Пробиваясь вперед в сплошном „молоке", Миранда все острее ощущала, что она одна – затерянная в толще туч, немыслимо далеко от земли, и кляла себя за то, что забралась выше полутора тысяч футов вместо того, чтобы держаться ниже массы облаков. Ей следовало быть более осторожной.
Она летела уже минут двадцать. По ее расчетам, Лидд должен был лежать прямо по курсу. Твердо приказав самой себе перестать паниковать, она начала медленно снижаться. Три тысячи футов… две тысячи… девятьсот футов… Однако „молоко" не кончалось.
Начиная нервничать, Миранда снизилась до семисот футов… до пятисот: ее по-прежнему окружало белое безмолвие.
Когда она наклонилась вперед, изо всех сил стараясь разглядеть хоть что-нибудь внизу, одна из контактных линз начала раздражать ей глаз. Отчаянно моргая, Миранда продолжала снижение. Вот уже четыреста футов… триста. Но даже на этой высоте ничто вокруг не изменилось.
Сощурив глаза, Миранда вновь наклонилась вперед, безуспешно пытаясь пробиться взглядом сквозь окружавшую ее сплошную белизну.
На высоте двухсот футов она заметила наконец, что цвет облачной массы под ней начал меняться. Да, он определенно становился темнее.
И вдруг она увидела… вершины деревьев. Хотя видимость, и без того плохая, когда Миранда взлетала, еще более ухудшилась за время ее полета, но теперь, по крайней мере, она могла сообразить, где находится. Тем временем „Бонанза" продолжала медленно снижаться.
Где же, черт побери, Лидд? Миранда смотрела вниз в надежде увидеть какой-нибудь город или дорогу: тогда она смогла бы сориентироваться по карте, лежавшей у нее на коленях.
Вдруг она вытаращила глаза, моргнула и снова стала вглядываться в местность, над которой пролетала. Но этого же не может быть! Такая удача!
Как раз прямо по курсу и достаточно четко, несмотря на расстояние, виднелось шоссе, ведущее к аэропорту: оно темной полоской рассекало грязновато-зеленую поверхность земли. Волна облегчения, подобно электрическому разряду, пробежала по всему телу Миранды, до самых кончиков пальцев, которые начало покалывать, когда в ее крови снизился уровень адреналина.
Теперь она точно знала, где находится! Она приближалась к дальней границе окруженного живой изгородью луга, лежавшего в четверти мили к востоку от лиддского аэропорта. Ей удалось! Выражение ее лица стало чуть менее напряженным, когда она на высоте двухсот футов выпустила шасси.
В ту самую минуту, когда Миранда перешла от полета вслепую по приборам к режиму визуальной ориентировки, линза снова начала беспокоить ее. „Бонанза" подлетала к шоссе. Высота теперь была сто футов… потом, по подсчетам Миранды, пятьдесят.
Однако из-за слезящегося глаза она ошиблась: до земли оставалось гораздо меньше, чем она полагала. Шоссе еще не кончилось, а „Бонанза" задела колесами шасси верхушку ограждения летного поля.
Почувствовав, что машина резко нырнула носом вниз, Миранда инстинктивно рванула рукоятку назад. „Бонанза" с искореженными шасси пронеслась, подпрыгивая, по летному полю, завалилась на левое крыло и прежде, чем остановиться, описала широкий полукруг.
Когда левое крыло, зацепив землю, согнулось, Миранду, которая не позаботилась пристегнуться достаточно туго ремнем к креслу, швырнуло вперед. Ее голова с размаху ударилась о приборную доску.
Суббота, 25 января 1969 года
Худенькая женщина в фиолетовом пальто запечатлела на щеке Адама прощальный поцелуй и отошла от столика.
Аннабел улыбнулась:
– Только не говори мне, что это одна из твоих клиенток. – И, наклонившись через стол, носовым платком стерла с его лица след от лиловой губной помады.
– Нет, она занимается закупками дамского белья для фирмы Харви Николса. Ты помнишь Джонни Брайера?
– Из „Ллойдс"? Твой приятель, который обанкротился?
– Да. Они с Норой уже собирались развестись, но после его тогдашнего нервного срыва она решила все-таки остаться с ним. – Адам поднялся из-за стола. – Мне пора: я не могу опаздывать.
– Ты слишком много работаешь, – озабоченно заметила Аннабел. – Что это за клиент, которому непременно нужно встретиться с тобой субботним вечером?
– Один важный тип из Японии, – ответил Адам, уже на ходу посылая ей воздушный поцелуй.
Аннабел смотрела, как он пробирается к выходу из ресторанного зала модного клуба „Аретуза", ненадолго задерживаясь почти у каждого столика, чтобы обменяться двумя-тремя фразами с людьми, сидевшими за ним в бледно-желтом кружке света, излучаемого стоящей в центре его лампой.
Когда Аннабел заказала себе еще чашечку кофе, к ее столику приблизилась мужская фигура.
– О, Роджер! Рада видеть тебя. Выпьешь кофе? Подошедший был ее старым – еще со времен ее дебютантского сезона – знакомым: по-прежнему высокий, он, однако, успел потерять былую стройность, а вместе с ней и значительную часть когда-то красивой светлой шевелюры. Одет он был так, как в те дни одевались едва ли не все люди, связанные с театром или кино: черная водолазка, облегающие джинсы и широкий кожаный, усеянный медными заклепками ремень, изначально являвшийся, казалось, частью конской сбруи.
– Я очень огорчился, узнав из газет об аварии, которую потерпела Миранда. Как она сейчас? – Присев за столик, Роджер снял свои тяжелые роговые очки.
– Поправляется, но медленно, – ответила Аннабел, сдерживая слезы. Она старалась не думать о Миранде.
– У меня остались самые лучшие воспоминания обо всех вас, – сказал Роджер. – Вы были такими милыми девушками, и с вами всегда было приятно проводить время.
– Это ты всегда был очень симпатичным. И леди Рашли тоже… то есть миссис Бромли.
– Я думаю, тетя Соня надеялась, что я женюсь на богатой наследнице. Но этого не произошло. Тогда я еще не понимал, что я не принадлежу к тому миру, хотя многие говорили мне об этом достаточно откровенно, – он как-то криво, жалко усмехнулся. – Тот, кто сейчас был с тобой… это не Адам Грант?
– Да, – Аннабел так и просияла при одном упоминании имени возлюбленного.
– Что общего может иметь одна из самых симпатичных мне девушек с таким человеком, как он? Знаю, что это не мое дело, но по старой дружбе прошу тебя: будь осторожна.
– В каком смысле, Роджер? Чего мне бояться?
– Возможно, ты не знаешь Адама настолько, насколько знаю его я, – тщательно подбирая слова, ответил Роджер. – Мы с ним вместе учились в школе, а каким человек был в школьные годы, таким он, как правило, остается и на всю жизнь. Он может сделаться режиссером или юристом, но под этим взрослым обличьем основные черты его характера не слишком-то меняются. Кстати, ты знала его мать?
– Да, хотя плохо ее помню. Она была дамой весьма строгой, держалась сугубо официально, так что сблизиться с ней было нелегко. От нее так и веяло холодом – как от герцогини Виндзорской.
– Да, суровая была женщина, – кивнул Роджер. – Это ведь она заправляла всем в семье. Ее отец был хозяином фирмы, и она ни на миг не давала никому забывать об этом. Я всегда думал: от нее ли унаследовал Адам свою бесстрастность и равнодушие или же ему пришлось самому выработать их в себе, чтобы защититься от ее холодности?
– Я никогда не замечала этого, – улыбнулась Аннабел.
– Но ведь ты не могла не заметить, что у Адама, как у Снежной королевы, ледяное сердце и что он просто не способен ни на какие чувства?
– А по-моему, и сам Адам просто замечательный, и сердце у него такое же! – с воодушевлением возразила Аннабел.
– Оно бесчувственное, – серьезно повторил Роджер. – Он не только сам не желает испытывать никаких чувств, но и презирает всех, кто на них способен. Он знает, что, позволь он себе роскошь чувствовать, это сделает его уязвимым. Поэтому любое движение души, малейшая искра тепла в его сердце так тревожит его.
– Не пойму, к чему ты клонишь, – недоумевала Аннабел.
Роджер снова заговорил – энергично и горячо:
– Из всего, что способен ощущать Адам, единственное наиболее похожее на чувство – это стремление к власти. Только это может задеть его за живое. Адам любит деньги, потому что они дают власть. Он доверяет только деньгам, и поэтому ему всегда будет их мало, сколько бы он не имел!
– Он что, должен тебе? – спросила Аннабел, досадуя на себя за то, что позволила втянуться в этот разговор, но и начиная испытывать тревогу.
– Разумеется, он должен мне – точнее, моему агентству. Он всем на свете должен, – ответил Роджер. – Он взялся вытребовать для нас деньги с одного клиента-неплательщика, а потом выставил за свои услуги такой счет, что нам дешевле обошлось бы вообще плюнуть на этого клиента. – Он недобро усмехнулся. – Но Адама подобные вещи не волнуют. В конце концов, он вырос в обстановке, где день за днем видел, что сообразительному и хорошо подкованному юристу не составляет особого труда наложить лапу на что угодно.
– Я не имею никакого отношения к делам Адама, – холодно произнесла Аннабел, поднимаясь, чтобы уйти.
– Я не имею никакого отношения к делам Адама, – холодно произнесла Аннабел, поднимаясь, чтобы уйти.
Роджер вскочил и схватил ее за руку:
– На твоем месте я не был бы так в этом уверен. Адам не занимается ничем, что не представляет для него делового интереса.
– Пусти мою руку!
– Только если ты выслушаешь меня. Я слышал, ты очень симпатизируешь Адаму.
– Да, – это прозвучало резко и почти грубо.
– Будь осторожна, Аннабел. Мне очень не хотелось бы, чтобы тебе пришлось страдать. Вспомни, какой Адам скрытный. И у него есть для этого все причины.
Аннабел заколебалась. С одной стороны, она чувствовала, что ей не следует слушать человека, который так плохо отзывается об Адаме, но с другой, подобно Пандоре перед запертым ящиком, испытывала непреодолимое желание узнать, что скажет Роджер.
– Многие люди скрытны, – проговорила она наконец. – Особенно юристы.
– Адам скрытен вовсе не потому, что осторожен как юрист, – покачал головой Роджер. – Просто он страшный эгоист и не желает делиться чем бы то ни было с кем бы то ни было.
– Почему ты говоришь все это мне? – снова спросила Аннабел, пытаясь высвободить все еще сжатое его рукой запястье.
– Потому, что хорошо отношусь к тебе. И еще потому, что не перевариваю Адама, и на это у меня очень веские причины.
– Откуда ты так хорошо знаешь Адама?
– Об этом тебе следовало бы спросить у него. А еще тебе следовало бы помнить, что у Адама есть одна скверная привычка: когда он высосет из человека все, что ему было нужно, он просто отбрасывает его, как старую рухлядь.
– Может быть, ты не знаешь, – начала Аннабел, – что мы с Адамом…
– Знаю, знаю! Именно поэтому я и говорю тебе все это. И насчет его истории с Мирандой я тоже в курсе.
Это было уже слишком! Аннабел рванула свою руку, чтобы уйти.
– Послушай, Аннабел, я не хочу, чтобы тебе было плохо. – Выпустив ее запястье, Роджер смерил ее грустным взглядом. – Раскрой как следует свои красивые глаза. – Теперь он говорил спокойно и печально: – Пожалуйста! Посмотри, как он манипулирует тобой, использует тебя в своих целях. Собственно, ничего нового тут нет: он всегда поступал так со всеми – и с женщинами, и с мужчинами. Поверь мне… Я-то знаю.
Несмотря на владевшую ею ярость, Аннабел остановилась. В негромком, ровном голосе Роджера была какая-то пронзительность, убеждавшая в правдивости его слов.
– По-моему, он никогда и никого не любил по-настоящему, – продолжал Роджер. – Может быть, только Миранду – и то лишь какое-то время. Она – единственная женщина, которой почти удалось пробить его броню. Наверное, поэтому-то у них все и продолжалось тан долго. Обычно Адам любит подминать женщин под себя, полностью подчинять их себе, а потом выбрасывает за ненадобностью. Впрочем, и с мужчинами он поступает примерно так же.
– С мужчинами? – в голосе Аннабел прозвучали растерянность и негодование. – Что ты хочешь сказать?
– Аннабел, Адам – бисексуал. Ему нравится иметь дело и с женщинами, и с мужчинами – или, может быть, точнее было бы сказать, что он в равной степени не симпатизирует ни тем, ни другим. Но, как бы то ни было, он, похоже, умеет лихо управляться и с теми, и с другими. Заметь, Аннабел: я это точно знаю.
– Но ты же не имеешь в виду, что… О Господи! Но ведь этого не может быть! – Аннабел была ошарашена, потрясена, разгневана. Что он такое говорит! Но, увидев несчастные, потерянные глаза Роджера, она осеклась. В полном отчаянии она рванулась к выходу. Роджер… Адам… Да как он смеет!..
Роджер догнал ее:
– Если тебе нужны доказательства, то имей в виду, что один вечер в неделю он специально оставляет на мальчиков. Обычно он проводит все субботние вечера в „Хилбери Армз" – это пивная на Сент-Мартинс-лейн. Как раз по субботам там бывает большой сбор. Если надумаешь сходить туда, особенно не торопись: все начинается не раньше девяти.
Глава 26
Суббота, 25 января 1969 года
Весь остаток дня Аннабел провела в мучительной нерешительности, разрываясь на части между двумя желаниями: выяснить, правду ли сказал Роджер, или заглушить подозрение, семена которого посеял он в ее душе. В конце концов, к восьми часам вечера желание узнать правду одержало верх, и она отправилась на Сент-Мартинс-лейн.
Выйдя из такси, Аннабел, в темно-синем макинтоше и таком же шарфе, почти скрывавшем ее лицо, постояла некоторое время на забрызганном каплями дождя тротуаре. Улица была почти пустынна: толпы театралов лишь недавно разбрелись по темным залам.
Аннабел взглянула на другую сторону улицы. Вокруг „Хилбери Армз" царили зеленоватые сумерки; название заведения было выписано на фасаде изящными золотыми буквами, сквозь заиндевевшие стекла окон заманчиво лился яркий свет.
Аннабел простояла там около получаса, засунув руки в карманы и с каждой минутой чувствуя, что все больше замерзает. В душе ее бушевал такой ураган чувств, что временами ей самой становилось страшно. Гнев и ревность, слившись воедино, бурлили в ней, и она уже с трудом справлялась с этим потоком эмоций, грозившим вот-вот прорвать сдерживающую его плотину рассудка. Нечто подобное происходило с ней, когда она только влюбилась в Адама. Зачем, о Господи, она стоит здесь? Это же смешно! Она в который раз повторяла себе, что не произошло ничего такого, что заставило бы ее усомниться в Адаме или в том, что он сейчас где-то обедает с клиентом. Как может она не верить человеку, которого любит? Почему она так мучится ревностью после того, как этот кретин Роджер наговорил ей целую кучу разной чуши?
Ей не следовало его слушать. И вместо того чтобы приезжать сюда, ей нужно было поехать прямо к Адаму.
Но она должна узнать правду.
Мысль о том, что она может так никогда и не узнать ее, жалила больнее ревности. Это она заставила Аннабел перебежать улицу и войти во вращающиеся двери „Хилбери Армз".
Кто-то позади нее сказал „простите" и, протискиваясь в дверь, подтолкнул и ее. Почти все, кто находился в пивной, толпились у длинной изогнутой стойки из красного дерева, хотя вокруг было сколько угодно места. Запах сигаретного дыма мешался с горьковатым запахом застарелого пота. С закопченного потолка свисали медные лампы с абажурами зеленого стекла. Над монотонным гулом множества голосов плыла мелодия Билли Холидей и слова, говорившие о тоске и любви.
Аннабел огляделась по сторонам. В заднем углу пивной расположилась компания молодых ребят – судя по всему, не городских; они выглядели точно так же, как всегда и везде выглядят парни, поджидающие своих девушек, чтобы вместе пойти в кино. Некоторые из молодых людей у дальнего конца стойки, в черных джинсах и водолазках, были похожи на студентов; кое-кто щеголял в черных комбинезонах наподобие армейских и черных же кожаных куртках. На высоких табуретах возле стойки сидели несколько симпатичных, ухоженного вида мужчин – возможно, из артистического мира. Один из них, вылитый Клифф Ричард, если не считать презрительного выражения лица, восседал в гордом одиночестве, пресекая чьи бы то ни было попытки заговорить с ним или расположиться рядом. Женщин в зале Аннабел не заметила.
Она робко присела за столик у самой двери. Стараясь не привлекать к себе внимания, она прислушивалась к обрывкам разговоров: „Сегодня здесь не Бог весть что, Джорджи, давай поедем в „Коулхерн"…", „Я был бы не прочь насчет вот этого, когда тут закроют лавочку…", „Не пяль глаза, сынок, этот – мой…", „Ну, а если, скажем…", „Сдается мне, что ты положил глаз на моего дружка Джорджа. Верно, парень?".
Голос Билли Холидей продолжал стонать о любви. И тут появился Адам. Он вошел, не заметив Аннабел, съежившуюся в тускло освещенном уголке, и направился прямо к стойке. Парень, похожий на Клиффа Ричарда, презрительно уставился на него. Энергично пробившись через толпу, Адам добрался до этого парня, поцеловал его в губы и сжал в долгом объятии.
Чувствуя дрожь в коленях, Аннабел поднялась из-за столика и пулей вылетела из пивной. Руки у нее тряслись, к горлу подкатывала тошнота.
– Подонок, подонок, подонок! – вскрикивала она, убегая в ночь и темноту подальше от этого места. Дождь стучал по ее спине и плечам.
Воскресенье, 26 января 1969 года
Миранда медленно подняла руку к голове и нащупала толстый слой бинтов. Приоткрыв глаза, она увидела маленькую больничную палату. Стены были выкрашены в кремовый цвет, тут и там стояли вазы с цветами.
– Кажется, головная боль прошла, – пробормотала Миранда, обращаясь к медсестре, щупавшей ее пульс. Когда она в первый раз пришла в себя, голова у нее буквально раскалывалась.
Теперь же ей казалось, что голова наполнена чистым, свежим воздухом.
– Когда я могу выписаться? – шепотом спросила Миранда.
– Пока еще не может быть и речи о выписке, – авторитетно заявила медсестра. – За последние двое суток ваше состояние заметно улучшилось, но у вас было сильное сотрясение. Да и со времени вашей аварии прошел всего двадцать один день…