По ответу, да и по всему остальному было видно, что мы похожи, с этого все и началось… Если б мы не были похожи, если б она не помогла мне раскрутить
Арвида, — который сам, потому что был на работе, не пил, а все рассказывал, как отец его учил определять, насколько он, когда пьет, пьян и можно ли ему еще пить, — я бы не сидел в музыкальном салоне «Халлинг», не скакал бы и не пел с пьяными шведами и финнами народные танцы и песни, не спрашивал бы у всех, почему на пароме, который ходит из Финляндии в Швецию, музыкальный салон по–норвежски называется, чего никто не знал, а мне надо было узнать, потому что, если непонятки какие мне в голову западают, так и бренчат там и мешают, пока не вытрясу, и я пел и спрашивал, скакал и спрашивал — и очутился под утро в Наташиной каюте, выходя из которой, когда паром уже причаливал, по привычке пошарил по карманам, достав и назад положив паспорт, портмоне, зажигалку, увидев которую Наташа сонно спросила:
— У тебя пистолет?..
Мне бы сказать ей, что это игрушка итальянская, в Швейцарии в городе Церматте купленная, а я сказал, крутого из себя строя, что да, пистолет, и еще спросил, как она представляет в сегодняшней жизни мужика без пистолета?..
Наташа потянулась — соблазнительно так, как ни шведка, ни немка не потянется.
— Ты в Мальме когда едешь?.. Я в Стокгольме на неделю остаюсь, отпуск. Сегодня занята, а завтра свободна… — И мы договорились завтра, когда уже я разбогатею, встретиться в шесть вечера в Мальме около отеля «Хилтон».
Наташа красивая была. И похожа — нутром, сердцевиной на меня похожа, чем и привлекала, я даже предложил ей вместе быть. А она ответила, что мы не можем быть вместе, потому что она проститутка. Нашла причину…
С Арвидом мы простились друзьями.
— Выбираешь, как только заходишь в ресторан, самую страшную из всех официантку, к которой трезвый и не подошел бы, — рассказывал мне отцовскую науку Арвид, — и как только она начинает тебе нравится, значит, все, финиш. Ты пьян как сапожник.
— А если, — спрашивал я, — нет страшных?..
Тут Арвида переклинивало: про такую неожиданность отец ему не рассказывал.
— Смотри, что у меня есть… — показал мне Арвид кожаную папку с золотистыми, как у меня на кейсе, замочками, в которой была блестящая, мелованная бумага с грифом «Президент Республики Ичкерия», и в пропуски в тексте на бумаге было вписано, что он, Арвид, пожертвовал на борьбу за независимость Чечни 100 000 (сто тысяч) евро, о чем свидетельствовала подпись президента. Я не стал спрашивать, где он взял сто тысяч, если я их не проиграл, а спросил, сколько эта бумага ему стоила?.. Арвид сказал, что полсотни. И замялся: «Разве не стоит?.. Если в рамку взять, на стену повесить…» Я ответил, что стоит. Потомки гордиться будут.
Уходя с парома, я выглядывал небритого кавказца, чтобы пожать ему руку и сказать, что он совсем не школьник, но в толпе не нашел.
Под вечер я уже был в Мальме. Там район, где одни магазины и офисы, до него от вокзала минут десять пешком, треугольником называется — моя «невеста» в нем жила. Убедившись, что по наивысшему классу ее пристроил, я, кроме начисленных процентов за несвоевременные расчеты, еще и за фешенебельность накинул. Дорогу, само собой, посчитал, билеты. И про ту тридцатку, которую в казино проиграл, не забыл. Потому что не поехал бы — не проиграл бы.
Я ожидал, что с расчетом проблемы будут, потому что деньги забрать — всегда проблема, а «невеста» так перепугалась, на пороге меня увидев, что и упираться не стала: заплатила столько, сколько я просил. Даже чуть больше, с лихвой рассчиталась — на кофе с пирожным. Только бы у нее дома я кофе не пил, а быстрее ушел, чтобы муж не застал, который хоть и швед, но ревнив, как грузин. Попадаются и среди шведов такие. Редко, но попадаются.
Можно было ехать назад. Если б не договоренность про свидание с Наташей. Завтра в шесть вечера около отеля «Хилтон». Богатый уже, я не стал искать дешевый отель, а в «Хилтоне» и поселился. Выбрал номер на самом высоком этаже, откуда, как сказал на удивление разговорчивый для шведа портье, который меня заселял, видна вся Европа. Ну если не вся Европа, так вся Дания. А если не вся Дания, то весь Копенгаген. Правда, в солнечную погоду.
Лифт, который возносил меня под небеса, был весь из стекла. Пол только не стеклянный. Но все равно казалось, что нет опоры под ногами и я где–то в пустоте, где–то нигде… Дух, призрак… Стало вдруг страшно, захотелось спуститься — и на вокзал. Но тянула и засасывала пустота. Я был богатым, а Наташа была красивой. И похожей. Плевать, что проститутка.
Назавтра, от нечего делать до самого вечера, я зашел, чтоб занять время, в магазин «Triangeln», что значит «Треугольник», где мне дали рекламный проспект, в котором было написано что магазин «Triangeln» — это не один магазин, а семьдесят два магазина в одном, и я ходил из одного в другой, а потом, будто бы тех семидесяти двух мне не хватило, слонялся еще по каким–то бутикам, купил туфли, костюм, плащ, рубашку, галстук, потому что если ты богатый, то и выглядеть надо богато, золотой пылью искриться, и я все новое на себя надел, ничего старого не выкинув, сложив все старое, которое еще носить и носить, в зеленый пакет с нарисованным на нем красным трактором и надписью Belarus, который продавщица еще блестящими лентами перевязала, и так я во всем новом со всем старым, блестящими лентами перевязанным, с кейсом своим иду себе по тихому шведскому городу Мальме по улице Sоdra Fоrstagatan, что значит улица 1‑я Южная, к отелю «Хилтон», около которого через полчаса у меня свидание с красивой женщиной, потом вечер в ресторане, ночь в номере с панорамой всей Европы, да и вообще жизнь впереди, а тут подходит тот бродяга и пальцами щелкает, прося прикурить, сам достает зажигалку, на пистолет похожую, такую же, как у меня, вдруг стреляя мне ровненько в середину лба над переносицей, где индусы круглые знаки свои, точки мира ставят, и я оказываюсь как будто в полностью стеклянном или даже в воздушном лифте без опоры под ногами, дух, призрак, где–то в пустоте, где–то нигде, — вот ё-моё, Наташа…
Наташа
В Мальме магазин есть «Triangeln», что значит «Треугольник», по названию района, где расположен, и в этом магазине еще семьдесят два магазина, что очень удобно, но я не поэтому в Мальме бывать люблю, магазинов везде хватает, по сто в одном, а таких вот высоченных отелей с фитнес–центром на самом верху, куда тебя стеклянный, как будто воздушный лифт поднимает и откуда панорама всей Европы открывается или хотя бы панорама Копенгагена со всей Данией, в Стокгольме, а тем более в Хельсинки, нету, и как раз поэтому я иногда в Мальме, если на юг приезжаю, провожу время в фитнес–центре, глядя сверху на Европу, — красота… Оттуда и замок виден, в котором Гамлет, принц Датский, с ума сходил. Смотришь, думаешь…
Европа потихоньку сходит с ума.
Я в Выборге родилась, где нечего делать, поэтому в Питер поехала, чтобы там или певицей, или артисткой стать. Стала проституткой, ну и ладно, по крайней мере, шведам, которые русских сюжетов литературных: какой–то князь в чем–то виноватым себя почувствовал, на проститутке надумал жениться и тем самым чуть ли не нравственный подвиг совершил, — не просекают. Ну, была проституткой и была. Теперь не проститутка. Шведы, немцы, датчане, и все они на Западе отношения с телом не усложняют. Никаких ему цепей с веригами, только балуют его, только пестуют. Для этого и фитнес–центры с панорамой Европы…
С тем, что не тело в человеке, — сложней. Но и в это никто так грубо, как у нас, не лезет.
Проституткой я не какой–нибудь была, а приписанной к салону, который держала жена бывшего члена партии — тоже не какого–нибудь. Я в школу ходила — а его все по телевизору показывали. То орден ему вешали, то звезду…
Не знаю, сколько в том салоне всех нас было, но, думаю, не меньше сотни. Причем мы делились вроде как на касты…
Уличных там, понятно, не держали. Проститутки низшей касты, «дамы», продавались в интернете. На сайте салона, сделанном под респектабельный журнал, вывешивались фотоснимки «дам». И рассказывались про них всякие сказки…
Наиболее способных, выучив в низшей касте, переводили в высшую — в «леди». Наученные и сексу, и языкам, и много чему еще, «леди» были более дорогим товаром. Они поставлялись для украшения приемов, раутов, фуршетов. Их брали, чтобы они присутствовали при подписании контрактов, в деловых поездках. И они, безымянные звезды, мелькали на телеэкранах во время государственных, партийных, коммерческих тусовок. Глядь: стоит премьер–министр или спикер парламента, а рядом — твоя подружка салонная…
Панорама.
Из высшей касты отбиралась еще и элитная. Можно сказать, спецназ, который обслуживал бывшего члена партии, мужа хозяйки салона. И выполнял его поручения. Из–за одного такого, последнего, я и попала за границу.
Панорама.
Из высшей касты отбиралась еще и элитная. Можно сказать, спецназ, который обслуживал бывшего члена партии, мужа хозяйки салона. И выполнял его поручения. Из–за одного такого, последнего, я и попала за границу.
Член партии был из ельцинских, и, когда к власти путинские пришли, его начали вытеснять из бизнеса. Один из путинцев стал его конкурентом в борьбе за питерский порт. Что–то с конкурентом нужно было делать, но на путинских даже киллера найти не удавалось — так их все боялись. Прикидывая варианты расправы, бывший член партии, которому бы в Голливуде сценаристом быть, придумал, среди всех остальных, и вариант с моим участием.
У его конкурента сын был. Мальчик, только школу закончил… В Мариинском театре, куда, понтуясь, приблизительно поровну ходили студентки и проститутки, депутаты и бандиты, я с ним и познакомилась. Столкнулась на лестнице: «Ах!..» — и сумочка выпала, и, когда я за ней нагнулась, грудь выглянула из декольте… Мальчик глаз не мог отвести от ее розового зрачка.
Я через театр и музыку, через живопись его и повела. Через галереи с музеями… Краснела, грубое слово услышав, — я вся умела краснеть… И все ближе, не позволяя лишнего, к груди подпускала.
Мальчик с ума сходил. Теленок… И заявил отцу, что женится. А тот ему по морде, как и было загодя прописано в сценарии.
По тому же сценарию я познакомила мальчика с одним из охранников члена партии, который выполнял поручения по ликвидации. Выдала его за своего старшего брата… И тот, здоровенный, по прозвищу Рожон, слушая мальчика, как мужик мужика, стал подбивать его на подвиг. Мол, если б кто–нибудь ему, хоть бы и отец, хоть бы и брат мешал любить ту, которая для него лучшая из всех, он не выдержал бы. Вот этими бы руками задушил или застрелил бы вот из этого пистолета… И достал пистолет — под игрушку, под зажигалку сделанный. Сказав мальчику, что готов помочь, если он сам не справится. Пусть только в дом проведет, как друга.
Мальчик, совсем уже обезумевший, ответил, что справится сам и пистолета не надо… И поставил отцу ультиматум: или тот позволяет ему женится, или он вешается. Отец слушать его не захотел: «Вешайся!..»
Мальчик повесился.
Этого в сценарии не было, такого не предусмотрели, как и всего дальнейшего. Боясь, что через меня раскрутят весь клубок, мной заменили одну из «леди», купленную в салоне для деловой поездки, и отправили на подписание контракта в Финляндию. Сказав, что позже пришлют деньги и чтобы я пару лет не возвращалась.
Не знаю, почему просто не убили.
Президент фирмы, которая меня купила, никак не мог продлить контракт на поставку в Финляндию древесины. Мне все равно было, кто и чем занимается, но тут я удивилась: как же раньше ему удавалось что–то продавать, если у финнов вся земля в лесах? Президент объяснил, свой лес они не вырубают, берегут, русский берут. И, смотри ты, вдруг стали отказываться иметь дело с его фирмой, стали искать других компаньонов. А это миллионы и миллионы, так что мне нужно постараться…
Финны стали отказываться, как оказалось, не зря: все представительство фирмы, ради которой я старалась, через день после переговоров арестовали. Вместе с президентом. Потому что фирма, которой мало было миллионов и миллионов за саму древесину, в полых стволах, аккуратно закупоренных вырезанной сердцевиной, гнала на запад контрабанду. Потом, увидев, что канал работает надежно, принялась за наркотики.
Меня задержали, потому что в бумагах, по которым меня привезли, я значилась менеджером фирмы. И передали дело в суд…
Если б за что другое, то в финскую или шведскую тюрьму еще попробуй сядь: в очереди надо постоять. А за наркотики сажают без очереди, быстро и надолго.
Я довольно неплохо знала финский язык, потому что соседи в Выборге финнами были, чуть хуже английский и шведский — и на всех языках спрашивала: в чем моя вина? Мне отвечали, что в неумышленном соучастии. Я спрашивала, что это такое: неумышленное соучастие. Мне отвечали, что вот то, что у меня, соучастие неумышленное… И наматывали за него два года. Как раз столько, сколько меня просили не возвращаться в Питер.
Случайно в газете я прочла, что в связи с расширением Евросоюза от Финляндии требуют большего контроля на границе с Россией. И поняла я, что такое неумышленное соучастие.
Помог мне один из директоров совместной финско–шведской компании. Недавний наш партнер. Тот, с которым я работала для продления контракта. Даниэль Соломонсон, швед. Он просто спросил, чего я больше хочу: в тюрьму или за него замуж?.. Будто в шутку предупредив, что это почти одно и то же…
Не поняв шутки, я согласилась замуж, потому что мне, кроме всего, и жить было негде. Разве только в тюрьме.
Даниэль нанял американского, чтобы не из Евросоюза, адвоката, специалиста по делам с наркотиками, и тот доказал, что я ни при чем. Я заметила, как перед американцем финны не то чтобы стали по струнке, но все–таки заволновались: о’кей… о’кей — и мне это, честно говоря, не очень понравилось. Чем–то оно на то, что у нас делалось, было похоже… И выходило, что во всем мире так: где деньги, где сила, там и правда.
Оформлять наши отношения Даниэль не стал. Никак. Считалось, что мы в гражданском браке. Он перевез меня в Швецию и поселил в особняке в пригороде Стокгольма, почти что в лесу. И каждый день мы ходили на лыжах. Представьте: на лыжах каждый день. Кругами, кругами…
Когда Даниэля не было дома, я выбиралась в город. С деньгами только на карманные расходы. На кофе с пирожным.
Однажды в кафе, где я пила кофе и ела пирожное, появился Рожон. Я чуть не задохнулась, подавившись пирожным… Не ожидала. И не подумала, что через Рожна мне деньги передали. «Конец мне», — подумала.
Денег никто и не передавал. Рожон сказал, что вслед за мной он успел сбежать, а члена партии нашего повесили. На той же веревке, на которой повесился мальчик. В том порту, за который член партии сражался с конкурентом. Так что мне, выходило, не два года домой возвращаться нельзя, а до новой русской революции.
Рожон спросил, что я делаю?.. Почему в лесу прячусь?.. Он тут фирму открывает, ну и… Он ничего в своей фирме не мог предложить, кроме места проститутки.
Вернувшись в лес, я собрала все лыжи, их много было, порубила и бросила в камин. Сидела и грелась.
Среди лыж были «дамы» и «леди». А среди «леди» — еще и элитные. На них ходил отец Даниэля, который даже был когда–то каким–то чемпионом, и ходил дед Даниэля, и прадед… Даниэль говорил, что все они, как только на свет появлялись, сначала на лыжах ходить учились, а потом уже так, без лыж.
Даниэль приехал, когда все догорело. Увидев пепел, напился. Потом бил меня. Долго, всю ночь.
Утром, вся в синяках, я собралась в полицию. В феминистической Швеции синяки на женщине — это не у нас на женщине синяки. Где кто кого любит — тот того лупит, и нет над этим ни суда, ни закона. Тут надо всем есть и закон, и суд — и немалая сумма компенсации от того, что любит и лупит, если он не хочет в тюрьму. А к тому же — огласка, которая повлияет и на его собственный имидж, и на имидж компании… Поэтому Даниэль спросил, чего я хочу, чтобы обойтись без полиции? Я ответила, что свободы.
Он согласился. И, чтобы на свободе мне было на что жить, помог с работой: через какого–то финна, университетского друга своего, шишку в компании «Викинг», устроил на паром. Хоть мог и закопать в лесу — никто бы меня не искал.
Tack sе mycket, DаnЁel1.
1 «Большое спасибо, Даниэль!» (шведск.)
Сначала я работала в баре, потом в казино… Старалась, быстро шла в гору. Появилась на обложке журнала с рекламой парома — и по этой рекламе меня снова нашел Рожон. Он открыл фирму, торговал, возил контрабанду, ему нужен был свой человек на пароме. Я попробовала отказаться, он положил мне руку на спину и сжал пальцы на шее. Когда я очнулась, сказал, что в следующий раз сдавит сильнее.
Две недели я ходила в ошейнике. Не сомневаясь, что в следующий раз Рожон сильней сожмет. Как он с людьми расправляется, я знала, видела, и у меня перед ним был панический страх. Даже перед самой смертью — меньше.
Однажды на паром села одна из наших, салонных… С билетом в люкс на восьмой палубе. Вылупилась на меня, увидев, как на привидение.
У нее в люксе мы немного поговорили… Салон теперь принадлежал конкуренту нашего члена партии. А Рожон убежал, прихватив деньги бывшего хозяина. Не все, но и немало прихватил, если его ищут. Вот и ее снарядили, чтобы посмотрела: он вроде бы в Стокгольме…
В следующий раз я увидела ее не в каюте люкс, а в полицейской хронике. Полиция не могла опознать труп молодой женщины.
Перед рейсом, которым плыл Павал, Рожон сказал, что из Питера посылают кого–то для разборок… Ну и чтобы я повнимательней присматривалась… Особенно к тем, кто в казино крутится, в барах…
Рожон старался меня сильней припугнуть, чтобы службу верней несла, но по его виду, по голосу чувствовалось, что он и сам побаивался. Потому что знал: если уж за него взялись — не отступят. Серьезные теперь люди в России.