Ныне же зимний салон, где Элинор ожидала Адама, был не только самым прохладным, но и самым впечатляющим помещением сарасанского замка. Его возносящиеся к сводчатому потолку стены, сложенные из светлого камня цвета меда, украшали голубовато-зеленые гобелены ручной работы; вокруг большого каменного камина, где зимой пылали большие поленья, расположились диваны, обитые такой же голубовато-зеленой тканью; тут и там стояли торшеры, вазоны с цветами, этажерки с книгами и столики для различных игр.
– Что это, интересно, Адам задерживается? – спросила Элинор Шушу, занятую подведением итогов после очередной партии в скрэббл.
– Ты же назначила ему на три, а сейчас только половина третьего, – отозвалась Шушу. – У тебя девяносто три, у меня двести шестьдесят четыре. Совсем неплохо для тебя, Нелл. – Шушу никогда не подыгрывала подруге: она знала, что Элинор немедленно догадается об этом и почувствует себя униженной подобным проявлением жалости.
После интенсивного восстановительного курса физиотерапии и речевой терапии Элинор, казалось, вполне оправилась от последствий удара. Правда, она больше не могла, как прежде, думать о трех вещах одновременно, но Шушу говорила, что это просто счастье для людей, живущих с ней под одной крышей.
Иногда Элинор не сразу удавалось подыскать нужное слово, вспомнить имя или название, и тогда она злилась на себя. Частенько она расстраивалась из-за того, что не может двигаться тан же быстро, как раньше. Порой Элинор совсем падала духом и начинала сомневаться, что когда-нибудь снова сумеет написать хоть одну книгу. Тогда Шушу говорила:
– Когда тебе действительно захочется писать, ты прекрасно сделаешь это.
Сейчас Шушу сказала своим обычным ворчливым тоном:
– Посмотри-ка, что я выдрала из „Дейли мейл". – Порывшись в кармане, она извлекла сложенный в несколько раз обрывок газеты и, развернув его, прочла: „Сегодня спортсмен Джим Кларк открыл великолепно оборудованный тренировочный центр в поместье Ларквуд в Уилтшире – в прошлом фамильной резиденции семьи О'Дэйр. Леди О'Дэйр сказала: „Я желаю им всего наилучшего".
– Как-то это сомнительно, – заметила Элинор, рассматривая фотографию нового владельца Ларквуда, известного мотогонщика, запечатленного вместе с ее золовкой Марджори.
Во входную дверь позвонили.
– Я открою. – Шушу встала. – Это или Адам, или почтальон.
Через несколько минут она вернулась, на ходу читая открытку.
– Это тебе, от Сони Рашли… Черт, то есть Бромли. Кто бы мог подумать, что эта парочка в конце концов поженится? Она пишет, что полковник Бромли учится играть в малое очко, а учит его мисс Хокинс. Помнишь ее? Директриса школы.
– Еще бы не помнить эту зануду! А от кого письмо?
– От Клер. – Шушу протянула конверт Элинор.
Та покачала головой:
– Прочти сама.
– Здесь написано „лично".
– Я не хочу его читать – если только, конечно, она не просит прощения.
Распечатав и прочитав письмо, Шушу мотнула головой:
– Нет, не просит. Это просто дружеское письмо с вопросами о твоем самочувствии. Но между строк… Мне кажется, ей приходится туго.
– Если бы она вернула бедному ребенку его отца и дала мужу еще один шанс, ей бы не приходилось туго.
– А как насчет того, чтобы проявить чуточку великодушия? – поинтересовалась Шушу. – Ты просто глупая, упрямая старуха, Нелл. А Клер такая же упрямая и такая же глупая, как ты. Извинилась бы, да и дело с концом.
– Как ты думаешь, Шушу, – забеспокоилась Элинор, – у нее на самом деле плохо с деньгами? Мне совсем не хотелось бы, чтобы она бедствовала.
Эти слова услышал Адам, который как раз входил в зал, облаченный в джинсы и бледно-голубую рубашку.
– Вы же дали компании широкие полномочия для оказания помощи Клер, Элинор, – подхватил он, – если, конечно, Правление сочтет, что она нуждается в помощи. – Он положил на боковой столик кипу бумаг. – Здесь целая куча разных бумажных дел, с которыми вам следовало бы ознакомиться.
– С тех пор как образовалась компания, этих бумажных дел становится все больше и больше, – ворчливо заметила Шушу. – И скажу тебе откровенно, Адам, я уже перестала понимать в них хоть что-нибудь.
Я-то думала, что эти твои члены Правления будут сами заниматься всей волокитой и Элинор не придется плавать в целом море длиннющих абзацев без единой запятой.
– Разумеется, члены Правления ведут все дела и делают это очень хорошо, – ответил Адам. – А если для Элинор слишком утомительно читать документы, мы вполне можем избавить ее от этого. Я как раз собирался предложить кое-что для значительного упрощения дела.
– И что же это за кое-что? – насторожилась Шушу.
– Я хотел бы, чтобы Пол Литтлджон заменил меня на посту поверенного, обязанности какового я выполняю по вашему, Элинор, поручению. Я стараюсь сократить число административных работников: чем их будет меньше, тем система станет проще и дешевле.
– Это значит, Адам, что Пол возьмет на себя ответственность перед законом за дела Элинор вместо тебя?
– Да, но это только формальность. Пол будет делать то, что скажу ему я. А еще я хотел бы, чтобы вы подписали вот этот документ, – добавил Адам, протягивая Элинор бумагу, – освобождающий меня и „Суизин, Тимминс и Грант" от всякой дальнейшей ответственности, поскольку поверенным теперь становится Пол Литтлджон.
– Но ведь… – начала было Шушу.
– Ответственность должна лежать на ком-то одном, – терпеливо объяснил Адам. – В ваших же интересах, чтобы это было четко определено. И потом, тан всегда делают.
– Если ты считаешь, что так лучше, дорогой… – Элинор движением бровей дала Шушу понять, чтобы она воздержалась от дальнейших возражений.
Выполнение поручения Миранды Адам решил отложить на потом – до того времени, когда Элинор выпьет свой традиционный вечерний бокал шампанского.
Незадолго до пяти часов с делами было покончено, и Шушу пошла приготовить чай. Солнце еще сияло, в горячем, почти неподвижном воздухе по-прежнему разливалась южная нега, и Адам, поднимаясь с Элинор на лифте, решил, что, проводив ее до спальни, пойдет на пляж – поплавать.
В кухне с высоченным потолком, где витали ароматы мяты и базилика, Шушу готовила чай для Элинор, насвистывая „Пикардийские розы" и обильно украшая мелодию кудрявыми драматическими трелями. Пышная южная листва и гроздья желтых цветов закрывали всю верхнюю часть кухонного окна, внизу же его обрамляли розовые плети штокрозы, которые уже заняли карниз, часть подоконника и собирались пробраться дальше, внутрь помещения.
Сильви, повариха, сидела за большим столом у окна, составляя какой-то список и поминутно помахивая рукой, чтобы отогнать голубей. Эти птицы буквально отравляли ей жизнь, поскольку следы их пребывания постоянно пятнали подоконник и его приходилось чистить ежедневно.
Шушу предложила чаю Сильви, но та отказалась, помотав головой, и Шушу, все так же насвистывая, принялась собирать поднос для Элинор.
Дремотный покой знойного дня нарушил истерический вопль звонка над кухонной дверью. Кто-то безостановочно нажимал кнопку в спальне Элинор.
Зная, что Адам собирался на пляж и уже, наверное, спускается туда на лифте, Шушу бегом бросилась по лестнице наверх.
Она рванула дверь, ведущую в комнаты Элинор, в коридоре споткнулась и чуть не упала, но тут же снова ринулась к спальне. Распахнув дверь, она, к своему облегчению, увидела, что Элинор не распростерта на полу, а стоит на ногах, однако лицо ее покрыто смертельной бедностью, и, вцепившись одной рукой в парчовые занавески кровати, другой она безмолвно указывала куда-то поверх камина.
Шушу повернула голову влево, туда, где висел тройной портрет сестер О'Дэйр.
Вначале она не увидела ничего, потом вздрогнула от ужаса.
Все три длинные, нежно-розовые шеи на портрете были перерезаны горизонтально, и из каждого рассеченного горла свисал маленький треугольный лоскут холста.
Глава 18
Среда, 17 августа 1966 года
Майн Грант стоял в фойе клуба „Клэнрикард", прислонясь к стене между изогнутыми пролетами двойной лестницы и засунув руки в карманы смокинга. Вечер обещал быть удачным, несмотря на то что стоял август и сегодня среда. Стараясь, чтобы со стороны он выглядел как можно более беспечно, словно бы остановился здесь совершенно случайно, Майн, тем не менее, зорко наблюдал за всем происходящим вокруг, изучая мужчин в смокингах и женщин в сильно декольтированных туалетах, одни из которых, войдя в клуб, неторопливо направлялись по красному ковру в сторону ресторана, а другие сразу же поднимались в игорные залы.
Майк видел, как группа состоятельных игроков, в большинстве своем греков, двинулась в направлении зала, где играли в баккара и где уже второй час катастрофически проигрывал султан Руполеи. Затем его внимание привлекла женщина в голубом атласном платье, вся в искрящихся бриллиантах: то была сестра одного из правителей Ближнего Востока, известная своей склонностью к риску и смелой игре. Майк насторожился, когда его взгляд остановился на человеке, поднимавшемся по лестнице какой-то своеобразной, скользящей походкой, словно он был без костей. „Надо бы послать кого-нибудь присмотреть в комнату, где играют в триктрак", – подумал Майк. Владельцы клубов, казино и международные букмекеры знали, кто из профессиональных игроков особенно искусен в играх, требующих ловкости (таких, как триктрак и покер), и предпочитали дел с ними не иметь. Идеальными клиентами для игорных домов были неопытные богатые идиоты.
Майк видел, как группа состоятельных игроков, в большинстве своем греков, двинулась в направлении зала, где играли в баккара и где уже второй час катастрофически проигрывал султан Руполеи. Затем его внимание привлекла женщина в голубом атласном платье, вся в искрящихся бриллиантах: то была сестра одного из правителей Ближнего Востока, известная своей склонностью к риску и смелой игре. Майк насторожился, когда его взгляд остановился на человеке, поднимавшемся по лестнице какой-то своеобразной, скользящей походкой, словно он был без костей. „Надо бы послать кого-нибудь присмотреть в комнату, где играют в триктрак", – подумал Майк. Владельцы клубов, казино и международные букмекеры знали, кто из профессиональных игроков особенно искусен в играх, требующих ловкости (таких, как триктрак и покер), и предпочитали дел с ними не иметь. Идеальными клиентами для игорных домов были неопытные богатые идиоты.
– Подходящий вечер для игры, а? – раздался над ухом Майна насмешливый голос.
Майк обернулся.
– Привет, Адам, – улыбнулся он. – Пошли в мой кабинет, пропустим по рюмочке. Что у тебя случилось?
В кабинете Майка, обставленном сверкающей от лака клубной мебелью времен королевы Виктории, Адам коротко качнул головой в ответ на предложение брата присесть:
– Я не собираюсь задерживаться. Я только хотел сказать тебе, что ты до смерти перепугал всех в Сарасане – всех, кроме меня. Тан что, пожалуйста, перестань строить из себя Джеймса Бонда. Я сразу понял, что означает твое послание: „Если не заплатишь, сам понимаешь, что будет". – Он взглянул в глаза брату: – Я думал, ты хорошо относишься к Элинор. Насколько я помню, это она помогла тебе купить твой первый приличный мотоцикл. Зачем же ты впутываешь ее в мои проблемы? Из-за тебя она чуть не получила еще один удар.
– Не понимаю, что за чушь ты тут несешь, и потому мне нечего ответить. – Майк, нахмурившись, зажег сигарету.
Вкратце описав произошедшее с портретом сестер О'Дэйр, Адам добавил:
– Неужели ты думаешь, что я поверю, что ты здесь ни при чем? Ведь кто-то же сказал тому негодяю, который сделал это, где находится картина!
Майк, ошеломленный, некоторое время смотрел на брата, потом медленно произнес:
– Я действительно здесь ни при чем. Согласен, это явное предупреждение тебе, но, клянусь, ничего не знаю об этом. Не думаю, что это дело рук братьев – они сработали бы еще грубее… – Он глубоко затянулся. – Кому еще ты должен, идиот несчастный?
– Никому, кто был бы способен на подобные дурацкие выходки! Как теперь остановить всю эту чехарду?
– Сколько раз мне нужно повторять тебе, что, если твои дела зайдут слишком далеко, уже никто не остановит того, что должно случиться? – Майк помолчал, потом заговорил спокойно: – Адам, ты всегда использовал тех, кто хорошо относится к тебе, и выжимал из них все, что тебе нужно. Ты полагаешь, что можешь вертеть мною как угодно, потому что ты занимаешься этим с самого детства. Ты, так же, как и я, помнишь, что некоторых из клиентов отца в свое время просто убирали. – Он попытался сделать еще одну затяжку, яростно швырнул погасшую сигарету в пепельницу, сунул руки в карманы и устремил взгляд на Адама. – Ты хочешь, чтобы в один прекрасный день тебя нашли где-нибудь на пляже без кое-каких жизненно важных органов? Тебе так хочется узнать, что испытывает человек, когда ему выдавливают глаза? Ты хочешь, чтобы тебя неторопливо и методично избили, а потом оставили умирать в мучениях?
– Разумеется, не хочу, кретин, – ответил Адам. – Я только хочу знать, кто, если не ты, порезал эту картину.
– Кто бы то ни был – тебе это лучше знать, – люди это серьезные. Профессионалы часто стараются уклониться от платежа. Примеров сколько угодно, ты сам знаешь, – Майк начал мерить шагами кабинет. – Послушай, Адам, оставь свои светские улыбочки, подумай как следует, куда ты влип. Если ты проигрываешь – это, конечно, паршиво. Но если ты не возвращаешь долги – это уже безумие.
– Ну ладно, хватит с меня мелодрам, – прервал Адам раздраженно.
Майк пристально взглянул на брата:
– Я не преувеличиваю. Вспомни, как „роллс-ройс" султанской сестры остановили на Гранд-Корниш в два часа ночи, когда та ехала из казино. Эти типы отстрелили шоферу голову к чертовой матери. Ее не тронули, но на следующий же день она расплатилась со всеми своими игорными долгами. А когда эта история попала в газеты, целая куча других должников поспешила уладить дела с кредиторами.
– Я не какая-нибудь султанская сестра!
– Нет, конечно, но ты тоже играешь с огнем. Ты никогда не веришь в то, что боги позволят ему обжечь тебя. Ты считаешь себя всесильным – но это совсем не так.
– Сбавь тон, – процедил Адам.
– В своем собственном кабинете я могу делать все, что захочу, – перебил его Майн. – Неужели ты не понимаешь, Адам? Я на твоей стороне. Ты мой единственный брат, – в его голосе прозвучали нотки нежности. – Меня вся эта история тревожит, может быть, больше, чем тебя самого. Случись что с тобой, я… я останусь без тебя. Так что, ради Господа Бога, заплати, ты, тупоголовый идиот! Не думай, что и на сей раз отделаешься легким испугом только потому, что ты всегда выходил сухим из воды – всегда, с тех самых пор, как поджег передник нашей няньки.
– Я думал, что ты был тогда слишком мал, чтобы запомнить это, – отозвался Адам, испытывая неловкость. – А ей бы не следовало оставлять спички в пределах досягаемости ребенка.
– Она потом полтора месяца пролежала в больнице, а я был единственным, кто знал, что это произошло не случайно. Я знал, что ты хотел выяснить, насколько далеко ты можешь зайти.
– Ладно, давай не будем спорить о событиях более чем тридцатилетней давности, – прервал брата Адам. – Ты можешь найти деньги, чтобы выручить меня? Обещаю, через полгода у меня не будет никаких проблем с деньгами – никогда.
– Пока ты играешь, Адам, у тебя всегда будут проблемы с деньгами.
Аннабел твердо решила взять наконец себя в руки и поступить так, как советовал Скотт: вспоминать 1965 год, как год, когда она избавилась от необходимости мотаться по собеседованиям и съемкам, а 1966-й – как год своего превращения в блестящую светскую даму – патронессу благотворительных мероприятий, год, когда она познакомилась с Энди Уорхолом, Ленни Бернстайном, Бэби Джейн Хользер и всей остальной журналистской братией, что специализируется на светской хронике. К июлю Аннабел уже являлась молодым другом музея „Метрополитен", другом Музея современного искусства и патронессой Бронкского зоопарка. Заново самоутверждаться в собственных глазах ей помогала возможность не ограничивать себя в деньгах: для каждого благотворительного обеда требовался новый туалет, для каждого нового блестящего знакомства (перспектива новых контактов для Скотта) – не менее блестящий прием. Так что в этом году свободного времени у нее не было ни минутки.
Пятница, 19 августа 1966 года
Этим утром – наверное, самым жарким за весь год – редактор программ новостей попросил Скотта зайти к нему в кабинет.
– Прикрой как следует дверь и приготовься выслушать несколько добрых советов, – сказал он, глядя на Скотта поверх целой горы папок и бумаг, наваленных на его столе. – Я знаю, что в прошлом году ты добивался одного хорошего места, но не получил его. Я знаю, что сейчас ты нацелился на другое. Я знаю, что тебе назначено собеседование, и знаю, где именно, так что не пытайся отрицать. – Он протянул Скотту через стол картонный стаканчик с уже остывшим кофе. – Мне бы хотелось, чтобы ты делал все это не за моей спиной, а с моей помощью. По крайней мере, если парень с местной телестанции пробьется на солидное место в большом телевидении, для нашей станции это будет только хорошо. – Он отхлебнул из своего стаканчика и поставил его на стол. – Чтобы получить это место, Скотт, ты должен четко уяснить себе, какой образ ведущего им нужен.
Скотт промолчал.
– Там нахрапом не возьмешь, Скотт. И настырно совать нос во все щели тоже нельзя. Так поступают все, кто метит на это место. А большому телевидению нужно нечто особенное. Человек, который выглядел бы так, будто он, подстреленный, израненный, целый день полз через минные поля, чтобы передать донесение. Так что постарайся выглядеть не таким чистюлей, как сейчас. А с другой стороны, не годится и представать перед ними слишком уж растерзанным: им нужен не Уолтер Хастон, а некто наподобие Роберта Митчема, только помоложе, умытый и причесанный, жизнерадостный и располагающий к себе.
– Не думаю, чтобы им нужен был слегка потрепанный плейбой, – возразил Скотт. – Они хотят иметь профессионального журналиста высокого класса.
Взгляд редактора стал слегка циничным.
– Они слишком высоко ценят свое время и аппаратуру, чтобы жертвовать ими просто ради хорошего журналиста, – заметил он. – Для того чтобы подвигнуть их на это, требуется нечто менее осязаемое.