Меня спрашивали, могу ли я назвать папу своим героем. Я на самом деле никогда не думал о нем в таких категориях. Для меня он был просто отличным примером во многих отношениях, начиная с того, как он находил собственные способы ценить жизнь, и заканчивая манерой поведения, полной достоинства. Он всегда был идеальным джентльменом, человеком, который почти никогда не повышал голос. Не помню, чтобы он хоть раз отозвался о ком-нибудь уничижительно.
Разумеется, оглядываясь назад, я вижу в его характере черты, которые мне в то время нелегко было понять. Мои родители не желали, чтобы мы застали их ссорящимися или даже за откровенным разговором. Они уходили в спальню, закрывали дверь, а позднее выходили оттуда, уже став единым фронтом. Они на многое шли, чтобы оградить нас от любых раздоров. Так что я никогда не видел неприглядных сцен процесса, когда супруги пытаются найти компромисс. К тому моменту, как я стал юношей, у меня сложилось превратное представление о том, что в семейной жизни не бывает конфликтов.
У моего отца была еще одна своеобразная черта. У него случались дни, когда он, по его словам, впадал в состояние «тихого ужаса». Он никогда не вдавался в подробности, что с ним происходит, и внешне казалось, что у него все в порядке. Но теперь-то я понимаю: он страдал от депрессии, возможно, всю свою жизнь. В те дни при слове «депрессия» мы думали только о 1930-х годах. О том, что депрессия может стать медицинской проблемой, многие даже не помышляли. И поэтому мой отец никогда не обращался за помощью, стараясь справиться со своим «тихим ужасом» самостоятельно.
Иногда это означало, что мы брались за молотки и пристраивали к дому еще одно помещение. Порой это означало загрузить машину и отправиться в тот придорожный мотель в Далласе. А временами он просто уединялся в своей комнате, где сражался с демонами, о которых никогда не рассказывал никому из нас.
Мама была на десять лет моложе папы, и их брак, особенно поначалу, был довольно традиционным. В двадцать один год она бросила колледж, чтобы выйти за него замуж, и позднее жалела о том, что не закончила обучение. Когда я подрос, она вернулась к учебе, получила диплом в сфере образования и продолжила обучение в магистратуре. Поначалу она работала в детском саду, а потом бо́льшую часть своей карьеры была учительницей начальных классов в школе Сэма Хьюстона в Денисоне.
Быть сыном моей мамы в Денисоне – это круто. Люди обычно любят своих учителей в начальной школе, а моя мама была особенно добра и заботлива с детьми. В городке ее обожали. Не будет преувеличением сказать, что она своего рода местная знаменитость.
Кроме того, мама была замечательной пианисткой, и я очень любил слушать, как она играла Шопена. Помню, когда учился в начальной школе, я то и дело просил ее: «Поиграй еще Шопена, пожалуйста!» Не уверен, что сегодня многие дети, уткнувшиеся в плееры и сотовые телефоны, просят у своих матерей «еще Шопена». Но моя мать воспитала во мне умение ценить классическую музыку. Она была моей любимой исполнительницей.
Я всегда считаю нужным повторять, что моя мать сделала мне три важных подарка: пожизненную любовь к чтению, учебе и музыке. Три бесценных дара.
Я также видел в матери пример преданности служению. Она была руководителем местного отделения женской группы PEO (Филантропическая образовательная организация). Задача этой организации, основанной в 1869 году в Айове, состояла в развитии образовательных возможностей для женщин. В дни молодости моей матери не было недостатка в людях, которым претила мысль об обучении женщин в высших учебных заведениях, и программу PEO в некоторых кругах встречали в штыки. И поэтому мама держала все, касавшееся «сестринства» PEO, в строгом секрете. Она не рассказывала мне, за что они ратуют, чем занимаются, что происходит на их встречах или кто на них присутствует. Эти женщины предпочитали помалкивать о своей работе.
Оглядываясь назад, я снимаю перед ними шляпу за их труд и старания поощрить молодых женщин в полной мере реализовывать свой потенциал, но сознаю, что для них это была форма феминизма, который в ту пору еще не обрел своего звучного голоса.
К тому же мама выступала защитницей детей. Она верила, что маленькие дети способны справляться с большей ответственностью, чем это представляется взрослым. Она наглядно убедилась в своей правоте на примере своих первоклашек, но интуитивно почувствовала это задолго до того, как стала учительницей.
С самых ранних лет они с папой внушали мне, как важно заботиться о сестре, которая была всего на двадцать один месяц младше меня. У моего отца было традиционное представление о том, что мужчины должны заботиться о женщинах, и поэтому он назначил меня своего рода «вторым папой». А мама просто считала, что дети способны соответствовать обязанностям, которые на них возложены.
– Когда нас нет рядом, мы рассчитываем на тебя, – говорила мне мама. А отец вторил ей:
– Остаешься за старшего.
Я не всегда был идеальным старшим братом. Когда мне было пять лет, а Мэри – три, как-то раз я повел ее поиграть на гравийной дороге Ханна Драйв. Некоторые камешки были размером с горошину, и я решил, что будет весело накормить ими сестру. Мать поймала меня за этим занятием и отчитала, мол, пятилетнему мальчику следовало бы понимать, что к чему. Может быть, я и понимал, но в таком возрасте идея накормить сестру камешками не всегда кажется плохим способом времяпрепровождения.
Теперь сестра утверждает, что я по большей части был очень неплохим старшим братом. Она считает, что забота о ней развивала во мне чувство ответственности, которое пригодилось потом и в жизни, и в карьере пилота. Будучи подростком, она пару раз начинала встречаться с парнями, которые были слишком настойчивы или не вполне достойны уважения. Я по собственной инициативе поговорил с ними и призвал их к порядку. Сестре кажется, что, даже когда мы с ней ссорились, я все равно защищал ее и стремился сделать так, чтобы она находилась в безопасности.
В том, что касается демонстрации привязанности, мы вовсе не были показательной семьей. Но мы заботились друг о друге, и чувство долга у нас было безошибочным. Кроме того, мы доверяли друг другу. Мама знала мои сильные стороны и поощряла меня быть уверенным в них. Вот почему она комфортно чувствовала себя в роли пассажирки, когда я катал ее, будучи подростком. Она понимала: я знаю, что способен на это.
Сестра тоже никогда не боялась летать со мной.
– Может быть, это то самое чувство неуязвимости, свойственное юности, – теперь говорит мне она, – и я просто считала, что со мной ничего не случится. Но все же, думаю, главная причина отсутствия страха – внутренняя уверенность в тебе. Я знала, что ты меня защитишь.
В 1960-е годы я был очень уверенным в себе и целеустремленным парнишкой. Рассчитывал отслужить в армии, а потом стать гражданским летчиком. Вспоминая те дни, думаю, я был серьезным, честным юношей, пытавшимся понять свое место в этом мире.
В сочинении на тему «А какой я», заданном нам в восьмом классе, я написал:
«У меня есть хорошие привычки, равно как и плохие. Вежливость – одна из моих сильных сторон. Родители научили меня необходимым манерам, которые следует знать. По-моему, за столом я веду себя как надо.
Есть у меня и дурные привычки. Порой бываю недостаточно терпелив с людьми. Мне хотелось бы делать все абсолютно правильно, и ожидаю, чтобы другие поступали так же. Мне следует понимать, что люди несовершенны.
Я знаю многих людей, которые являются лучшими личностями, чем я, но я стараюсь изо всех сил».
Моя учительница приписала в конце этого сочинения: «У тебя неплохо получается». Так было принято в те дни. Учителя и родители не тратили время на похвалы, рассказывая детям, какие они особенные. В те времена слова «неплохо получается» вполне сходили за комплимент.
В этом сочинении я вижу свое взрослое «я». Я был и остаюсь чрезвычайно правильным, требовательным к себе и другим – перфекционистом, – хотя, думаю, именно эти качества сделали меня хорошим пилотом.
В другом сочинении – о моей семье – я писал о сестре, «которой горжусь, несмотря на некоторые ее поступки». Я написал о том, как мне повезло быть сыном своей матери: «Она заботится обо мне день и ночь». И об отце: «Он наставляет меня, и учит меня, и помогает мне стать мудрее и лучше учиться на собственных ошибках».
В конечном счете не имело никакого значения, что полы в нашем доме были кое-где кривовато положены или мой папа не стремился к зарабатыванию больших денег. Мне невероятно повезло расти на Ханна Драйв и знать, где забит в этом доме каждый гвоздь; повезло, что меня воспитывали и учили два человека, которые столь многое в этой жизни понимали правильно.
V. Дар девочек
Явидел потрясающие рассветы и закаты с самых больших высот. Я наблюдал ярчайшие звезды и планеты, словно сидел в первом ряду кинотеатра. Но есть вещи, которые прошли мимо моих глаз, вещи, которые происходили внизу, на земле, в то время как я находился в воздухе, зарабатывая на жизнь и восхищаясь небесными красотами.
V. Дар девочек
Явидел потрясающие рассветы и закаты с самых больших высот. Я наблюдал ярчайшие звезды и планеты, словно сидел в первом ряду кинотеатра. Но есть вещи, которые прошли мимо моих глаз, вещи, которые происходили внизу, на земле, в то время как я находился в воздухе, зарабатывая на жизнь и восхищаясь небесными красотами.
Поскольку я много времени отсутствую дома, то поневоле пропускаю важные вехи в жизни моих дочерей. Многие пилоты могут пожаловаться на такие упущенные моменты. Наши дети не дожидаются нас, чтобы сделать свои первые шаги, произнести первые слова или отметить первый визит зубной феи. И нам жаль упускать не только эти ранние детские ритуалы взросления. Мы также упускаем тонкие настройки в жизни наших детей, когда они становятся старше.
В тот год в канун Рождества у меня выдалось четыре свободных дня, и мы с Лорри взяли наших дочерей, Кейт и Келли, на лыжные выходные и отправились к озеру Тахо. Приятно провести столько времени с девочками, когда они не спешат в школу, а мне не нужно через пару часов возвращаться в аэропорт. Это были просто идеальные спокойные выходные.
Озеро Тахо всегда занимало особое место в наших сердцах. Когда мы выезжаем на трассу 80 и преодолеваем перевал Доннера, в душе возникает чувство, будто мы вернулись домой. Там воздух пахнет соснами. Небо прозрачно и чисто. Живительное ощущение!
Мы всегда стараемся останавливаться в Нортстаре. Там и Кейт, и Келли научились кататься на горных лыжах, когда им было по три года. Этот курорт напоминает европейские деревни с мощенными булыжником пешеходными улочками, а семейные программы здесь просто великолепны. У нас осталось немало замечательных общих воспоминаний о наших поездках туда.
В ту поездку первая сильная снежная буря в сезоне закончилась за день до нашего приезда, и деревья стояли, еще отяжелевшие от свежего снега. Принаряженный к праздникам Нортстар перемигивался среди деревьев крохотными белыми огоньками. При взгляде на него появлялось по-настоящему волшебное, сказочное чувство. Огоньки, снег, европейская деревня…
Под конец дня, припарковав машину, мы решили заняться «витринным шопингом», прежде чем пойти поужинать. На улице было очень холодно, и все мы были одеты в плотные куртки, перчатки и шапки. Мы гуляли по этой долине миниатюрных домиков, по мощеной улочке, и я вдруг заметил, что девочки, которые вприпрыжку шли в 20 футах (6 м) впереди нас, держатся за руки и Келли опустила голову на плечо Кейт. Я был счастлив видеть это, сознавая, что они, едва вступившие в пору отрочества, уже достигли этапа, когда способны не стесняться своей привязанности друг к другу на публике. Разумеется, между сестрами порой случаются ссоры, но сейчас девочки без всякой наигранности выражали, что́ они значат друг для друга.
Я указал на них Лорри.
– Погляди-ка на них, – сказал я. Мне казалось, я заметил нечто необыкновенное и новое.
Лорри взяла меня под локоть и улыбнулась.
– Они так ходят уже пять или шесть месяцев, – ответила она. – Просто ты этого не видишь.
Она рассказала, что часто замечает, как они ходят по торговому центру, держась за руки. Заметила, что это происходит очень легко и естественно и что ей нравится за ними наблюдать.
А я ни разу этого не замечал. Вплоть до этого самого дня. И от понимания, сколь многое из их повседневной жизни проходит мимо меня – их занятия, их общение, – меня охватила печаль. Как я мог не замечать этих проявлений любви между моими дочерями все эти месяцы? Лорри сочувственно посмотрела на меня, видя в моих глазах тень утраты и угрызений совести.
Я прижал ладонь к сердцу. Это жест, к которому я порой прибегаю, когда девочки делают что-то очень милое или вызывающее у меня чувство благодарности. Это наш с Лорри тайный знак, напоминание о том, как нам с ними повезло.
Я знаю, почему этот эпизод так сильно поразил меня. Ведь он был практически сбывшейся мечтой. Когда наши дочери были совсем маленькими, мы с Лорри мечтали, что они будут близки, став постарше. Видеть их вот так вот вместе – это рождало удивительное осознание: я чувствовал, что мы, пожалуй, сделали что-то правильно. Но это также явилось для меня болезненным напоминанием: я слишком часто не присутствую в жизни своих детей.
Лорри говорит, что это был один из тех «летчицких моментов» – летчик приезжает домой и замечает какую-то перемену в своем доме или семье, – и вид моих смешанных эмоций взволновал и ее тоже.
Я взял Лорри за руку, пару секунд спустя мы свернули вправо и вышли на широкую деревенскую рыночную площадь. Перед нами во все стороны разбегались мигающие огоньки. Играла праздничная музыка, люди катались на коньках и поджаривали маршмеллоу. Прямо в земляной яме под открытым небом пылал огонь. Я крепко держал Лорри за руку и получал от всего этого несказанное наслаждение.
Заново мысленно переживая тот день, я вспоминаю в первую очередь о девочках, но думаю и о Лорри. Я знаю, какая она любящая мать. Да, я изо всех сил старался привить нашим дочерям определенные ценности, стремился помочь им заботиться друг о друге. Но Лорри остается «на передовой» и поддерживает их собственным примером, находясь рядом с ними днем и ночью, когда я далеко от дома. Я восхищаюсь ею, создавшей такую замечательную семейную жизнь для всех нас.
Мне повезло, что она – моя жена и мать моих детей.
Для меня 6 июля 1936 года – красный день календаря, и не только потому, что в этот день под эгидой Совета по воздушной торговле начала работу Федеральная служба авиадиспетчеров США.
Да, я увлекаюсь историей, но тот день стоит для меня особняком по личным причинам. Пятьдесят лет спустя, 6 июля 1986 года, состоялось празднование пятидесятой годовщины оклендского Центра управления воздушным движением во Фримонте, штат Калифорния. Организаторы пригласили публику на экскурсию по центру, чтобы люди увидели пульт управления воздушным движением над Северной Калифорнией. Компания Pacific Southwest Airlines согласилась прислать одного пилота и одного бортпроводника для общения с гостями, и этим пилотом попросили быть меня.
Накануне ночью у меня был рейс в качестве второго пилота, так что я к тому времени уже много часов не спал и выбился из сил. Но все равно с удовольствием объяснял посетителям, как пилоты взаимодействуют с диспетчерской службой.
Бортпроводник, которого назначили мне в помощь, заболел и не смог приехать. Так что PSA прислала вместо него незнакомую мне жизнерадостную 27-летнюю женщину из отдела маркетинга. Она сказала, что ее зовут Лорри Генри, и я представился в ответ:
– Здравствуйте, я – Салли Салленбергер.
У меня необычная фамилия, которую она, должно быть, не расслышала отчетливо, а переспрашивать не стала. Так что на протяжении всего дня Лорри не знала, как ко мне обращаться. Помнила только, что в моем имени и фамилии много С и Л.
Лорри скажет вам, что это не была любовь с первого взгляда. Несмотря на свою щегольскую летную форму, я выглядел усталым, и она заметила, что глаза у меня покраснели, а щеки небриты. И все время терялась в догадках: Как же все-таки зовут этого парня?
В то время Лорри зареклась встречаться с кем бы то ни было. У нее в жизни был ряд отношений, которые она считала нездоровыми, и в итоге сказала себе, что хочет отдохнуть от мужчин. Мне на тот момент исполнилось тридцать пять лет, у меня за плечами был короткий бездетный брак, и я тоже не очень-то стремился к серьезным отношениям. Но Лорри меня очаровала. Высокая, элегантная, с чудесной улыбкой, она показалась мне очень привлекательной и умной девушкой. Со всеми, кто в тот день подходил к нам, Лорри была очень любезна. И вскоре после знакомства с нею я понял, что хочу пригласить ее на свидание.
Около четырех часов мы простояли бок о бок, приветствуя посетителей, рядом с большой моделью самолета PSA – BAe-146. Многие посетители, которые подходили к нам, желали поделиться своими историями о самых памятных рейсах PSA, выпавших на их долю.
Лорри ничуть со мной не заигрывала, и я тоже сохранял в общении с ней профессиональный тон. Но я просто выжидал подходящего момента. Когда праздник пошел на спад, я спросил ее:
– Почему бы нам не пойти промочить горло?
– Дальше в зале есть магазинчик, – ответила она. – Если ищете торговый автомат с напитками, можете его найти там.
Она сделала вид, что не понимает, но я не собирался так легко сдаваться.
– Я имею в виду коктейль, – уточнил я. – В баре.
Она смерила взглядом меня – утомленного пилота со множеством С и Л в имени и неловкими заходами – и, полагаю, просто сжалилась надо мной. Лорри согласилась сопровождать меня в ближайший Bennigan’s. Мы взяли себе по коктейлю, немного поговорили, и, как она впоследствии признавалась, с ее стороны вовсе не возникло безумного влечения. Она думала, что больше никогда меня не увидит. Но я ею заинтересовался. Я попросил у нее номер телефона, и она дала мне свою рабочую визитку, на которой был только номер отдела маркетинга авиакомпании, начинавшийся с 800.