— Меня тут не любят, — сказала Рагна. — Понимают, что как только я покончу с мамашей, то и всех ее прихлебателей развешу на просушку. Поэтому здешняя стража скорее удавится, чем откроет мне ворота.
— Что же нам желать? — Окш понимал, что девчонка не жалуется, а затевает какую-то новую каверзу.
— Ты пойдешь вперед, а я пока спрячусь в какой-нибудь лощинке. Постарайся, чтобы тебя пустили внутрь. Пусть даже в качестве главного блюда для предстоящего обеда. Но особо с этим быдлом не церемонься. Не забывай, кто ты, а кто они.
— А если у меня не получится?
— Получится! Ты максар или дерьмо собачье? — накинулась на него Рагна. — Хватит за чужими спинами отсиживаться! Любой человек или мрызл против тебя то же самое, что волк против ягненка. Главное, заставь стражу открыть ворота. А там уж я подоспею.
Что-то неуверенно буркнув, Окш в одиночку направился к замку. Скоро он уловил на себе чужое внимание, но кто это был — стражник на башне или разбойник в засаде, так и осталось неясным. По звуку своих шагов Окш уже различал, где под ним сплошной камень, а где пустота.
Цепной мост, судя по всему, уже давным-давно не поднимался, зато окованные шипастым железом ворота были плотно закрыты. Если кто-то за ними и находился, то он или крепко спал, или вообще не имел мозгов — по крайней мере так казалось Окшу. Однако за зубцами нависающей над мостом башенки кто-то определенно скрывался и в данный момент во все глаза пялился на непрошеного гостя.
Этот взгляд и стал той путеводной нитью, по которой воля Окша проникла в сознание стражника.
До этого столь экзотическим способом ему приходилось общаться только с людьми — умными, глупыми, даже душевнобольными, но с людьми. Здесь же он словно вляпался в тягучую, неподатливую смолу. И что интересно — это было вовсе не сознание неразумной скотины, какие-то мыслишки там все же ворочались, но разобраться в них оказалось так же непросто, как прочесть каракули малограмотного пьяницы.
Похоже, в данный момент стражник мучительно соображал, кто это там топчется на мосту — бродяга, которого можно и камнем шугануть, или кто-то, явившийся по делу.
Чтобы заставить стражника спуститься к воротам, Окшу сначала надо было понять, кого он больше всего хотел бы видеть сейчас. Странствующего торговца съестным? Нет, стражник сыт, а еды в замке предостаточно. Винокура с бочонком на плече? Тоже мимо. Стражник никогда не пробовал спиртного и не видит в нем никакого проку. Сочную женщину не очень строгих правил? Это уже ближе. Но не женщину. Свою самку. Да еще в течке.
Зрение Окша вновь раздвоилось, и сейчас он видел весь окружающий мир и себя самого глазами стражника — черная, опостылевшая взору равнина, глубокий пересохший ров, узкий подъемный мост с единственной чудом сохранившейся ржавой цепью… А вот и она, желанная, влекущая, с призывными рубиновыми глазами, с вывалившимся от страсти языком, с нежной шерстью на животе и ляжках, с разбухшим, как бы воспаленным устьем влагалища, верным признаком урочной поры…
Нравлюсь я тебе? Хочешь ты меня? Тогда спускайся скорее, пока другой самец не опередил тебя… Что-то не так? Чего-то не хватает? Ах, тебе нужен мой запах! Терпкий запах загулявшей самки! Будет сейчас и запах, его мы тоже извлечем из твоего окончательно съехавшего сознания.
Ухая и повизгивая от вожделения, стражник бросился по винтовой лестнице вниз. Звякнула брошенная оземь алебарда, а затем, покидая гнезда, заскрипели тяжелые засовы. Стражник был от природы нечеловечески силен, похоть делала его еще сильнее, но очень уж массивными были створки ворот (здесь бы и полдюжины обычных людей не справились), а потому щель между ними увеличивалась нестерпимо медленно.
Делать нечего — пришлось помогать доведенному до исступления стражнику. Не выдержав совместных усилий, ворота распахнулись, и перед Окшем во всем своем уродстве предстал тот, кто так стремился совокупиться с ним, вернее с фантомом, созданным ухищрениями его воли и фантазии.
Скорее всего стражник не внушал симпатии даже в своем первоначальном облике, а тут еще максары постарались усугубить все то, что вызывает ужас и отвращение: вместо рук — что-то среднее между клешнями и лапами, вместо зубов настоящие пилы, наверное, мешающие нормально питаться, вместо кожи — толстенная шкура, покрытая костяными шипами. Воняло от него соответственно — сразу и старым козлом, и шакальей отрыжкой.
Окш ощутил такое отвращение, что инстинктивно оттолкнул стражника от себя — не руками, естественно, а силой воли. Толчок этот оказался так силен, что в сознании страшилища все рассыпалось вдребезги, перемешалось и замутилось. Похоть и все сопутствующие ей более-менее нормальные чувства исчезли. Осталась только накрепко вбитая в башку преданность хозяину и установка на самопожертвование.
Злобно оскалившись, стражник стал медленно отступать, пока не нашарил брошенную алебарду. Его недавние сластолюбивые грезы рассеялись, и сейчас он видел перед собой только врага. Окш еще толком и не сообразил, как ему поступить в этой ситуации — убегать или драться, — а Рагна уже решительно отстранила его.
— Ты на кого, гад, замахиваешься? — сказала она негромко. — А ну, отдай.
Стражник, раздираемый самыми противоречивыми чувствами, что-то униженно залепетал и протянул девчонке свое увесистое оружие, способное с одинаковым успехом и разрубать врага пополам, и выпускать ему кишки.
Рагна уперла древко алебарды в стену и тем же не допускающим возражения тоном произнесла:
— Понял, что я от тебя хочу? Тогда действуй. Быстрее.
Стражник пружинисто присел, набираясь сил для броска, а затем ринулся вперед, прямо на алебарду. Напор был таким энергичным, что в грудь ему вонзилось не только лезвие копья, но и верхняя лопасть топора. Однако Рагне этого показалось мало, и она заставила стражника повторить аналогичный трюк еще несколько раз, пока железо и осколки ребер не выперли У того из спины.
— Начал ты неплохо, — сказала она затем Окшу. — Но любое дело нужно доводить до конца. Такие мрызлы самые упрямые. Их делают из диких существ, живущих в горных лесах на краю света. Ради хозяина они готовы на все. Я предстала перед ним в облике мамаши. Сам понимаешь, что он счел такую смерть за честь для себя.
— Я все прекрасно понял и без твоих объяснений, — буркнул Окш, брезгливо стряхивая с одежды капли чужой крови. — Перед тем, как броситься на алебарду, он еще успел удивиться, почему это хозяйка прибыла пешком, а не верхом, как обычно, и тогда ты придала мне облик коня.
— У тебя прекрасные способности. — Девчонка перешагнула через корчившегося в агонии стражника и, не оборачиваясь, приказала: — Запри ворота. Сейчас мы здесь хозяева.
Население замка, объятое ужасом, уже высыпало во двор. Были тут и не успевшие вооружиться суровые воины, и изнеженные франты, и смазливые молодцы, самой природой предназначенные для любовных утех, и придворные дамы самой разной комплекции, по большей части облаченные в ночные рубашки, и прислуга всех званий, начиная от звероватых на вид конюхов и кончая вышколенными дворецкими.
Многие при виде Рагны пытались шмыгнуть в какое-нибудь укромное местечко, но могучая воля максара очертила посреди двора круг, покинуть который человек был не в состоянии.
— Как поживаете? — мрачно осведомилась Рагна и, не дожидаясь ответа, продолжала: — Не рады разве меня видеть? Наверное, и о существовании моем забыть успели? На колени, быдло! И даже глаз на меня поднимать не смейте!
Все, как подкошенные, рухнули на камни вниз лицом. Живая курица, вырвавшаяся из рук повара, с истеричным кудахтаньем бросилась в дальний угол двора. Наиболее слабодушные из слуг от испуга пускали ветры.
— Давай лучше делом займемся, — тихо сказал Окш. — А то, как я погляжу, ты на расправу настроилась.
— Ты в чужие дела не лезь, — отрезала Рагна, подбирая оброненную кем-то из конюхов плеть. — Холопов надо учить. Тут, между прочим, есть такие, которые по маменькиному наущению плевали мне в лицо. Разве максар это простит?
— Ладно, поступай как знаешь. — Окш с досадой махнул рукой. Он уже успел убедиться, что спорить с упрямой девчонкой бесполезно.
А та уже расхаживала среди распростертых на камнях слуг, не забывая отвешивать направо и налево удары плетью.
— Службу вы нашли себе завидную, — говорила она при этом. — Поразъедались. Спите допоздна, вином от вас разит. Поворовываете, наверное. А ведь здесь, между прочим, все мое. Надеетесь, что мамаша будет вечно жить? Как бы не так! Если она от распутства не подохнет и на войне с Карглаком не загнется, я ее скоро сама в могилу загоню. Вот тогда будет вам настоящий суд. За каждую украденную монетку, за каждую бочку вина, за каждый глоток воздуха спрошу. Подать сюда ключи от подвалов!
Никто на приказ Рагны не отреагировал, и тогда она за волосы вздернула на ноги дебелого, роскошно одетого мужчину, на чьем лице отпечатались узоры брусчатки, которой был вымощен двор.
Никто на приказ Рагны не отреагировал, и тогда она за волосы вздернула на ноги дебелого, роскошно одетого мужчину, на чьем лице отпечатались узоры брусчатки, которой был вымощен двор.
— Пощадите! — заверещал тот срывающимся на. визг голосом. — Нет ключей! Их ваша матушка с собой изволила взять! Не доверяет мне!
— Что же это такое случилось? — Рагна состроила удивленную гримасу. — То доверяла, то вдруг перестала.
— Не знаю, несравненная! — продолжал оправдываться толстяк. — Лично сама все подвалы заперла в походный мешок ключи сложила. Только один доставила. От темницы.
— А кто там сейчас?
— Никого; несравненная! Были кое-какие зловредные людишки, да померли от лихорадки. — Голодом, наверное, уморил, крыса алчная. — Рагна отшвырнула ключника от себя, однако знаком не позволила ему вновь рухнуть ниц. — Ну да ладно… Слушай мою волю. И вы все, сброд вонючий, тоже слушайте. Прямо отсюда ступайте в темницу и сидите там тихо. Если вы меня больше ничем не огорчите, может, и на волю вернетесь… А ты, — обратилась она к ключнику, — запрешь их хорошенько и на страже станешь. Если что, я с тебя первого спрошу. Понял?
— Понял, несравненная! — с готовностью отрапортовал тот. — Кормить их прикажешь или голодом уморить?
— Обойдутся, — с презрением обронила девчонка. — Я к вам ненадолго заглянула… За такой срок они и жира не растрясут. Но бочку воды все же поставь.
— Будет исполнено, несравненная! — С проворством, удивительным для его комплекции, Ключник грохнулся Рагне под ноги и тут же как ванька-встанька вернулся в прежнее положение.
— Только особо не торопись, — она покосилась на лежавших вповалку слуг. — Конюхи, сюда!
Некоторое время Рагна внимательно изучала кучку странно одетых и странно причесанных молодцов (тела их прикрывали жесткие, невыделанные шкуры, а головы — пышная поросль волос, где шевелюра, усы и борода составляли единое целое). Пахло от них конским потом и навозом. Под взглядом белобрысой пигалицы эти здоровяки начинали трястись и заикаться.
Наконец Рагна остановила свой выбор на том из конюхов, чью буйную шевелюру время уже изукрасило серебряными нитями.
— Приготовь трех самых лучших лошадей, — приказала она. — Двух верховых и одну вьючную. Давай им вдоволь зерна, но не перекармливай. Оседлай, но подпруги не затягивай. Кроме меня, никого к конюшне не подпускай. Иди.
Конюх выдавил из себя какой-то звук, более похожий на лошадиный храп, чем на человеческую речь, и на полусогнутых ногах побежал в ту же сторону, куда успела скрыться чудом спасшаяся из-под ножа курица.
— Ты так крепко запечатала ему мозги, что он будет выполнять твою волю до конца своих дней, — сказал Окш, глядя вслед конюху.
— Ничего, — возразила Рагна, оглядываясь по сторонам. — Мамаша распечатает, когда вернется.
Ни одной живой души уже не было во дворе, только повсюду валялись оброненные хозяевами вещи: кухонная утварь, клубки шерсти, расчески, ночные колпаки, домашние туфли и драгоценные четки.
— Это будет больно? — спросил Окш, вдруг осознавший, что именно его ждет в самое ближайшее время.
— Очень больно! — с садистской ухмылкой ответила девчонка. — Нестерпимо больно! Больно-больно-больно! Я буду кромсать твою плоть ножами, крючьями, щипцами, иглами. Если не сможешь терпеть, научись усмирять боль. '
— Честно сказать, я всегда боялся боли, — признался Окш.
— Это меня не касается. — Глаза Рагны были опущены долу, но вся она дергалась из стороны в сторону, словно ищейка, старающаяся уловить уже почти неуловимый запах дичи. — Ты думаешь, я загнала в темницу всю эту погань? Где уж там! Кое-кто успел спрятаться… Причем те, кого я больше всех ненавижу. Затаились сейчас, как змеи в норах. Конечно, надо было бы их всех вытащить на свет белый, да времени жалко… И самая подлая тварь спаслась… Последний любовник моей мамочки. Хоть и человек, но в разврате никакому максару не уступит. Если бы ты только видел, что они с соизволения мамаши вытворяли при мне… Вдвоем, втроем, вдесятером… С маленькими детьми, с животными, с мертвецами. Хотели и меня совратить, да не вышло. С тех пор я поклялась, что не буду принадлежать никому. Ни зверю, ни женщине, ни мужчине… Особенно мужчине…
— Я просто повторю твои недавние слова, — сказал Окш. — Это меня не касается.
— Как ты смеешь разговаривать со мной таким тоном? — взорвалась вдруг она. — Бродяга безродный! Грязь дорожная! Разве ты ровня мне?
— Знаешь, иногда я начинаю жалеть, что связался с тобой, — поморщился Окш. — Ничего удивительного, что вы с матерью так возненавидели друг друга.
Он ждал от девчонки самой дикой выходки, но та хмуро молчала, а потом через силу выдавила из себя:
— Не обижайся… На меня иногда находит… Трудное детство, сам понимаешь…
— Понимаю. Будем надеяться, к старости ты исправишься.
— Я вот о чем думаю, — уже совсем другим тоном продолжала Рагна. — Как нам в подземелье проникнуть? Ключей-то нет, а замки такие, что и кувалдой не собьешь.
— Это уж моя забота, — заверил ее Окш. — Нет механизма проще, чем замок. Если, конечно, под рукой имеется что-нибудь острое.
— Кинжал подойдет?
— Великоват немного. А вот это в самый раз, — он наклонился и поднял клубок шерсти, из которого торчали две длинные стальные спицы. — Теперь веди меня в свои подземелья…
…Место было страшное, холодное, вонючее, темное. С низкого сводчатого потолка капало, по осклизлым, покрытым плесенью стенам текло. Даже когда Рагна зажгла все факелы, веерами торчавшие по обе стороны дверного проема, мрак не рассеялся, а лишь слегка расступился. Время от времени из этого мрака донсщ сились шорохи и попискиванье каких-то тварей.
— Крысы? — поинтересовался Окш.
— Не совсем… — Рагна поежилась от холода. — Тебе, должно быть, известно, как жестянщики представляют себе ад?
— Приходилось слышать.
— Этот подземный мирок, на пороге которого ты сейчас стоишь, можно сравнить только с адом. Тот, кто попадает сюда по доброй воле или насильно, проходит через мучения, скорбь и отчаяние. Те, кому повезло чуть больше, возвращаются в мир живых перевоплощенными, хотя и с клеймом раба в душе. Другие остаются здесь навсегда…
Она сорвала со стены один из факелов и швырнула его во мрак. Пламя, подпитанное встречным потоком воздуха, вспыхнуло поярче и на мгновение осветило какие-то железные рамы, похожие на пыточные станки. Все они были снабжены не только ручными и ножными кандалами, но и обручами для фиксации головы. Некоторые рамы были пусты, а на некоторых все еще висели человеческие тела — обезглавленные, выпотрошенные, расчлененные…
— Да это бойня, а не лазарет! — невольно вырвалось у Окша. — Хоть бы трупы убирали…
— Успокойся. Здесь нет ничего лишнего, — продолжала Рагна. — Для того чтобы сделать хорошего мрызла, одного человека не хватит. Бывает, что и двух мало. То, что ты видел, это не трупы, а строительный материал. Рано или поздно все эти руки, ноги, сердца, мозги и шкуры пойдут в дело. Специальные вещества, которыми они пропитаны, мешают гниению. А всякие никуда не годные остатки служат пищей для тех, кто сейчас копошится в темноте… Это постоянные обитатели таких вот подземелий, мелкие бесы, выполняющие за максаров всю черную работу. В твоей руке, например, сотни сосудов разной толщины, а нервов еще больше. Не стану же я их все сшивать сама… А переполошились они, наверное, потому, что давно не пробовали ничего свеженького.
— Прогони их прочь, — попросил Окш. — Я терпеть не могу всякую нечисть, скрывающуюся по темным закоулкам.
— Я бы рада, но без них не обойдешься, — вздохнула Рагна. — Сама я здесь еще плохо ориентируюсь.
Словно повинуясь ее безмолвному приказу, из мрака выскочила облезлая тварь — полусобака, полуобезьяна — и сунула Рагне медный таз, полный разного рода колющих и режущих орудий (особенно выделялась короткая, но широкая пила с мелкими зубьями). По Окшу скользнул одновременно испуганный и алчный взгляд ее круглых фосфоресцирующих глаз.
— Знаешь, на кого похожа эта мразь? На сказочных, лемуров, — сказал он, сдерживая отвращение. — Жестянщики верят, что так выглядят души злых людей, брошенных без погребения. Видеть их во сне, а тем более наяву — плохая примета.
Для нас сейчас все приметы плохие. — Рагна Приняла от очередного лемура хитроумное устройство, состоящее из целой системы линз и зеркал, которое тут же напялила себе на голову. — В этом доме даже воздух пропитан бедой. Служение злу доставляет массу удовольствий, это верно, но всему есть свой предел… Моя мамаша этот предел преступила так давно, что уже и не верится, что когда-то она была рождена женщиной, а не дьяволом. С тех пор зло пропитало эти камни. Накопилось, как грязь и сажа… У меня сейчас такое ощущение, что эта зараза проникает и в нас с тобой.