Может быть, на него влияла пошлая обстановка, среди которой происходили эти свидания? Гостиная купца Бутягина с неуклюжей мебелью, обитой волосяной материей, стены, выкрашенные в розовую краску, безобразные лубочные картинки и вечный запах постного масла, господствовавший здесь, раздражали его нервы. Марфинька так проигрывала в этой обстановке, что ему здесь даже и целовать ее не хотелось, и подсматривавшие в щелку хозяева дивились сдержанности воротыновского барина с невестой.
XIII
После венчания Александр Васильевич никого не пригласил к себе в гости, и, пока Марфинька со слезами прощалась со своими друзьями, он вышел на паперть и, пощелкивая по воздуху хлыстом, с напряженным вниманием смотрел на тучи, сгущавшие еще чернее наступавшую ночь.
— Кончили ваши нежности? — сердито спросил он, когда новобрачная вышла из церкви, а затем, не дожидаясь ответа, вскочил в тарантас, пригнулся к жене, охватил ее обеими руками, приподнял, как перышко, посадил с собой и, порывистым движением спустив верх у поднятого кузова, закричал: — Трогай!
Тройка помчалась, гремя бубенчиками и колокольчиком.
Долго ехали новобрачные молча. По временам Воротынцев оглядывался на свою спутницу, бесясь на темноту, мешавшую ему различать черты ее лица. Только тогда, когда молния прорезывала мрак, перед ним мелькало на мгновение бледное, взволнованное личико с остановившимся, точно от испуга, взглядом. Наконец он отыскал руку жены и, сжимая холодные и дрожащие пальчики, спросил:
— Что с вами?
— Я боюсь, — чистосердечно ответила Марфинька.
— Вы боитесь? — холоднее прежнего повторил он и, выпустив ее руку, прибавил с иронией: — Чего же вам теперь бояться? Я на вас женился.
И он засмеялся сухим, коротким смехом, от которого у нее мороз пробежал по телу.
Воротынцеву и раньше часто приходило в голову, что, может быть, Марфинька далеко не так наивна, как он воображает, и что она с Федосьей Ивановной была в заговоре, чтобы заставить его жениться; а теперь, после того как венчание состоялось, это подозрение все глубже и глубже врастало ему в душу.
Припоминались случаи, как нельзя лучше подтверждавшие это предположение. Их первая встреча, когда он увидал Марфиньку спящей перед открытым окном и долго мог любоваться ею, как картиной, прежде чем она открыла глаза. Потом этот обморок в беседке, так кстати, когда он уже терял сознание от страсти и никакое сопротивление с ее стороны не могло спасти ее. И наконец, ее бегство в город, к людям, которые имели полнейшую возможность охранить ее от его преследования и которым покойная Марфа Григорьевна завещала все ее интересы и отдала на хранение ее состояние. Как кстати тут и Митенька подвернулся со своей тележкой и парой сытеньких, добрых лошадок, и сколько этот юродивый выказал при этом удобном случае хитрости, ловкости и скрытности! Хорош юродивый, нечего сказать! Все это очень похоже на заранее обдуманную и приготовленную интригу.
Но если это так, то, значит, он, как дурак, попался на удочку, закинутую ему этой деревенской ingénue? Надо это узнать, надо заставить ее сознаться, а потом… Ну, там видно будет. Во второй раз ей во всяком случае не удастся провести его, о, нет! Она — теперь торжествует, но он заставит ее дорого поплатиться за это минутное торжество.
И Воротынцев машинально повторил вслух фразу, вертевшуюся у него на уме:
— Vous avez voulu le mariage, vous voilà mariée [19].
Марфинька ничего не возражала на это.
Да и что сказала бы она мужу? Смысл его слов ей был непонятен, а тон, которым они были произнесены, приводил ее в тоскливое недоумение. И на упрек похоже, и на насмешку. Чем она это заслужила? Разве она от него требовала чего-нибудь? Разве она смела требовать?
Когда Воротынцев заявил ей, что хочет жениться на ней, она в первую минуту больше испугалась, чем обрадовалась, — такой он был странный и надменный, произнося, это решение. Никогда не видела она его таким в Воротыновке. Но потом, когда все стали поздравлять ее и превозносить великодушие и благородство чувств воротыновского барина, сознаваясь, что ничего подобного нельзя было ждать от него, Марфинька успокоилась и стала утешать себя мыслью, что, значит, он любит ее, если берет ее на всю жизнь и дает ей свое имя. Какого еще надо доказательства?
Это и он сам сказал ей, когда, недоумевая перед молчаливостью и насмешливым взглядом, которым он пронизывал ее с тех пор, как сделался ее женихом, Марфинька решилась робко спросить у него, любит ли он ее.
— Mais piesque je vous épouse? [20] — ответил он.
Смерть Федосьи Ивановны, по его приказанию, от нее скрыли.
Его и у Бутягиных никто не смел ослушаться. Сын вольноотпущенного Алексеича слишком хорошо знал, какую силу и власть имеет в губернии такой богатый и знатный помещик, каким был воротыновский молодой барин, чтобы без особенной надобности подвергаться его гневу.
То, что Федосья Ивановна не навещает ее и не спешит поздравить, Марфинька приписывала ее недоверию и враждебности к Александру Васильевичу. Старуха никогда не любила его, и ей неприятно, что Марфинька будет его женой. Она боится, что барышня не сумеет угодить ему и будет с ним несчастлива. Она и раньше, когда он казался Марфиньке добрым и простым, уверяла, что он жесток и мстителен, а уж потом, после сцены в беседке, уговаривая ее навсегда покинуть Воротыновку и забыть про него, позволила себе высказаться про барина в таких выражениях, что ей, верно, теперь и стыдно, и боязно.
Она, может быть, думает, что барышня ее выдаст. Надо скорее успокоить ее относительно этого. Никого Марфинька не выдаст, никому не сделает зла. Ей самой так нужны любовь, поддержка, совет и утешение. Вот она и замужем, а между тем никогда еще не было ей так холодно и жутко, никогда не сознавала она так ясно своей слабости, беспомощности и одиночества, как теперь.
Приехали. Люди, выбежавшие навстречу, в первую минуту ничего не поняли, кроме того, что барин привез барышню. Этому никто не удивился, все этого ждали; ведь ни для кого не было тайной, что он ездил в город, чтобы видеться с нею.
И, как часто бывает в подобных случаях, вся тяжесть ответственности за содеянное преступление обрушивалась не на виновника его, а на ту, что была невольной причиной этого преступления. Не будь барышни, не из чего было бы гневаться на Федосью Ивановну, значит, барышня виновата.
И всем как будто легче стало на душе, когда увидели, что барин вышел из тарантаса, не оборачиваясь к своей спутнице, и, точно ее тут и нет совсем, заговорил с управителем про хозяйство. Только в парадных сенях со статуями, белевшими в нишах при свете фонаря, которым светили господам, встретив вопросительно-покорный взгляд жены, Воротынцев приказал ей идти в ее комнату и тогда только поднялся вслед за нею, чтобы пройти на свою половину, когда она скрылась у него из виду.
На верхней площадке, со свечой в руке, ждала молодую барыню одна только Малашка.
Со смертью Федосьи Ивановны в доме воцарилась такая паника, что все должности перепутались. Никто не знал, за что приняться и чем быть. Само собою как-то сделалось, что Малашка за старшую стала. К ней приходили сначала за советами, а потом за приказаниями. Действовать по ее повелениям было все-таки не так боязно, как на свой страх. Она и от природы ловкостью да умом обижена не была, и от тетки-покойницы многому научилась, а главное — ей всегда было известно через Мишку, в каком настроении барин и чем ему можно, более или менее, потрафить. Вот и сегодня Мишка уже успел ей раньше всех шепнуть, что господа обвенчались в Гнезде, и это известие усилило в Малашке злобу против Марфиньки за тетку.
«Очень нужно было несчастной старухе вмешиваться в дела барина с барышней! Они — господа и всегда сумеют устроиться в свое удовольствие. Вот она теперь из незаконнорожденной мещанки барыней сделалась, а тетенька-то бедная! — думала Малашка, холодно целуя протянутую ей руку. — И Бог ее знает, какой она себя теперь проявит! Барышней добра была, а теперь, поди чай, заодно с супругом начнет народ тиранить. Надо на всякий случай не очень-то с ней распоясываться; не прежнее время, когда вместе шутки шутили да песни пели, нет».
Они входили в бывшую комнатку Марфиньки. Все тут было по-прежнему, только пыли пропасть налетело да мебель была беспорядочно сдвинута. В вазе торчал увядший букет.
Эти поблекшие цветы произвели на Марфиньку неприятное впечатление.
— Даже цветочков здесь без меня не переменили, — заметила она, задумчивым взглядом обводя комнату.
— Нам, сударыня, неизвестно было, когда ваша милость изволит пожаловать, — с преувеличенною почтительностью ответила Малашка.
— Да разве я тебя упрекаю? Что с тобой? Ты мне как будто не рада?
В том настроении, в котором находилась Марфинька, тон и выражение лица Малашки не могли не произвести на нее удручающего впечатления.
В том настроении, в котором находилась Марфинька, тон и выражение лица Малашки не могли не произвести на нее удручающего впечатления.
— Не до радости мне, сударыня! Изволите, чай, знать, за кого мне тетенька-то Федосья Ивановна была — за мать за родную, сиротой горемычной я выросла бы без нее.
Голос Малашки порвался в громких рыданиях. Марфинька испугалась.
— Голубушка моя! Да что случилось-то? Где Федосья Ивановна? Нездорова, что ли? Веди меня к ней, я хочу ее видеть.
— На кладбище она, сударыня, вот где, — угрюмо ответила Малашка, не переставая всхлипывать и отстраняясь от Марфиньки, которая хотела обнять ее.
У Марфиньки руки опустились от горестного изумления.
— На кладбище? Умерла? Господи, Господи, да что же это такое! Но когда же она умерла? И почему мне этого до сих пор не сказали?
Малашка, насупившись, молчала.
— Чем она умерла? Больна была? Долго? — продолжала со слезами допрашивать Марфинька.
— Не спрашивайте, сударыня, говорить об этом запрещено у нас, — глухо ответила Малашка, не поднимая на нее глаз.
— Кто запретил?
— Барин, кому же больше! — И, отерев глаза, Малашка спросила не терпящим дальнейших расспросов тоном: — Какой пудермантель прикажете подать — с вышивками или с кружевами? — А после того, как раздела барыню и приготовила все, что нужно на ночь, так угрюмо спросила: — Я вам больше не нужна, сударыня? — что Марфинька поспешила ее отпустить.
Малашка торопилась в людскую, где дворня расспрашивала кучера, возившего барина в Гнездо, и ахала при каждом его слове.
Вот так свадьба! Без посаженых, без шаферов! Венцы дьячок с Мишкой над господами держали. Барышню еще в городе Петр Захарович с женой образом благословили, а барин, даже не перекрестив лба, поскакал венчаться.
Слушая эти рассказы, присутствующие выражали сомнение в том, чтобы такой брак мог считаться действительным. Барин побаловаться захотел. Господа разве так венчаются когда-нибудь? Это даже в простонародье не делается.
Наконец в первом часу утра, когда весь дом спал и нельзя было опасаться встретить кого бы то ни было в больших парадных комнатах второго этажа, Александр Васильевич отправился к молодой жене.
Подойдя к двери, у которой у него произошло столкновение с Федосьей Ивановной три недели тому назад, он вспомнил, какими чувствами у него тогда волновалась душа, и улыбнулся. К его страсти к этой девочке какая-то благоговейная нежность примешивалась; он так боялся испугать ее и огорчить, что ушел, даже не взглянув на нее. Теперь от этой нежности не оставалось и следа. Не жалко ее было ни крошечки. Одного только хотелось — унизить ее, доказать, что она ничего не выиграла, сделавшись его женой.
Дверь не была заложена изнутри, тем не менее, прежде чем отворить ее, Воротынцев поскреб по ней ногтем.
— Войдите, — послышался изнутри робкий, дрожавший от волнения и страха голос.
Наконец-то!
Дорого заплатил он, чтобы услышать это слово!.. Так дорого, что если бы который-нибудь из его петербургских приятелей, даже в пьяном виде, сделал то, что он сделал, Александр Васильевич назвал бы его дураком и почувствовал бы к нему глубочайшее презрение. Ведь Марфинька была в его власти, от него зависело воспользоваться ею без всяких жертв.
XIV
Наступила осень.
Марфинька жила в Воротыновке все в том же неопределенном положении.
Прошло то время, когда все здесь старались наперерыв угождать ей, баловать ее и жалеть по завету покойной старой барыни. Теперь, хотя и было известно, что барин обвенчан с нею, но так как считать ее за барыню от него никому указаний не было, а старался он, напротив того, при каждом удобном случае подчеркнуть свое пренебрежение к ней, каждый норовил держаться от нее подальше, чтобы, упаси Бог, под ответ из-за нее не попасть. Ведь то, что через нее над Федосьей Ивановной стряслось, у всех свежо было в памяти. Давно ли хоронили старушку и толпа родных с Малашкой во главе вопила над ее могилой!
С кончиной домоправительницы кончилась и вся прежняя жизнь в воротыновской усадьбе. Завелись во всем новые порядки и пошли в ход новые людишки. Такие, которым при Федосье Ивановне дальше, чем в сени нижнего этажа ходу не было, теперь свободно расхаживали и распоряжались в барских хоромах в звании буфетчиков, экономок, лакеев.
Из прежних все еще держались на своих местах только Малашка с Мишкой. Первая сохранила свой пост благодаря отчаянной смелости да красивым черным глазам, на которые, как казалось управителю, барин стал заглядываться с особенным удовольствием. Что же касается Мишки, то заменить его было еще труднее; барин привык к нему, и никто, даже сам Николай, не знал так хорошо всех его привычек, как он. Да и вообще неудобно было бы поступать с Мишкой так, как с первым встречным: ведь венец-то над барином он держал.
Венец! День ото дня усиливалось здесь во всех умах сомнение в том, взаправду ли женился барин на барышне и считать ли ее законной супругой.
Даже свидетелям обряда, Мишке да кучеру (этот последний, бросив на минутку лошадей, видел из окошка, выходящего на кладбище, как поп водил барина с барышней вокруг аналоя), теперь все это казалось вроде какой-то шутки — так странно повел себя барин с молодой женой.
Прежде, когда она еще была в барышнях, он без нее и за стол не садился, и гулять никуда не ходил, а теперь ночи только проводил у нее в комнате, днем же ее и не видно было. Даже к окну она не подходила, чтобы никому на глаза не попадаться. Совсем затворницей зажила Марфинька в восточной башне.
Потайной ход из нее барин приказал заделать.
— Чтобы опять не сбежала, — толковали между собою дворовые.
— Куда же ей от законного супруга бежать? Он ее везде достанет.
— Везде, везде, что и говорить!
Все чаще и чаще уезжал барин из дома то на охоту, то в уездный город, где он со всеми перезнакомился, а с наступлением дурной погоды стал и к себе зазывать гостей. Не сиделось ему одному в старом доме, а читать или разговаривать с Марфинькой ему как будто даже и в голову не приходило; только ночью и вспоминал он о ней.
Как прознали в уезде, что у воротыновского барина всего вволю — и еды всякой, и питья, и девок красивых в дворне и в ковровой пропасть, и что сам он и выпить любит, и в картишки не прочь перекинуться — со всех сторон стали наезжать сюда гости, так что порой в просторном барском доме от толпы развратных прихлебателей становилось тесно.
В такие дни Александр Васильевич являлся к Марфиньке иногда в таком виде, что при одном взгляде на него она бледнела от ужаса.
И все-таки она страстно, безумно любила его, и все-таки надеялась вернуть к себе его любовь и доверие. Не верилось ей, что и то, и другое утрачены для нее навеки.
Ей стало известно, за что он гневается и мучает ее. Однажды, в минуту бешеной страсти, прижимая ее к груди и покрывая ее поцелуями, он вдруг сознался, что подозревает ее в самом подлом притворстве и не верит в ее любовь.
— Тебе хотелось замуж выйти за дворянина; для этого ты с первого же дня моего приезда сюда стала разыгрывать комедии, а когда заметила, что я влюбился в тебя, ты придумала вместе со старухой это бегство в город, отлично зная, что я погонюсь за тобой и на все пойду, чтобы ты только была моей, вот ты какая коварная, хитрая тварь!
Марфинька обомлела от испуга и изумления.
— Да что ты, Христос с тобой! За что же ты меня так обижаешь! — воскликнула она с таким чистосердечным удивлением, что всякий на месте Воротынцева поверил бы ей. — Да мне ничего, ничего не надо, кроме твоей любви… ни имени твоего, ни чтобы люди звали меня твоей женой, ничего! Пусть все думают, что я — твоя любовница, только люби меня, не покидай, не прогоняй от себя! — продолжала она точно в исступлении от ужаса и негодования перед взводимой на нее клеветой. — Перед Богом клянусь тебе, что мне никогда и в голову не приходило, что ты хочешь жениться на мне, потому-то я и бежала от тебя. Ты знаешь, как умерла моя мать, как она была несчастна, как страдала… Я боялась, что и со мной то же будет, — промолвила она со слезами.
— Так ты не притворялась, когда я в первый раз увидел тебя перед открытым окном? Ты не подозревала, что я вижу, как ты закалываешь гребнем волосы, выставляя голые до плеч руки? — продолжал допрашивать Воротынцев, не спуская с жены злого, подозрительного взгляда.
— Господи! Да я потом всю ночь не могла заснуть от стыда, что ты видел меня в пудермантеле, — ответила она, пытаясь смягчить его ласками, обвивая руками его голову и притягивая его лицо к своим губам.
Но он не унимался:
— Постой! А этот обморок, когда я тебя поцеловал в первый раз, помнишь?
Марфинька вся зарделась.
— О, милый! Да могла ли я притворяться в такую минуту! Я ведь только после этого поцелуя и поняла, как я тебя люблю и что я — твоя навеки!