Кто бы знал, что английским королем Хардакнуту суждено пробыть лишь два года. 8 июня 1042 года Хардакнут распрощался с жизнью при довольно подозрительных обстоятельствах. Он пил стоя и вдруг упал в страшных судорогах и умер, не произнеся ни слова. Был ли он отравлен или сказалось колоссальное напряжение душевных и физических сил, которое ему пришлось испытать в столь молодом возрасте? Нельзя сказать, чтобы этот вопрос имел принципиальное значение для будущего Англии. Впрочем, у Хардакнута было достаточно врагов, желавших его смерти. Так что версия об его отравлении не выглядит невероятной.
Что же делал Магнус в течение того времени, когда сыновья Кнута оспаривали друг у друга право владеть Англией? Вопрос довольно интересный, поскольку, по уверению Адама Бременского, Магнус не стал дожидаться кончины Хардакнута. Выбрав удобный момент, он собрал свой флот и привел его к берегам Дании. Свен Эстридсен, которому Хардакнут поручил в случае опасности защищать датские берега, не смог ничего поделать против норвежцев и был разбит.
Было бы трудно надеяться на другой исход этой военной кампании. Свен никогда не отличался полководческими талантами и лишь по необходимости взвалил на свои плечи бремя командования флотом и войском. Помимо всего прочего, он был сыном злосчастного ярла Ульва, с которым расправились по повелению Кнута в церкви в Роскилле. Подобная родословная нисколько не прибавляла Свену авторитета в глазах своих воинов. Но если отбросить в сторону ореол неудачника, окружавший Свена Эстридсена в течение всей его жизни, то нельзя не заметить одного важного преимущества, которым он обладал от рождения. Матерью Свена была Эстрид, родная сестра Кнута Могучего. Мы еще встретимся с ней на страницах нашей книги. Следовательно, он имел все права на датский престол, а после смерти Хардакнута, возможно, и на английский.
Для Свена Магнус был узурпатором, покусившимся на его права. Аналогичным образом думали и другие датчане, поддерживавшие Свена в его борьбе с норвежским конунгом. И все же несмотря на это, мы вынуждены констатировать, что первый раунд схватки был проигран Свеном.
Магнус был объективно сильнее. Свен предпочел не рисковать, и решить дело миром. Встреча, которая должна была положить конец вражде между Магнусом и Свеном, происходила на реке Эльв — традиционном месте встречи норвежских и датских правителей — и завершилась вполне предсказуемым результатом.
В обмен на признание господства Магнуса над Данией Свен получил титул наместника норвежского конунга в этой стране. Разве мог Свен еще совсем недавно подумать о чем-нибудь подобном, вынужденный готовиться к решающей схватке с норвежцами, исход которой был бы явно не в его пользу? В любом случае Свену пришлось бы удовлетвориться именно таким результатом. Но ведь могло быть и хуже.
Однако Свен Эстридсен прежде всего был сыном своего отца, ярла Ульва. Он и не думал хранить верность Магнусу до конца своих дней и при первой же возможности попытался избавиться от не слишком тяжелого ига. Свен добился своего провозглашения на тинге в Виборге и жестоко просчитался. Ибо Магнус совсем не хотел мириться с выходками своего вассала, по возможности оттягивая наказание на неопределенный срок. Напротив, в данном случае норвежский конунг проявил удивительную быстроту действий, собрав флот и отправившись к датским берегам, чтобы осадить слишком самовольного Свена. Несостоявшийся датский конунг не нашел ничего лучшего, как бежать в Швецию, к Анунду-Якобу, подальше от Магнуса.
Вскоре Магнусу представилась возможность еще раз продемонстрировать свою силу, нанеся сокрушительный удар по вендам, давно и небезуспешно совершавшим дерзкие вылазки против данов. Всецело поглощенный борьбой за власть, Свен меньше всего уделял внимания отражению натиска вендов, хотя это и входило в круг его непосредственных обязанностей как наместника. В 1043 году Магнус привел свое войско к Волину. Город был взят штурмом, разграблен и сожжен. Для вендов это была чувствительная потеря, но как очень скоро выяснилось, не единственная…
В сентябре того же года состоялось знаменитое сражение на Люрсков Хеде, окончательно подорвавшее силу вендов. Живописная равнина, расположенная к северо-западу от современного Шлезвига, стала местом ожесточенной схватки множества воинов, пришедших сюда, чтобы победить или умереть. Норвежцы, бившиеся под знаменами Магнуса, были не одиноки в своем стремлении разгромить вендов. Союзниками норманнов в этом сражении были саксы, которыми предводительствовал Ордульв, также являвшийся врагом западных славян. Магнус в красной рубахе, вооруженный секирой Хель, некогда принадлежавшей его отцу, сражался в боевых порядках своего войска. И конунг, и его воины, несомненно, были воодушевлены чудесами, свидетелями которых они стали на рассвете, перед сражением, и которые предвещали норманнам победу. Действительно, венды были разгромлены и обращены в бегство. Норвежцы и саксы преследовали бегущих и продолжали убивать их, пока вся равнина не окрасилась кровью вендов.
Сам факт разгрома вендов произвел неизгладимое впечатление на подданных Магнуса. Только один человек не был готов смириться с победой норвежского конунга — Свен Эстридсен. Победа Магнуса нисколько не повлияла на его решимость вернуть себе датский престол. Безусловно, у Свена Эстридсена было не так много шансов добиться желаемого. В глазах датчан Магнус был триумфатором, избавившим их от вендской угрозы, а Свен казался всего лишь неудачником, потерявшим свое достояние. Разве могут такие люди, как Свен, претендовать на власть над Данией?
Стоит отметить, что даже после триумфа Магнуса, когда, казалось бы, все даны должны были безоговорочно признать его верховенство, у Свена все равно нашлись сторонники, которые поддержали его в борьбе с норвежским конунгом. На протяжении еще нескольких лет Магнус безуспешно пытался сломить сопротивление Свена, проявившего верх упрямства в борьбе, которая не могла закончиться для него успехом. По крайней мере, до тех пор, пока был жив его соперник.
Вскоре положение Магнуса заметно осложнилось. В 1045 году в Швецию из Руси прибыл Харальд Суровый, единоутробный брат Олава Харальдссона и, следовательно, дядя Магнуса, пожелавший получить свою долю в наследстве погибшего норвежского конунга. В отличие от Свена, Харальд был прекрасным военачальником и мог на равных сражаться с Магнусом. Он быстро договорился с датским правителем о совместных действиях. Новоявленные союзники нанесли по владениям Магнуса ощутимый удар, разорив Зеландию и Фюн. Норвежский конунг, не желая воевать с силами коалиции, вступил в переговоры со своим дядей, чтобы уладить разгоревшийся конфликт. Харальд получил в свое владение половину Норвегии и оставил своего незадачливого союзника Свена.
Магнус добился того, к чему стремился. На земле Норвегии воцарился мир. Впрочем, конунг вряд ли увидел плоды своих дел. Осенью 1047 года Магнуса не стало. Обстоятельства его смерти смутны и противоречивы.
4
Воздвигнутые на берегах озера Меларен в Швеции стелы служат красноречивым напоминанием о походе Ингвара Путешественника на далекий Восток. Около 30 рунических надписей хранят память о погибших в этом походе воинах и корабельщиках. Очевидно, именно отсюда они отправились в поход вместе с Ингваром, чтобы больше никогда не вернуться на родину.
Не думаю, что незначительное количество мемориальных надписей, оставленных для потомков, хотя бы косвенно может свидетельствовать о численности участников экспедиции. Скорее, в память о многих из них просто некому было воздвигнуть стелы. Умерших от болезней и ран в этом походе, конечно, было гораздо больше.
Все надписи на стелах датируются серединой XI века — временем, когда оставшиеся в живых участники экспедиции уже вернулись домой и смогли рассказать землякам об испытаниях, выпавших на их долю. Чуть позже люди, владевшие пером и не лишенные творческого воображения, записали эти рассказы, ставшие устной традицией, и, вне всякого сомнения, прибавили к ним кое-что от себя. Так родились саги, повествующие об Ингваре Путешественнике и его отважных спутниках, отправившихся в далекие края и повидавших немало интересного на своем пути.
Наиболее заметное из этих произведений — «Сага об Ингваре Путешественнике», которая дошла до наших дней в трех поздних рукописях: самая ранняя из них датируется второй половиной XIV века. Хотя, безусловно, эта сага возникла значительно раньше. Возможно, она была первоначально написана на латыни, а позднее переведена на древнеисландский язык. Нередко авторство этой саги приписывается монаху Одду Сноррасону (ум. в 1200 г.).
Понятно, что Одд не был современником событий, описываемых в саге, а заимствовал сюжет из рассказов стариков, чьи отцы и деды, возможно, общались с оставшимися в живых участниками похода.
Понятно, что Одд не был современником событий, описываемых в саге, а заимствовал сюжет из рассказов стариков, чьи отцы и деды, возможно, общались с оставшимися в живых участниками похода.
Подтверждением того, что Ингвар — это вполне реальное историческое лицо, служат также упоминания двух исландских анналов о его смерти, датированных 1041 годом.
Что мы знаем об экспедиции Ингвара Путешественника? По данным саги, в распоряжении Ингвара первоначально было 30 хорошо оснащенных кораблей, которые предоставил ему шведский правитель Олав Шетконунг. Такого количества кораблей было вполне достаточно для викингского набега, но явно не хватало для серьезной военно-морской операции. Впрочем, Ингвар, как можно судить по его дальнейшим действиям, не претендовал на что-то большее.
Ингвар отправился в Гардарики к конунгу Ярицлейву, который принял варяга с большими почестями. На Руси Ингвар провел три года и ездил «по всему Восточному государству». Ингвар узнал о том, что в Гардарики есть три реки, которые текут на восток, и самая большая из них та, которая посередине. Заинтригованный этой новостью, он попытался узнать у своих собеседников, куда течет эта река. Но тщетно. Никто из них не сказал Ингвару ничего вразумительного. Тогда он решил сам выяснить направление и протяженность этой реки.
Так обыкновенное человеческое любопытство подвигло Ингвара организовать необычайно рискованный поход в незнакомые варягам земли. Конечно, одна из рунических надписей, оставленных нам на память, излагает это дело куда более прозаично: «Они отважно уехали далеко за золотом и на востоке кормили орлов». В наше время эти слова читаются не без некоторой доли иронии. Стоит ли рисковать своей жизнью, чтобы в конце концов стать добычей орлов? Но во времена викингов стремление к легкой наживе очень часто перевешивало все другие соображения.
Прежде чем отправиться в поход, Ингвар попросил епископа освятить секиры и кремни. Просьба довольно необычная для викинга, еще не избавившегося от языческих суеверий и не особенно склонного доверять представителям христианской церкви. Каких-либо указаний на то, что данный обычай был принят среди викингов, мы не найдем в других источниках. Следовательно, он не был скандинавским.
По-видимому, Одд стремился таким вот образом подчеркнуть благочестие Ингвара, который в этом эпизоде саги ведет себя точно так же, как вели себя современные Одду предводители крестоносцев, отправлявшиеся в поход против неверных и язычников. Впрочем, из дальнейшего повествования выясняется, что Ингвар не предпринимает никаких попыток обращения язычников в христианство, хотя и неоднократно встречается с ними.
Кое-что проясняют упоминаемые в саге имена ближайших сподвижников Ингвара: Хьяльмвиги и Сати, Кетиль, которого звали Гарда-Кетиль («он был исландец»), и Вальдимар (т. е. Владимир). Последнее имя явно русское. Более того, так звали старшего сына Ярослава Мудрого, возглавившего поход против Византии в 1043 году. Очевидно, Вальдимар-Владимир оказался в этом перечне далеко не случайно.
Не здесь ли кроется подлинная причина, заставившая Ингвара отправиться в Гардарики? Олав Шетконунг, приходившийся тестем Ярославу, оказал ему помощь в подготовке предстоявшего похода на Византию, предоставив ему свой флот, который возглавил его близкий родственник Ингвар. Тогда указание саги на Вальдимара, равно как и на обычай освящения секир и кремней, выглядит вполне правдоподобным. Отправляясь в морской поход к берегам Византии, русы, следуя христианской традиции, должны были освятить свои корабли и оружие.
Отношения между Киевской Русью и Византией всегда были непростыми. Несмотря на общую религию, между ними было много такого, что их разделяло. Сказывались различия в историческом опыте и политических традициях, в той неуловимой, на первый взгляд, ментальности, которая создает неповторимый облик того или иного государства и народа.
Византия была обращена в прошлое, черпала в нем силы для отстаивания той вселенской роли, на которую она претендовала. Русь, в свою очередь, не имевшая богатого прошлого, искала опору для себя в настоящем и будущем.
Древнее государство с тысячелетней историей и молодое, по-настоящему начавшее складываться лишь при Владимире Святославиче, вряд ли когда-нибудь смогли бы разговаривать на равных.
Но какое отношение имеют эти размышления к событиям 1043 года? Может быть, они помогут нам лучше понять ту жажду самоутверждения, которая двигала вождями русов, заставляя их вести бессмысленные и кровопролитные войны с Византией. Ведь удачные для русов походы на Византию можно пересчитать по пальцам одной руки. Чаще всего они заканчивались поражениями. Михаил Пселл, умнейший и наблюдательнейший человек своей эпохи, похоже, никак не мог объяснить себе причину, заставлявшую русов отдавать свои жизни в сражениях с греками, превосходившими их в ратном деле.
«Это варварское племя все время кипит злобой и ненавистью к Ромейской державе, — писал он о русах, — и, непрерывно придумывая то одно, то другое, ищет предлога для войны с нами» [76].
Точнее не скажешь. Русы постоянно искали предлог для того, чтобы вновь и вновь испробовать свою силу в войнах с византийцами. И очень часто вопреки здравому смыслу.
В самом начале 1040-х годов произошло событие, вновь поставившее Киевскую Русь и Византию на грань войны. По словам другого византийского историка — Иоанна Скилицы (после 1040 г. — первое десятилетие XII в.), в ссоре, возникшей на константинопольском базаре между купцами, был убит какой-то знатный русский. В ответ на это князь Владимир Ярославич по распоряжению своего отца собрал стотысячное войско и, отвергнув извинения византийских послов, направленных в Киев Константином Мономахом, пошел войной на Константинополь. Вобщем-то обычное происшествие, за которое виновная сторона должна была выплатить денежный штраф родственникам убитого и тем самым загладить причиненную обиду, на сей раз стало причиной межгосударственного конфликта, завершившегося очередным кровопролитием. Судя по всему, это был лишь формальный повод для войны с Византией, и гибель знатного соотечественника (не исключено, что такого же купца) просто переполнила чашу терпения Ярослава, у которого накопилось слишком много претензий к константинопольскому двору.
В 1043 году русы выступили против Византии. Ярослав поручил возглавить предстоящий поход своему сыну Владимиру, который в то время правил в Новгороде.
Военная кампания завершилась для русов полным крахом. В морском сражении византийцы, вероятно, применили «греческий огонь» [77] (как будто русы, затевая сражение с ними, не догадывались о его наличии). Уцелевшие после огненного шквала ладьи русов попали в сильнейшую бурю и были выброшены на берег. Подоспевшая византийская конница довершила разгром противника. С пленными русами победители поступили весьма жестоко. Они были ослеплены.
Ход этого морского сражения подробно (но не исчерпывающе) описал в своей «Хронографии» Михаил Пселл, который был непосредственным очевидцем событий, приведших к разгрому русского флота. Пселл занимал высокое положение при константинопольском дворе. В правление Михаила V (1041–1042 гг.) он был императорским секретарем, а при Константине Мономахе стал приближенным ученым-советником. Поэтому Михаил Пселл имел возможность не только наблюдать за тем, что происходило на море в решающие минуты сражения, но и быть в курсе всех распоряжений императора и его флотоводцев.
Пселл не подтверждает версию Скилицы об убийстве русского купца на торгу в Константинополе, утверждая, что «варвары, хотя и не могли ни в чем упрекнуть нового царя, пошли на него войной без всякого повода, чтобы только приготовления их не оказались напрасными» [78].
Вначале русы потребовали, чтобы греки заплатили им большой выкуп: по тысяче статеров на судно с условием, чтобы отсчитывались эти деньги не иначе, как на одном из кораблей. В этом случае они готовы были уладить конфликт миром. Однако греки не удостоили русских послов ответом и стали готовиться к сражению.
Предоставим слово самому византийскому историку: «…Самодержец стянул в одно место остатки прежнего флота, он торжественно возвестил варварам о морском сражении и с рассветом установил корабли в боевой порядок.
И не было среди нас человека, смотревшего на происходящее без сильного душевного беспокойства. Сам я, стоя около самодержца (он сидел на холме, покато спускавшемся к морю), издали наблюдал за событиями.
Так построились противники, но ни те, ни другие боя не начинали, и обе стороны стояли без движения, сомкнутым строем. Прошла уже большая часть дня, когда царь, подав сигнал, приказал двум нашим крупным судам потихоньку продвигаться к варварским челнам, те легко и стройно поплыли вперед.