В последующие месяцы мы встречались с несколькими парами родных родителей детей, надеясь, что они выберут нас. Это тоже был тяжелый процесс. Часто после такой встречи Лорри пребывала в радостном возбуждении, уверенная в том, что мы получим согласие. Я пытался следовать логике и анализировал ситуацию. «Да, эта будущая мать сказала о нас немало приятных слов, – говорил я Лорри, – но подумай о том, чего она не сказала». Лорри отвечала, что я окунаю ее в ледяную воду, но я чувствовал, что мы должны быть реалистами, иначе будем обрекать себя на все новые и новые волны разочарования.
Во время своих поисков мы встречались с самыми разными родителями. И вот 1 декабря 1992 года мы вылетели в Сан-Диего, чтобы познакомиться с женщиной, которая была на восьмом месяце беременности. Родной отец будущего ребенка тоже присутствовал.
Они задавали нам вопросы о нашей жизни, о наших мечтах в отношении ребенка, которого мы надеемся растить, о моем рабочем расписании – словом, обо всем. Во время нашего разговора в их глазах отражались честность и прямота, как и в наших. Вскоре после встречи мы получили сообщение: они выбрали нас в приемные родители для своего ребенка.
В два часа ночи 19 января 1993 года нам позвонили и сообщили, что мать нашего ребенка находится в родильной палате и нам следует приготовиться к полету в Сан-Франциско, чтобы забрать нашего новорожденного малыша. Лорри была слишком взволнованна, чтобы уснуть. Я же – закоренелый реалист – знал, что поутру из меня получится более качественный отец, если хоть немного посплю. И я отправился в постель. Лорри не могла поверить, что я способен уснуть в такой момент. Она не спала всю ночь, сидя в ожидании у телефона.
Кейт родилась в четыре утра, и мы вылетели в Сан-Диего с рассветом. Мы взяли с собой автомобильную люльку, зная, что она понадобится нам во взятой напрокат машине, когда мы заберем ребенка. Мы с Лорри немного стеснялись, проходя по аэропорту с этой пустой люлькой в руках. Заглядываются ли на нас люди, гадая, куда подевался наш малыш?
По приезде в больницу мы направились прямо в родильное отделение и впервые увидели Кейт; это был потрясающий момент. Я полюбил ее в то же мгновение.
Потом медсестра, державшая Кейт на руках, спросила:
– Не желает ли мама подержать малышку?
Родная мать девочки указала на Лорри и сказала:
– Это она – мать.
И Кейт отдали Лорри.
Потом Лорри отошла в туалет, и пока ее не было, Кейт понадобилось сменить подгузник. И я с гордостью сделал это первым из нас двоих.
Чуть раньше сотрудники больницы сказали нам, что мы можем забрать Кейт и уехать. Лорри хотела попрощаться с родной матерью девочки.
– Что можно сказать женщине, которая сделала тебе подобный подарок? – размышляла она вслух. – Не думаю, что на свете найдутся такие слова.
Мы оба считали, что родные родители девочки – невероятно мужественные люди. Они знали, что по каким-то причинам – в силу возраста ли, обстоятельств или финансов – не смогут растить своего ребенка. И поэтому приняли очень трудное, однако полное любви решение. Они превратили свою мучительную проблему в дар.
Лорри оставила малышку со мной в детской палате – она решила, что родной матери будет очень трудно видеть Кейт, зная, что это их последняя встреча, – и вошла в палату для молодых матерей. Прощаясь с этой женщиной, Лорри заметила одинокую слезинку, сбежавшую по ее щеке.
– Просто будьте добры к ней, – проговорила женщина.
Это было сильное потрясение для них обеих.
Больничный протокол требует, чтобы молодые матери покидали больницу, сидя в кресле-коляске. Лорри пыталась объяснить, что она не рожала, и коляска ей не нужна, но санитар с коляской настоял на том, чтобы сопроводить нас до входной двери. Так мы и шли, держа на руках Кейт, а рядом с нами ехала коляска. Это был смешной и сюрреалистичный, но при этом изумительно счастливый момент.
На парковке у нас почему-то возникло такое чувство, будто мы украли Кейт. Мы то и дело оглядывались через плечо, гадая, не идет ли кто за нами, чтобы забрать ребенка. В итоге мы уложили ее на сиденье машины, отъехали около мили от больницы и припарковались на обочине.
Переглянулись. Посмотрели на Кейт, которая смотрела на нас. Я не плакал, но это было одно из самых эмоциональных мгновений в моей жизни. Я стал отцом.
Всего через четырнадцать часов после своего рождения Кейт совершила свой первый полет, направляясь вместе с нами обратно в Северную Калифорнию. Я как истинный летчик был очень рад, что ей удалось так рано подняться в воздух.
Спустя два года еще одна будущая мать просмотрела тридцать шесть досье в папке потенциальных приемных родителей и, встретившись со мной и Лорри, согласилась сделать нас родителями во второй раз. Шестого января 1995 года, когда нам сообщили, что она рожает Келли, я был в Питтсбурге, проходя тренажерную подготовку к полетам на MD-80. Я прервал курс и собирался вернуться домой как можно скорее, что и сделал на следующее утро.
Лорри тем временем поехала в больницу. У родной матери девочки были очень долгие роды, и Лорри оставалась там целые сутки, в предвкушении и ожидании. На сей раз Лорри присутствовала в родильной палате, и у всего происходящего, по ее словам, был некий киношный привкус. На улице бушевала буря, дождь хлестал как из ведра, завывал ветер. И когда, наконец, показалась головка Келли, медсестра ахнула и воскликнула:
– Бог ты мой!
Лорри встрепенулась.
– Что, что, что такое? – пролепетала она с сильно бьющимся сердцем.
Медсестра ответила:
– У нас рыженькая!
Как только Келли появилась на свет – около 10 часов утра – врач передал ее Лорри, и какое же это было необыкновенное мгновение! Ливень. Гром. Чудесный новорожденный ребенок. А я все это пропустил! Когда Лорри качала Келли на руках в первые несколько мгновений ее жизни, я был над облаками где-то над Денвером.
Я приехал в больницу после полудня, и тот миг, когда впервые увидел Келли, стал еще одним моментом мгновенно возникшей любви и благодарности. Но самое удивительное заключалось в том, насколько Келли напоминала меня в младенчестве – формой головы, разрезом глаз, нашей ирландской мастью. В детстве я был рыжеватым блондином. Позднее мы выкладывали младенческие фотографии – мои и Келли – рядом, и трудно было разобраться, кто есть кто. Интересно, как такие вещи порой случаются при усыновлении. Лорри часто говорит, что нас благословили детьми, которые похожи на нас. Не то чтобы нам было так уж необходимо, чтобы дочери были на нас похожи, но хорошо, что это так. И еще это означало, что в последующие годы, если мы не хотели при первом же знакомстве рассказывать людям о том, что наши дочери – приемные, нам не обязательно было это делать.
Удочерение Келли шло сложнее, чем в случае Кейт. Существует много факторов, которые могут замедлять бюрократические механизмы – или даже привести к неудаче. Родным матерям трудно сделать свое решение окончательным. Им часто приходится испытывать давление со стороны родственников.
Нам с Лорри пришлось иметь дело с некоторыми из этих проблем, и мы мучились неопределенностью. Мы час за часом томились в ресторане под названием «Такси» неподалеку от больницы. Мы сначала пообедали, потом поужинали там, встревоженно ожидая, пока выправят необходимые документы. Время шло, и мы до смерти боялись, что какая-нибудь бюрократическая путаница приведет к очередным проблемам и не даст удочерению стать окончательным. В какой-то момент у меня состоялся очень напряженный разговор с администратором больницы, и я сказал ему, что следует лучше следить за своим документооборотом. Я был на взводе и, пожалуй, вел себя излишне настойчиво, но необходимо было сдвинуть дело с мертвой точки.
В тот день, когда мы привезли Келли домой, она ехала в детском креслице на заднем сиденье нашей машины. Двухлетняя Кейт выбежала из дома и озадаченно уставилась на малышку. Она думала, что Келли – это новая кукла, которую привезли ей в подарок. Вскоре ей предстояло понять, что это не так.
Там, в машине, мы с Лорри переглянулись, и я высказал мысль, которая вертелась у меня в голове:
– Вот теперь мы настоящая семья.
По мере развития нашего брака мы с Лорри прочно уверовали, что нам следует сосредоточиться на том, что у нас есть, а не на том, чего мы не имеем. В наших отношениях случались и серьезные штормы, но по многим позициям мы сейчас стали ближе, чем когда-либо прежде. И очень стараемся жить с таким подходом, который можно описать словом благодарность. С некоторых пор Лорри даже стала специалистом по фитнесу под открытым небом, помогая другим женщинам поддерживать физическую и эмоциональную форму. В рамках своей работы она, в частности, учит женщин умению принимать жизнь такой, какой та себя предлагает, и наслаждаться этой жизнью.
Мы с Лорри поклялись ценить друг друга, ценить двух наших дочерей, ценить каждый день. Нам не всегда удается выдержать этот позитивный подход. У нас по-прежнему случаются ссоры. Но нашей цели это не меняет.
Мы с Лорри поклялись ценить друг друга, ценить двух наших дочерей, ценить каждый день. Нам не всегда удается выдержать этот позитивный подход. У нас по-прежнему случаются ссоры. Но нашей цели это не меняет.
И поэтому – да, у меня стоял комок в горле, когда я смотрел, как наши дочери-подростки, держась за руки, идут вприпрыжку по той деревенской улочке возле озера Тахо. Да, это напомнило мне, сколько всего я упускаю, и на душе стало тяжело. Но это также напомнило мне о том, как нам повезло, что мы есть друг у друга, и еще о нашем долге – стараться счастливо жить вместе, жить с позиции благодарности.
VI. «Быстро, аккуратно, средне…»
Когда пассажиры, сидя в коммерческом авиалайнере, ожидают взлета, полагаю, большинство из них не слишком задумываются о том, каким образом пилоты, сидящие в кабине, получили свою работу. Пассажиров больше волнует вопрос, когда им придется выключить сотовые телефоны или можно ли воспользоваться туалетом до того, как будет закрыта дверь салона. Они размышляют о предстоящих пересадках на другие рейсы или о том, что им не повезло сидеть в среднем кресле. Они не думают о подготовке или опыте пилота. Я это понимаю.
Некоторые пассажиры, бывшие на борту рейса 1549 в Ла-Гуардии, говорили, что обратили внимание на мою седину, которую они приравняли к опытности. Но никто из них не интересовался моим резюме, послужным списком моих полетов или моим образованием. Да и с чего бы им это делать? Как и должно быть, они доверяли моей авиакомпании, US Airways, полагая, что она тщательно отобрала своих пилотов, опираясь на обязательные федеральные критерии.
И все же у каждого пилота есть очень личная история о том, как он (или она) пришел к пилотированию именно этого типа воздушного судна и занял место в кабине самолета конкретной авиакомпании. У всех нас были свои уникальные пути и истории карьеры, а потом мы проторили себе дорогу в гражданскую авиацию. Мы нечасто говорим обо всех предпринятых нами шагах, даже между собой, но всякий раз, пилотируя очередной рейс, мы берем с собой все то, чему научились за тысячи часов и миллионы налетанных миль.
Согласно отчетам Федерального управления гражданской авиации США, до середины 1990-х годов восемьдесят процентов пилотов, работавших в крупных авиакомпаниях США, проходили подготовку в военной авиации. Ныне только сорок процентов вновь принимаемых на работу пилотов имеют профессиональную военную подготовку. Остальные обучаются по гражданским учебным программам; есть около двухсот университетов, которые предлагают курс авиационной подготовки. Ветераны Второй мировой войны и войны в Корее – мои наставники в те времена, когда я начинал, – ушли на пенсию из гражданской авиации более двух десятилетий назад, по достижении 60-летнего возраста, который в ту пору был обязательным возрастным пределом. Да и пилотов – ветеранов вьетнамской войны – осталось не так уж много, несмотря на то что в 2007 году верхняя возрастная планка была поднята до шестидесяти пяти лет.
Что касается меня, то я благодарен, что пришел в гражданскую авиацию через военную. Я ценю дисциплину, привитую мне во время моей службы в ВВС, и многие часы углубленной подготовки, которые получил. В некоторых гражданских программах не всегда обучают пилотов с такой же строгой тщательностью.
За время военной службы меня столько раз испытывали во многих важных аспектах, что порой, оглядываясь назад, я не понимаю, как сумел через все это пройти! Как мне удалось добиться успеха там, где не выдержали другие? Как получалось завершать каждый полет благополучной посадкой самолета, когда другим, которых я знал и уважал, не удалось безопасно добраться до посадочной полосы и они погибли? Глядя на свое прошлое, я размышляю о точках пересечения подготовки и обстоятельств, и это помогает мне понять суть.
В моей военной карьере было немало таких важных этапов. Посвящение в воинскую жизнь началось весной 1969 года, когда я учился в выпускном классе школы и поехал на встречу с нашим конгрессменом, Рэем Робертсом, в его офис в фермерском городке Маккинни. На тот момент 56-летний Робертс был уважаемым демократическим лидером в Техасе. За шесть лет до этого в автомобильном кортеже президента Кеннеди в Далласе он ехал на четыре машины позади президентского лимузина, когда раздались выстрелы.
Я обратился к представителю нашего штата в конгрессе Робертсу, потому что хотел учиться в одной из военных академий. Для этого мне нужно было одобрение какого-нибудь конгрессмена. В некоторых избирательных округах именно покровительство конгрессменов определяло, какие молодые люди получат назначение в академию ВМФ в Аннаполисе, штат Мэриленд; в академию ВВС неподалеку от Колорадо Спрингс, штат Колорадо; в военную академию в Вест-Пойнте, штат Нью-Йорк; в мореходную академию торгового флота в Нью-Лондоне, штат Коннектикут.
Но представитель Робертс полагал, что его назначения должны основываться на достоинствах кандидатов. Поэтому он требовал, чтобы молодые люди вроде меня приезжали в его офис на собеседование с советом, в который входили отставные генералы и адмиралы, живущие в его округе.
После того как мы побывали на почте, сдали экзамен на государственную службу и довольно хорошо с ним справились, нас вызвали «на ковер» к этому специальному жюри военных «тяжеловесов» в кабинете конгрессмена. У собранной им комиссии было две задачи. Во-первых, определить, есть ли у претендента те качества, которые требуются, чтобы справиться с учебой в академии. Во-вторых, решить, какая академия лучше всего подходит претенденту. Поскольку мой папа не был знаком ни с кем из высокопоставленных лиц, я был благодарен за возможность получить назначение за личные качества. У меня появился шанс.
Собираясь на это собеседование, я нервничал и неуютно себя чувствовал в спортивном пиджаке и с галстуком, но при этом был приятно взволнован. Я жадно поглощал книги об армии и авиации с тех пор, как научился читать. Был внимателен. Так что считал себя готовым, когда меня, наконец, усадили перед этой комиссией из четырех высших офицеров и началась официальная 20-минутная процедура.
Отставной армейский генерал, похоже, любил лоббистские вопросы.
– Мистер Салленбергер, – проговорил он, – можете ли вы сказать мне, какой вид вооруженных сил США имеет самый большой воздушный флот?
Полагаю, большинство претендентов дали бы очевидный ответ: ВВС США. Но я знал, что это вопрос с подковыркой, и к тому же выучил свое домашнее задание. Я изучил спецификации каждого вида войск и того воздушного флота, который они использовали.
– Сэр, – ответил я, – если учитывать вертолеты, то наибольшими воздушными силами располагает армия США.
Отставной генерал улыбнулся. Я прошел первую пробу. По мере того как продолжалась наша беседа, он, похоже, загорелся мыслью направить меня в Вест-Пойнт. Но я в тот день был предельно откровенен. Я хотел летать на реактивных самолетах в ВМС или ВВС и в Вест-Пойнт поступать не стремился.
Как оказалось, представитель Робертс предложил рекомендацию в ВВС другому претенденту. Мне он дал направление в академию ВМФ. Судьбе было угодно, чтобы тот другой парень с рекомендацией в ВВС отказался ею воспользоваться, и поэтому я был передвинут на его место как «запасной игрок».
Мне было восемнадцать лет, и я ехал в Колорадо. Мне предстояло пройти полный курс первоклассного обучения. Взамен я согласился отплатить моей стране пятью годами службы как действующий офицер ВВС.
Я прибыл в академию ВВС 23 июня 1969 года, и для меня, парнишки из сельского Техаса, это был момент откровения – знакомство с другими кадетами, которые съехались сюда со всей страны. Да, некоторые из 1406 молодых людей с моего первого курса были богатыми мальчиками из элитных семей, которые попали в академию благодаря отцовским связям. В основном были сыновья военных офицеров, часть из них – из семей с давними военными традициями. Но когда все мы прошли через длинные очереди на бритье головы, возникло ощущение, что эти различия больше не имеют значения. Нас ждала одна и та же трудная дорога. Только 844 из 1406 прибывших в академию в тот день в конечном счете получили свои дипломы.
Нас приветствовали в академии в чудесное колорадское утро, когда в небе не было ни облачка. С того самого дня и поныне я очарован Западом. Видимость на сотни миль в любом направлении, и совсем рядом горы – совершенно ошеломительное зрелище для парня с равнин Северного Техаса.
Архитектурный комплекс академии производил мощное впечатление, в то время его здания были сравнительно новыми. Академия ВВС была окончательно достроена всего двенадцать лет назад; а первый ее выпуск состоялся в 1959 году. Я знал, что если сумею продержаться все четыре года, то мой выпуск придется на 1973 год и станет всего лишь пятнадцатым по счету выпуском этого учебного заведения. Первые женщины-кадеты появились в академии только в 1976 году, через три года после моего окончания.