с Олесей времяпровождения. Солидарные с нами лягушки концертировали, пока мы бодрствовали, и воспитанно умолкали, когда мы укладывались на отдых. Утро промелькнуло быстро, а вот день тянулся как резиновый. Летом он и без того длиннющий, но впервые мне показалось, что солнце, вскарабкавшись в зенит, остановилось и больше не двигается с места, как приклеенное.
Разговаривать не хотелось. Не потому, что не было о чем. Наоборот… Слишком многое пришлось бы друг другу поведать. А для таких откровений время еще не пришло. Чувствуя растущее между нами напряжение из-за возникшей неловкости, Олеся попыталась прибегнуть к единственному гарантированному способу, которым женщины одерживают все победы над мужчинами. Но из-за чересчур яркого освещения и постоянного ожидания, что вот-вот зашелестят камыши, и из зарослей выскочит лодка с разъяренными казаками – во второй раз дальше поцелуев дело не шло.
Целовались жарко и подолгу, как будто в последний раз… но и только. Ниже талии ни у меня, ни у девушки руки так ни разу и не соскользнули. Было весьма приятно держать в объятиях гибкое тело, ощущать сладостный вкус ее губ, но в голове крутилось совершенно другое. Не позволяющее полностью расслабиться и высвободить водоворот желания.
Пережившая гораздо больше Олеся то и дело забывалась коротким сном, пристроив голову у меня на плече или коленях, а я так и промучился – настороже, как цепной пес, чутко прислушиваясь ко всем подозрительным звукам. Пока светило, спустя целую вечность, не смилостивилось и не поползло к закату.
Это событие мы отпраздновали куском сыра, одной лепешкой на двоих и несколькими горстями воды. Для разнообразия Олеся напоила меня, а я ее. Не обошлось без глупостей, вроде обрызгивания, но и эти шалости происходили словно сами по себе, как будто не с нами, а с другими людьми. Мы же при этом оставались натянутыми, как струны. Вроде зайца, готового вскочить при малейшем шорохе и задать стрекача.
– Кошевой сказал, ты родом из Рогатина? – решился я все же на разговор, понимая, что так долго мы не выдержим. Сорвемся и сделаем какую-нибудь глупость. Ведь самое страшное, с чем приходится сталкиваться каждому беглецу – это не погоня, а страх неизвестности. Не имея представления о том, что происходит на самом деле, человек предполагает самое плохое и своими же ужасами и мыслями доводит себя до нервного припадка.
– Если не хочешь, можешь не рассказывать. Но я подумал, раз уж свела нас судьба, то стоит хоть немного узнать друг о друге. Рогатин – это где? Далеко отсюда?
– Да… – Лицо Олеси накрыло легкое облачко печали, и девушка чуть отстранилась, но из объятий освободиться не пробовала. – А ты что, с Серком разговаривал?
– Куда мне… – я решил немного понизить уровень посвященности. Пусть сама выбирает что говорить, а о чем умолчать. – Всего лишь рядом стоял. Когда Полупуд к нему ходил. Потом вспомнили обо мне и прогнали. Я и половины разговора не слышал. Знаю только, что тебя со всей семьей в неволю продали.
– Так оно и было… – девушке явно не хотелось вспоминать прошлое, но и держать всё в себе тоже становилось невмоготу. Видно было по глазам, что еще немного, и она выложит всё как на исповеди. Но что-то все же удерживало девушку от полной откровенности.
Ладно, для затравки и доверительности, начну с себя. Я со своей легендой практически сросся. Тем более она у меня универсальная на все случаи. Не подкопаешься. И на сочувствие давит, что тоже немаловажно в подобном случае.
– Тебе хоть есть что вспомнить и кого искать, – придал голосу подходящий к теме оттенок печали. – А я… один, как перст, на всем белом свете.
– Неужто все померли? – Олеся тоже опечалилась. Покивала сочувственно и уточнила, приближая чужое горе к собственной судьбе: – Погибли, да?..
Ох, как некрасиво обманывать доверившуюся девушку, но это ж не корысти ради, а в ее интересах.
– В том и беда, что не знаю. Я же говорил… После ранения в голову ничего не помню. Вернее – до… Ни кто я, ни откуда. Даже как зовут и то не сразу вспомнилось. Если б Полупуд не помог, может, и на другое откликался. Считая настоящим. Хотя, если честно – иной раз нет-нет да и подумаю: а что, если я не Петр? Просто Василий это имя первым произнес, я и решил, что оно мое. А Петром могли звать отца или… приятеля.
Девушка помолчала, потом задумчиво произнесла:
– А может, наоборот – повезло тебе. Вот что хуже? Знать и помнить, как мучительно умирали родные, или считать их живыми, но не знать, где они сейчас?
Еще немного помолчала и сама ответила:
– Я бы выбрала не знать… Только б живыми остались. Ты думаешь, я по своей воле в Сечь полезла? Но моего согласия никто не спросил. Поставил песий сын перед младшими сестричками и сказал: «Выбирай – их жизни или твое послушание. Скажи “нет”, и я прямо сейчас им головы отрежу, набью соломой и у тебя в комнате на полке поставлю… вместо чучел».
С каждым словом голос ее звучал все громче, вот-вот сорвется на крик. Пришлось обнять и прижать так, чтобы она говорила мне в грудь.
– Вот что бы ты сделал? Как поступил?
– Ты права, – я нежно погладил ее по голове и вздрагивающим плечикам. – Никто бы не смог устоять. Жизнь родных – это та цена, которую даже самые сильные заплатить не могут. Это ахиллесова пята каждого нормального человека. Не осуждай себя. Что бы тебе ни пришлось сделать, ради их спасения, все простится. Если не людскими законами, то уж на небесах наверняка снисхождение будет.
Девушка притихла, слушая.
– Думаешь, почему казаки бобылями живут и женщин на Сечь не пускают под страхом смертной кары? Как раз для того, чтобы у врага не было над ними власти. Чтобы ничего нельзя было предложить воину такого, что заставило бы его совершить предательство по отношению к вере и товариществу.
– Предательство?! – вскинулась Олеся и стукнула меня кулачками в грудь. – Кто говорит о предательстве? Я никого не предавала! Слышишь?! Никого! А только закон казацкий нарушила, чтобы кошевого увидеть и поручение исполнить.
– Да тихо ты, развоевалась… – Я сгреб ее обратно в объятия. – Кто ж тебя обвиняет? Объясняю только…
– Хорошо объясняешь… – пробормотала девушка и почти слово в слово повторила мои мыли о ней: – Не знаю, Петрусь, что ты вспомнишь, когда память вернется, но что вырос ты не в крестьянской избе – могу поклясться. Слишком образован…
– Знаю… Многие так говорят. Особенно часто попрекают тем, что белоручка, мол.
– Глупости какие… – Олеся снова отстранилась. – Нашли чем шпынять.
Я заметил: она любит глядеть в глаза, когда пытается убедить в собственной правоте.
– Научиться махать вилами или косой может каждый. Куда сложнее – грамоте или врачеванию. Выглядишь ты молодо, а глаза – как у моего отца. А он уже за полвека перешагнул и лет двадцать, как на Рогатинскую парафию[21] рукоположен был.
– Что-что?! – восклицание вырвалось раньше, чем я успел сдержаться. – Ты дочь священника из города Рогатина?
– Ты знал моего отца? – в свою очередь удивилась девушка. – Правда?
– Нет… Но такое совпадение… Подожди… Ту девицу, кажется, Анастасия звали. Точно – Анастасия Лисовская…
Глаза у Олеси снова обрели размер чайных блюдец.
– Я тоже Лисовская… Но сестры Анастасии у меня нет. Мария, Вера и София… Маму Серафимой звали. Отца – Гавриилом… – она вздохнула и перекрестилась. – Царство им небесное.
– А как маму твоего отца звали? Бабушка или прабабушка Анастасия или Александра в вашем роду были?
– Прабабушка Агафья. Померла уже. Бабушка – Катерина… тоже схоронили. Больше года уже. Тетя Варвара с нами жила… Младшая сестра отца. Лет на десять меня старше. Басурмане… замордовали ее… в ту же ночь… как только полон на выгон вывели, да вязать стали…
– Тише, тише… – пришлось обнять крепче. – Все мученики… в раю уже. Им там хорошо. И если смотрят на тебя сейчас, пусть не печалятся слезами. Помолись за них, если хочешь, но только не плачь. Не надо… Теперь всё будет хорошо. Обещаю. Мы завтра же отправимся в путь. Доберемся до Кафы. Найдем твоих сестер и… Я не знаю еще как… Выкупим или украдем, но обязательно освободим их. Слышишь меня? Клянусь!
Пытаясь успокоить Олесю, я забыл, что «почти ничего не слышал» и не должен знать, где сейчас ее семья. Но девушке, к счастью, сейчас было не до нюансов. Ей очень хотелось верить моим словам. И я продолжал говорить дальше, совершенно не сомневаясь в том, что у нас получится. Потому что впервые за все время понял – это не мой мир, не моя история. А значит, здесь еще ничего не произошло, ничто не зафиксировано и все может быть иначе, чем я помню. Другие личности будут действовать в другое время и с иными результатами. И все те беды, войны и несчастья, которыми полна история моей Родины, совершенно не обязаны случиться здесь. Конечно, я не та фигура, которая может повлиять на ход истории, изменить судьбу мира, но кое-что и кое-где – подправить вполне способен.
Взять хоть, к примеру, эту девушку, которая в том, моем мире стала наложницей султана… Правда, столетием раньше и под другим именем… Если историки не врут. Да наплевать! Здесь Олеся ничьей наложницей не будет! Потому что я этого не желаю! И пошли все лесом…
* * *Плавни шумели на ветру, заставляя непроизвольно вздрагивать при каждом порыве… Первые несколько часов. Пока птицы не привыкли к нам, занеся в список безвредных, и не начали снова засиживаться на ветках ольхи, приняв на себя добровольные обязанности стражей. Сидят спокойно или заняты какими-то своими пернатыми делами – значит, и нам беспокоиться не о чем.
Мое обещание помочь Олесе спасти сестер настолько ее растрогало, что дальнейший разговор ненадолго прервался для совершения того, что никак не получалось. Причем второй раз мы уже никуда не торопились, вкушали удовольствие медленно, с расстановкой… Стараясь растянуть приятное мгновение до бесконечности. А то и дольше…
Поэтому и не заметили, как наступил вечер. Еще несколько минут тому было светло, и я отчетливо различал каждую капельку пота на шелковистой коже девушки, а потом наклонился за борт, остудить разгоряченное лицо – и увидел отраженные в воде звезды.