– Все рассказал? – криво усмехнулся фон Клотц. – А теперь хватит болтать, поднимайте мою милую женушку и следите, чтобы снова не сбежала. Мне не терпится поскорее добраться до дома – у нас же сегодня первая брачная ночь!
Помощники глумливо загыгыкали, а Вике захотелось умереть.
Глава 36
Тоска. Глухая, беспросветная, как осенний туман. И такая же серая…
Первые дни после возвращения в дом фон Клотца были окрашены хоть какими-то красками, пусть и черными в основном, но тогда у Вики еще имелись чувства. Ненависть, гнев, ярость, отвращение, ужас, боль, отчаяние, снова боль, едкая щелочь унижения, отвращение, омерзение и снова боль…
Он бил ее за все, душка Фрицци. Насиловал и бил, не до полусмерти, а скорее так, чтобы поучить. И заставить понять, кто в доме хозяин. И сломать, сделав из пленницы послушную восковую куклу – лепи из нее, что хочешь.
Вику больше не выпускали из ее комнаты-камеры наверху. Дышать свежим воздухом она могла только через окно, еду и питье ей приносил фон Клотц, его подручные сюда не допускались – мало ли что взбредет в их пустые головы, и потом тест на ДНК покажет, что к единственному оставшемуся в живых потомку бабули Демидовой Фридрих фон Клотц не имеет никакого отношения!
И вся его затея, на которую ушло столько денег и сил, а главное – времени, покатится псу под хвост.
А самого Фрицци могут и снова в тюрьму отправить, куда ему совершенно не хочется.
Понятно, что Василий и Прохор, несмотря на скудость ума, все же понимают, чем грозит им покушение на собственность босса, но все же – гормоны, спермотоксикоз и все такое. Они ж тут торчат безвылазно вместе с боссом, а баб в хозяйстве нет. Вот и топчутся парнишки под окнами пленницы, надеясь увидеть ее голую.
Фридрих не раз их видел, когда «навещал» свою «женушку». Стоят, слюни пускают, пыхтят возбужденно.
Завидуют.
Вот только не знают, что завидовать особенно нечему. Если в первые дни Вика сопротивлялась, отбивалась и даже пыталась кусаться, что возбуждало немца еще сильнее, то теперь она лежит резиновой куклой, безучастно разглядывая потолок. И наслаждение превратилось в механические упражнения – пришел, завалил, попыхтел, ушел.
Быстрее бы она забеременела, что ли! А то даже бить скучно – она больше не плачет, и темно-карие глаза не полыхают больше гневом и яростью, они словно покрылись серым налетом, как старая плитка шоколада.
Правда, упорно продолжает говорить только на русском языке и, когда к ней обращаешься на немецком, молчит, делая вид, что не понимает.
Но поскольку разговаривать им особо не о чем, это не особо напрягает.
Разговаривать было действительно не о чем. И думать – тоже. Потому что думать – это или вспоминать, или надеяться, а ни того, ни другого Вике больше не хотелось.
Ей ничего больше не хотелось, и в первую очередь жить.
Все равно фон Клотц ее ликвидирует, как только она перестанет быть нужной. Он сам это говорил, причем не раз, наслаждаясь своей безграничной властью над пленницей.
«Сначала ты мне родишь ребенка, моя маленькая Викхен. Хотелось бы мальчика, но сойдет и девочка, главное, чтобы здоровый был, без отклонений. Если с ребенком что-то не так будет, утоплю в ведре, и начнем снова, пока не родишь здоровенького. Но надеюсь, что с первого раза все получится как надо, мне неохота торчать тут с тобой очень долго, скучно. Ну вот, а когда родишь, месяца три еще поживешь, потому что ребенку надо подрасти, окрепнуть для перелета в Германию. А ведь всем известно, что в первые месяцы жизни нет ничего полезнее для малыша, чем материнское молоко. Вот и будешь кормить нашего ребенка. Ну а потом… – В этом месте он обычно всегда делал паузу, жадно высматривая на лице пленницы следы страха. Не обнаружив ничего – откуда взяться эмоциям на восковой маске? – озлобленно продолжал: – А потом ты нам с ребенком больше не понадобишься, и мы оставим тебя здесь. В полное распоряжение Проши и Васи. Они могут делать с тобой все, что им в голову взбредет, и пока не надоест. Сколько ты проживешь после нашего отъезда, я не знаю. Зависит от твоего поведения и фантазии парней. Но в любом случае ты отсюда никогда не выйдешь. Живой не выйдешь. Если только вынесут тебя, чтобы в лесу закопать. Или зверью отдать тело, чтобы не возиться с лопатой. А мы с малышом, когда утрясем все формальности с твоей бабулей, найдем себе более подходящую маму, настоящую немку, которая поможет мне правильно воспитать подпорченного славянской кровью сына. Ну, или дочь. А сейчас давай, прижмись к плечу своего милого Фрицци и с улыбкой посмотри в объектив – бабушка должна видеть, как ты любила меня. С улыбкой, я сказал! Ну?!»
Он больше не бил ее по лицу и телу, в основном по ногам, но очень болезненно – под коленную чашечку, к примеру. Или с вывертом, до багровых уродливых кровоподтеков, щипал за бедра.
Потому что лицо и руки были видны на «семейных» фото, которые фон Клотц собирал для бабули в качестве доказательств, а тело – тело было инкубатором, в котором со временем станет вынашиваться наследник миллионов.
А ноги особой роли не играли, раздвигаться им синяки и ушибы не мешали. Гы-ы-ы…
И Вика улыбалась. И прижималась к плечу своего мучителя. И смотрела в объектив фотоаппарата тусклыми безучастными глазами. И вовсе не потому, что боялась очередного удара – боль перестала особо донимать ее, словно снизился болевой порог.
Просто ей было все равно. Хотелось только одного – чтобы фон Клотц поскорее ушел и оставил ее в покое.
И она снова могла лечь на кровать, свернуться клубочком и погрузиться в серый осенний туман…
Вика давно уже потеряла счет дням, проведенным в тюрьме фон Клотца. Ей казалось, что прошел год, но деревья за окном лишь слегка подкрасились песком и кровью.
Может, у Пушкина леса и оделись в «багрец и золото», но не у нее…
В принципе она могла бы разом избавиться от всего сама, не дожидаясь, пока ее убьют. И не будет больше ни насилия, ни предстоящего вынашивания ребенка насильника, ни страшной участи в лапах двух самцов, и мама с братом останутся живы, но…
Она не могла. Вернее, не смогла. Хотя попыталась утром, после «первой брачной ночи» с фон Клотцем, начатой им сразу после возвращения из леса. Грязный, потный, вонючий мужик ожесточенно насиловал ее раз за разом, вымещая свою злобу, утверждая свою власть…
И когда он ушел наконец, Вика с трудом поднялась и начала рвать на полосы измятую и испачканную немцем простыню. Потом сплела из них жгут, тонкий и прочный, и, подтащив стул, прицепила жгут к крюку люстры.
Сделала петлю, просунула в петлю голову и, зажмурившись, оттолкнула стул.
Вернее, собралась оттолкнуть. Но не смогла.
Что-то внутри ее не позволило.
Фон Клотц, обнаружив веревку, долго глумился над пленницей, посчитав это очередной попыткой побега: «Что, не пролезла сквозь решетку, дура?»
И кошмар продолжался…
А потом ей стало все равно. Пришел этот серый туман и растворил в себе все чувства.
На мгновение вынырнув из тумана, вспыхнули в памяти строчки стихотворения тети Ани, Анны Лощининой. И снова растаяли.
Очень правильные строчки.
Так гораздо лучше.
Скрипнула дверь, и в комнату вошел фон Клотц. Что, неужели опять?
Ладно, лишь бы побыстрее все кончилось.
Но разворачиваться навстречу хозяину жизни Вика не стала – ему надо, пусть и разворачивает клубок.
Странно, не спешит, встал возле кровати и пялится, задумчиво нахмурившись. Потом присел рядом и вкрадчиво поинтересовался:
– А когда у тебя были последние месячные?
Что?! Какое ему дело? Хотя… это же, собственно, и есть его дело. Но на вопросы, заданные на немецком, я не отвечаю.
Но фон Клотц не особо расстроился по этому поводу.
– Я вот уже четыре недели прихожу к тебе ежедневно и ничего такого не заметил, – протянул он. Затем схватил лежавшую к нему спиной Вику за плечи и грубо развернул ее к себе: – Когда?
– Я не понимаю, о чем ты, – глухо проговорила девушка на русском.
– А, ты продолжаешь упрямиться, – дернул щекой немец. – Ладно, выясним иначе, благо я запасся всем необходимым для такого случая.
Он поднялся и торопливо вышел, чтобы буквально через три минуты вернуться с аптечным тестом на беременность в руках.
– Вот. И сделай все сама, если не хочешь подвергнуться унизительной процедуре. Или ты опять ничего не понимаешь? Тогда я отведу тебя в туалет и…
Вика молча поднялась, забрала у мужчины тест и ушла в ванную комнату.
Глава 37
Снегопад за окном усилился, превратившись в настоящую метель. И скрыв за кружащейся пеленой лес, горы, небо – весь мир. Казалось, что в мире больше ничего и не осталось – только этот проклятый дом, зависший посреди вьюжной пустоты.
Он поднялся и торопливо вышел, чтобы буквально через три минуты вернуться с аптечным тестом на беременность в руках.
– Вот. И сделай все сама, если не хочешь подвергнуться унизительной процедуре. Или ты опять ничего не понимаешь? Тогда я отведу тебя в туалет и…
Вика молча поднялась, забрала у мужчины тест и ушла в ванную комнату.
Глава 37
Снегопад за окном усилился, превратившись в настоящую метель. И скрыв за кружащейся пеленой лес, горы, небо – весь мир. Казалось, что в мире больше ничего и не осталось – только этот проклятый дом, зависший посреди вьюжной пустоты.
Собственно, в ее мире ничего больше действительно не осталось. Вселенная сузилась до размеров огражденного забором клочка земли с комфортабельной тюрьмой посередине. А население планеты – до трех человек, одинаково отвратительных.
Хотя нет, не одинаково. Василий и Прохор были пока просто омерзительны, чисто визуально. Да и обоняние в их присутствии подвергалось шоковому удару – мыться ребятки не любили. Пару раз в месяц топили баню, вываливались оттуда красные и пьяные, на этом, в общем-то, гигиенические процедуры и заканчивались.
А вот от фон Клотца не воняло – он ежедневно принимал душ и брился, а после бритья слегка брызгал на щеки хорошей туалетной водой. И смотреть на него – если смотреть отстраненно – было приятно: высокий, подтянутый, отросшие светлые волосы тщательно причесаны и разделены косым пробором, правильные черты мужественного лица. Истинный ариец, в общем. Белокурая бестия.
Но у Вики один вид этого арийца вызывал тошноту. А прикосновение казалось ползущим по телу слизняком.
Фридрих фон Клотц, отец ее будущего ребенка, стал для девушки олицетворением всего самого мерзкого и гнусного в мире.
И его отпрыск (по-другому и не скажешь), что рос и развивался сейчас у нее в животе, казался личинкой монстра, сосущей из носителя жизнь. Эдакий «Чужой».
Во всяком случае, Вике казалось именно так. Три месяца, которые прошли с момента подтверждения ее беременности, стали настоящим кошмаром. Хотя врач (явно свой, прикормленный), привезенный фон Клотцем из города, определил, что на тот момент Вика уже носила в себе приблизительно четырехнедельный зародыш, а значит, забеременела она в один из первых дней кошмара.
И весь последующий был напрасным…
Но тогда она хотя бы физически чувствовала себя более-менее нормально.
Или ей это только казалось? Ее насиловали, били, унижали – о каком хорошем самочувствии можно говорить? Она просто не могла выделить из общего кошмара составную часть.
Но после того как фон Клотц узнал об успешном завершении своей миссии, жизнь пленницы в корне изменилась. Теперь это был драгоценный сосуд с будущим наследником огромного состояния, и сосуд хрупкий, требующий осторожного обращения – со здоровьем у девчонки и так не очень, худая вон какая!
Надо, короче, беречь и заботиться.
И кошмар превратился в довольно комфортное существование. Насилие прекратилось, избиения – тоже. И садистских описаний ближайших перспектив больше не было – если мать будет все время нервничать, то ребенок родится беспокойным и плаксивым. А оно фон Клотцу надо?
Оно фон Клотцу не надо. Ему нужен он. Или она. Крепенький, здоровенький, спокойненький, жизнерадостный ребенок.
И теперь жизнь Вики проходила по твердо установленному графику: сон не меньше десяти часов, полноценное пятиразовое питание с достаточным количеством фруктов и овощей, прием специальных витаминов для беременных, прогулки по двору не менее часа два раза в день, гимнастика для будущих мам – за поддержанием немецкого «орднунга» фон Клотц следил лично.
И никаких отговорок насчет плохого самочувствия слышать не хотел.
Он даже пошел на уступки – помнил насчет спокойствия инкубатора – и разговаривал теперь с Викой на русском языке, весьма усовершенствованном с момента их встречи в чешском замке. Лишь легкий акцент выдавал в нем иностранца, да и то непонятно было – то ли немец говорит, то ли житель прибалтийской страны, литовец, к примеру, или латыш.
Но на этом уступки и закончились. Дождь на улице, или ветер, или промозглая сырость, или снег – прогулку отменить не могло ничто. То же касалось и еды, и упражнений – проще было подчиниться и сделать, чем пытаться доказать, что не можешь. И даже если Вику рвало после первой же ложки пищи, фон Клотц терпеливо ждал, пока все закончится, и снова усаживал измученную девушку за стол.
А рвало ее часто. Ей вообще с каждым днем становилось все хуже и хуже, личинка росла и забирала все больше жизненных сил. Отекали ноги, руки, лицо, не было сил даже пошевелиться, но приходил мучитель и поднимал Вику силой. И буквально волок на улицу, или в столовую, или в тренажерный зал.
И то ли организм девушки все же смог перестроиться, то ли упрямство немца помогло, но к концу декабря токсикоз почти прекратился, перестали опухать ноги, ушла тошнота, и прогулки, упражнения даже начали приносить легкий оттенок удовольствия.
Но никаких теплых чувств к растущему внутри организму Вика по-прежнему не испытывала. Материнский инстинкт проигрывал ненависти к причине будущей гибели ее семьи. Этот ребенок, родившись, станет смертным приговором ее матери и брату, он – дитя насильника и садиста, он вырастет таким же, если не хуже. Как можно любить ТАКОЕ?!
Серый туман безвременья, в котором Вика находилась до момента установления беременности, постепенно растаял, сменившись поначалу вялой, еле живой от постоянного токсикоза, но теперь крепнувшей и растущей решимостью.
Решимостью любой ценой помешать гибели ее семьи. Если даже этой ценой станет собственная жизнь Вики. Но сделать это надо прежде, чем родится ребенок садиста, иначе ее смерть будет бессмысленной.
Вернее, и так запланированной фон Клотцем. Ей только удастся избежать мерзкого общества двух ублюдков и их забав.
Сейчас она смогла бы оттолкнуть стул, вот только возможности сделать это у Вики больше не было.
С тех пор как она стала инкубатором, фон Клотц не выпускал ее из виду ни на минуту. Он проштудировал немало литературы о беременности, в том числе и о психозах этого периода. Имевших место и в более комфортных условиях, когда будущая мама жила в окружении любящих родственников, что уж говорить о, мягко говоря, нестандартной данной ситуации!
Плюс непредсказуемый упертый характер этой славянки!
В общем, Вика теперь жила в апартаментах душки Фрицци, хорошо хоть не в одной постели с ним спать пришлось. Фридрих переселился на диван, уступив более комфортабельную кровать будущей матери.
Понятно, что в таких условиях сплести веревку из простыни было довольно проблематично.
Как и вскрыть себе вены.
О пуле в висок речи вообще не шло – все оружие теперь тщательно запиралось в специальный сейф.
Когда фон Клотц отлучался по делам в город, за Викой постоянно ходил по пятам один из ее будущих мучителей. Хорошо хоть, что и Прохор, и Васятка делали это молча, избавив девушку от глумливых бесед. Видимо, хозяин приказал им не разевать пасть до срока.
Правда, уезжал немец из дома редко, где-то раз в месяц. В основном за пополнением запасов провианта, в первую очередь свежих овощей и фруктов. И за транквилизаторами для себя.
О том, что фон Клотц употребляет психотропные препараты, Вика узнала совершенно случайно – немец тщательно скрывал это.
И произошло это буквально пару дней назад, во время подготовки дома к рождественским праздникам.
Пропустить Рождество мнивший себя хорошим лютеранином фон Клотц не мог, поэтому в дом была принесена чудесно пахнувшая хвоей пушистая ель, только что срубленная в лесу.
И теперь надо было придумать, чем украсить дерево – настоящих елочных игрушек в доме, естественно, не имелось.
Неожиданное развлечение увлекло всех, даже Вика на какое-то время забыла о том, где она находится и что с ней будет, вдохнув запах праздника.
Она сидела за столом в гостиной, старательно вырезая снежинки из бумаги, и едва успела сгрести свои поделки в сторону, спасая их от груды каких-то коробочек, принесенных Васяткой.
– И что это? – недовольно поморщилась она.
– Так это, – шмыгнул носом рыжий, – коробки.
– Вижу. Зачем ты их припер?
– На елку повесим.
– Это?! Упаковки от лекарств? Ты с ума сошел!
– А ты их фольгой оберни, я с кухни принесу, красиво будет!
– Ну, в принципе… – протянула Вика, вертя в руках одну из коробочек. – Может, что и получится. Тащи фольгу.
– Ага, щас!
И Васятка с топотом убежал.
А Вика все крутила в руках коробочку, пытаясь вспомнить: откуда она знает название этого препарата?
И уже когда заворачивала коробку в фольгу, вспомнила.
Во время учебы на юрфаке у них была судебная практика. И будущие юристы присутствовали на судебном процессе по делу об убийстве. Убийстве с помощью передозировки вот именно такого транквилизатора.