– Черта с два, – Катя обернулась, разозленная до крайности. – Меня это дело теперь не меньше вашего интересует.
Чалов усмехнулся. А потом у него на лице появилось то самое непередаваемое выражение, как у Смоктуновского в роли Деточкина при фразе «Понимаешь, понаставили капканов»...
– Ладно, тогда мир, дружба и взаимовыгодное сотрудничество.
Ни того, ни другого, ни третьего, правда, в следующие три часа даже не наблюдалось – Чалов снова проводил совещание с оперативниками, Катя, насупившись, делала пометки в своем репортерском блокноте, дублируя все еще и на диктофон. Сколько всего, оказывается, сделано уже с подачи прокурорского – организован поиск и опрос свидетелей, столько объектов отработано, проверено: кафе, жилые дома, парикмахерская, автостоянка, супермаркет, особняк на улице Юбилейной, где жил Платон Ковнацкий. Из очевидных фактов – распорядок дня потерпевшего до обеда: в одиннадцатом часу утра покинул дом, полтора часа провел в кресле парикмахерского салона и... явился в свой офис, где и распрощался с жизнью.
И свидетелей настоящих нет среди десятков опрошенных – городская площадь в это время пуста, машины на стоянке только перед зданием администрации. Там же и единственная камера слежения, которая «видит» лишь чертову стоянку служебных машин и подъезд. Старухи, что собрались на улице и галдят, оказывается, тоже не очевидцы, а лишь покупательницы, явившиеся из всех уголков Ясногорска на «счастливый час» скидок в супермаркет. За похоронной конторой на первом этаже особняка никто не следил, никому и дела не было – не то что в воскресенье, когда весь город наблюдал тут сбор свадебных машин и гостей. Все очевидцы из числа опрошенных вспоминали именно свадьбу и события воскресенья.
Чалов забрал у оперативников пухлую пачку рапортов – для уголовного дела. Это правило следственной работы, но даже это сейчас до ужаса раздражало Катю. Допрос Гермеса и последующее резюме оставили у нее неприятный осадок.
И Чалов, видимо, решил этого так не оставлять. После оперативки, на которой он четко распределял среди сотрудников розыска, кто отрабатывает «по полной» Гермеса-Шурупова, кто бухгалтершу Ускову, кто собирает данные на мать Ковнацкого, на Глотова, кто едет в налоговую проверять, все ли в порядке со счетами похоронного бюро, он обратился к Кате как ни в чем не бывало.
– Ну, я опять к патологоанатомам, свидание на весь вечер, как я понимаю, – объявил он. – А вы... коллега, у меня к вам просьба: пообедайте, а заодно и поужинайте, и... если вас не затруднит, сгоняйте в дачный поселок. Помогите мне с Полиной Каротеевой, а? Тот мой прошлый допрос – провальный по полной. А вы все же ее знакомая, постарайтесь ее разговорить, а? И эту кассету, про которую вы все мне твердите... Может, она согласится дать ее вам послушать? И спросите, известно ли ей что-то об уголовном деле, по которому Гаврилов и Ковнацкий проходили свидетелями?
– Я должна ей сообщить об убийстве Ковнацкого? – спросила Катя.
Спрашиваю, значит, принимаю условия... Отчего-то ей казалось, что... Ладно, прокурорский, еще выпадет шанс поставить тебя на место. Твой дядя, адвокат на «Бентли», кажется, это предлагал – почаще ставить тебя...
– Да, скажите и понаблюдайте ее реакцию. И потом мне непременно позвоните, у вас ведь есть теперь мой номер в определителе.
Катя кивнула, еще хотела кое-что спросить, но Чалов уже отвернулся и начал кому-то названивать по телефону с крайне недовольным видом.
Глава 22 У ПОРОГА ДОМА
После обеда Полина Каротеева ничего не собиралась делать: ни стричь траву газонокосилкой, ни подвязывать разросшиеся не в меру кусты смородины, ни полоть сорняки на клумбе. Да и обеда как такового не было – никакого борща, никакой картофельной запеканки с мясом, с хрустящей корочкой. Она просто достала из холодильника пластиковую бутыль с молоком, налила его в кастрюльку и, когда молоко закипело, пучась пеной, высыпала туда горсть вермишели.
Молочная лапша...
Сняв с плиты, она налила ее в тарелку, зачерпнула ложкой. Ее чуть не стошнило от этого варева, но она, сделав усилие над собой, проглотила, потом еще ложку, еще, еще, давясь горячим молоком и скользкой раскинувшейся лапшой. Вот так, что-то вроде самоистязания. Или наказания.
Оставалось еще больше половины тарелки, и Полина почувствовала, что сейчас умрет. Тогда она взяла тарелку и покинула дом, спустилась с крыльца, пересекла участок, направляясь к компостной куче. Нестерпимо видеть, как эта жижа будет плавать в мусорном ведре, как прокисший Млечный Путь, проглотивший гнилой месяц. Ведро ведь – это тоже почти что колодец, если врыть его в песок по самый обод. И надо ли знать, что там догнивает на дне.
Остатки...
Объедки чьей-то трапезы...
Потом она сидела под старой грушей и смотрела на дом, на старую дачу своих покойных родителей. И снова темный проем открытой настежь по случаю жары дачной двери тревожил ее. Отчего так трудно вернуться с улицы в дом, с яркого света в прохладный сумрак зашторенных комнат? Она всего лишь пересекла участок, выплеснула тарелку и затем вымыла ее под краном в саду. Каких-то две минуты всего входная дверь не маячила перед ее взором. И вот теперь так трудно вернуться туда, внутрь. Что произошло за эти минуты? Кто прокрался туда за ее спиной и затаился там, ожидая ее?
Это предчувствие...
Эта фантазия...
Можно опять выплеснуть все это из себя, извергнуть – взять бумагу, ручку и остаться тут, в тени, сочиняя. Когда-то она до смерти хотела стать актрисой, знаменитой актрисой. До смерти, понимаете, до смерти! Она на все бы пошла ради этого, если бы ей только сказали, только предложили... Пошла бы на все, до самого конца, и сделала так, как нужно. И все зря. Вот теперь по прошествии стольких лет она отчетливо понимает, что та ее бешеная мечта... Она просто не о том мечтала. Из нее могла бы получиться неплохая писательница... женская писательница, баба, сочиняющая по три романа за месяц. Нет, столько ей не написать. Ей доступно лишь выплескивать из себя в потоке чернил только то, что ее... что ее до сих пор пугает до дрожи.
То, что точит ее сердце, как червь, прогрызая себе выход на волю по живому.
Зачем он приехал к ней тогда, этот гад?
И зачем он умер, зачем сдох так убийственно рано?! Ведь одно сознание того, что он жив и процветает, помогало ей, да, вот именно помогало ей все эти годы, доказывая, что...
Что все забыто, а раз все забыто, то...
Из колодца уже никогда никому не выбраться.
И не явится сюда...
Уничтожить ее...
Бумага и ручка всегда под рукой, но там, на террасе, а туда она сейчас не пойдет, потому что там опасно.
Полина Каротеева уселась поглубже в складном шезлонге в тени под грушей. С озера доносились голоса, смех, но сегодня ведь будний день, и это местная детвора и дачники... кто-то в отпуске, как она, кто-то уже на пенсии. И кругом на участках необычайно тихо – не жужжат газонокосилки, не визжат бензопилы. И соседки все дремлют перед телевизорами. Скоро вечер, скоро все оживет, а до этого она не вернется в дом, она останется здесь.
Сон утяжелил ее веки в тот момент, когда она меньше всего этого ожидала.
В саду перед домом, среди зелени и цветов.
На вольном воздухе.
В безопасности.
Сколько она проспала – пять минут или час? Она не успела об этом подумать, открыла глаза, потому что мозг ее, чуткий и настороженный, внезапно подал сигнал... или это тень упала на лицо?
Еще ничего не соображая толком, Полина увидела зеленую листву, потом свои босые ноги, лишенные опоры. Шезлонг под ней заскрипел и начал заваливаться назад, она попыталась вскочить, но кто-то опередил ее сильным захватом сзади, притискивая ее шею и голову к ткани шезлонга, рывком на себя, опрокидывая на землю, зажимая рот.
Она ощутила острую боль в плече.
Мир перевернулся...
И она завизжала, отчаянно отбиваясь вслепую, раня себя, пытаясь вырваться, выбраться из опрокинутого шезлонга.
Но тут по груди ее слева снова полоснула боль... лапа с острыми, как бритва, когтями, сразу доставшими до самого сердца.
Глава 23 ЗА ЧЕТВЕРТЬ ЧАСА
Указания следователя Чалова Катя начала выполнять в буквальном смысле – решила пообедать. Городок Ясногорск предлагал на этот счет немало заведений – от «Макдоналдса» (того самого, о котором упоминал Гермес) до загородного ресторана «Солнечная долина». Катя выбрала пиццерию в торговом центре «Мой дом».
Паузу в любом смысле надо сделать, немножко отойти от зрелища неловко торчавшего из гроба мужского зада и ног, облаченных в черные брюки и ботинки из кожи питона.
Кате не терпелось измерить в себе градус черствости, до которой она успела дойти, огрубев на работе. И это же надо... Другой или другая нипочем бы не стал после всего увиденного и пережитого спокойно заказывать пиццу «Маргарита» на тонком тесте. А она вот может, и еще как!
Странно, но этого типа Ковнацкого, которого она видела вчера живым и здоровым и который лгал им, совсем, совсем, совсем не жаль. Больше жаль его мать, уехавшую в свадебное путешествие, его предстоит теперь прервать.
Странно, но этого типа Ковнацкого, которого она видела вчера живым и здоровым и который лгал им, совсем, совсем, совсем не жаль. Больше жаль его мать, уехавшую в свадебное путешествие, его предстоит теперь прервать.
У пиццы «Маргарита», такой аппетитной на вид, оказался вкус картона. Или это лишь почудилось Кате? Можно притащиться в пиццерию обедать после всего увиденного и пережитого на месте происшествия, где зарезали человека, но никто не дает гарантии, что вкус и радость хорошей трапезы пребудут с вами.
Попивая кофе, Катя обдумывала свой визит к Полине Каротеевой. Итак, Чалов, признавшийся, что его прошлый допрос оказался провальным, хочет, чтобы теперь за это дело взялась она. Собственно, именно поэтому он ей и позвонил сегодня и вызвал на место убийства. Следствие по делу заставляет его проверять все досконально, все версии – от недобросовестного компаньона до предполагаемых конфликтов в семье в связи с появлением у гражданки Ковнацкой нового мужа. И на это может уйти бог знает сколько времени. Но мысленно Чалов держит в поле зрения лишь одно – Гаврилова, его посещение похоронной конторы и его самоубийство.
Итак, если Гермес не врет, Ковнацкий и Гаврилов проходили свидетелями по какому-то уголовному делу. По какому? Когда? Это в принципе легко проверить. И что подслушала у двери любознательная кассирша Ускова? Гаврилов тревожился о том, чтобы Ковнацкий о чем-то «не начал болтать»?
Вот и выстраивается уже кое-что похожее на внятный мотив для убийства. Только одно маленькое «но» – Гаврилов несколько дней уже сам мертвец. Если бы в его самоубийстве имелось хоть какое-то сомнение, хоть малейшее, но нет. Чалов уверен, и эксперт-криминалист Сиваков убежден, вся следственно-оперативная группа убеждена в этом результатами осмотра и судмедэкспертизы.
И еще одно «но»: если Гаврилов – неизлечимо больной и решил покончить с собой, то какое ему, собственно, дело до того, начнет ли кто-то что-то болтать после его смерти? Репутация? Он же чиновник высокого ранга...
Когда Полина Каротеева сказала там, в саду, что «он теперь большой человек», она улыбнулась – не зло и не завистливо, не криво, но все равно как-то не по-доброму, как-то вымученно.
А как выманить у нее ту кассету с ее литературным опусом? «Дайте послушать в машине на обратном пути. Пробирает дрожь до костей»?
Катя давно уже расплатилась с официантом, но все сидела за своим столиком, прикидывая и так, и этак, как бы половчее ей начать этот проклятый самостоятельный допрос.
Так ничего и не придумав полезного, она села за руль. Черт, а как добраться в дачный поселок к озеру? Третий раз она туда направляется, и все равно как об стенку горох – беда у нее с этими дорогами и направлениями. Дачный поселок «Сосновый бор», кажется...
Поехали!
Увы, на этот раз она проплутала гораздо дольше (и навигатор не помог) – синий знакомый указатель все никак не появлялся. Вроде и свернула с шоссе правильно, и улица Космонавтов – вот она, потом, кажется, поворот на улицу Первомайская. Вон уже и озеро, но какое-то оно другое... не то, может, это не то озеро? Может, их два тут? Нет, это просто противоположный берег... Как она здесь очутилась, интересно? Теперь тот берег стал противоположным, а ей надо туда, там ведь дачка голубая на пригорке вся в цветах...
Улица Юбилейная... ого, какие тут замки кирпичные под медными крышами... Шлагбаум!
Катя начала разворачиваться на узкой улице. Легко ль тебе, девица? Легко ль тебе, красная? Крохотная машинка слушалась руля, но порой из-за Катиной водительской неловкости впадала в ступор. Тебе ведь развернуться надо здесь? Так давай задний ход, что же ты жмешь на тормоз?
В какую-то секунду Катя совсем растерялась. Чувствовать себя беспомощной за рулем, корячиться вот так на проезжей дороге. Кое-как развернувшись, она поехала назад, свернула налево, потом направо, затем еще раз налево и еще и поняла, что окончательно и бесповоротно заблудилась среди глухих заборов, зелени и шиферных крыш и...
Увидела дом на пригорке в конце улицы.
Забор, заросший кустами, калитка. Катя вышла из машины, она не успела даже нажать кнопку на брелоке сигнализации, как что-то привлекло ее внимание на калитке, сверху, на досках.
Руки...
Она увидела руки, чьи-то пальцы, намертво вцепившиеся в дерево, а потом калитка распахнулась, и Полина Каротеева, навалившаяся на нее всем своим весом изнутри, упала прямо на Катю, едва не опрокинув ее в заросли крапивы.
И тут же дико завизжала, начала отбиваться, а затем, судорожно глотнув воздуха, захрипев, стала сползать вниз, вниз...
– Что тут такое? Вот черт, да она же в крови вся!
Катя, потрясенная, оглушенная, обернулась и...
Гермес – похоронный агент, и на узкой дачной улице впритык капотом к бамперу Катиной машины – черный внедорожник, подъехавший бесшумно или просто материализовавшийся из послеполуденного пекла?
Катя оглянулась – пустая улица, глухие заборы и только они трое – уткнувшаяся лицом в траву Каротеева и этот парень, чернила на бланке допроса которого, наверное, еще не успели высохнуть.
– Она что, мертва? – спросил Гермес.
Катя нагнулась к Каротеевой, пощупала пульс на шее – есть!
– Она жива, ну-ка, помогите поднять ее, тащите в машину.
– Она в крови вся, вы что, хотите ее ко мне... в мою машину такую? Вы с ума сошли?
– В мою машину! Быстрее, поднимайте ее, потащили.
Кое-как подняв Каротееву, они вдвоем доволокли ее до «Мерседеса» и запихнули на пассажирское сиденье. Катя начала лихорадочно осматривать ее – ладони в порезах, на предплечье глубокая резаная рана... Есть ли еще повреждения? Катя осмотрела живот, грудь – вроде нет, но летнее ситцевое платье все в крови.
– «Скорую» надо немедленно.
– Сюда только через час доберется, а то и больше.
Катя вытащила мобильник – Чалов сказал, чтобы она ему позвонила... если «Скорая» сюда в дачный поселок прибудет с таким опозданием, то...
– Валерий Викентьевич!
– Да, я слушаю. Екатерина Сергеевна, это вы, у вас такой голос...
– Каротеева ранена.
– Что?
– Кто-то напал на нее и ранил, я не могу определить точно характера повреждений. Я у ее дома сейчас.
– Так... вот оно, значит, как... черт... Екатерина Сергеевна, везите ее в больницу немедленно, слышите? Местная городская больница. Я приеду туда, место происшествия оставьте как есть – я сейчас пошлю туда наряд из УВД для охраны, с этим потом разберемся. Каротеева что-то сказала вам? Она видела, кто на нее напал?
– Она без сознания.
– Везите ее быстро в больницу. Проследите, чтобы ей оказали всю необходимую помощь, поговорите с врачом. Она важный свидетель, она нужна нам живой. Я приеду в больницу так скоро, как смогу.
Катя села за руль. Гермес стоял на обочине. Катя подумала: почему он появился здесь? Когда еще сюда прибудет наряд ППС... в доме, во дворе могли ведь остаться важные улики... Она сейчас уедет, а он тут останется и...
– А вы что здесь делаете? – спросила она резко. – Как вы тут оказались?
– Я живу на улице Юбилейной, а ваша машина перегородила проезд.
– Где у вас больница, приемный покой?
– На Силикатном, здесь недалеко – поворот с шоссе направо.
Это ведь там же, где морг и кримлаборатория... Что же это я спрашиваю... я ведь была там... больничные корпуса, парк, я все это видела... Что это со мной? Ну же, давай, соберись!
Катя стиснула руль – Каротеева, возможно, умирает, а она... Давай соберись!
– Разворачивайтесь, показывайте дорогу! – скомандовала она Гермесу.
Нет, ты тут не останешься один.
– Я? В смысле, чтобы я поехал с вами?
– Показывайте дорогу!
– Это исключено. Мне надо домой, потом в офис – со смертью Платона столько всего сейчас...
– В камеру захотел, что ли, по подозрению в убийстве? – загремела Катя. – А то я тебе быстро это устрою, понял? Кому сказала – садись в свою машину, разворачивайся и показывай дорогу до больницы! И там тоже поможешь мне.
Гермес сел за руль внедорожника.
– Вот поэтому вас и не любят – ментов, полицию... вот за это самое! – прокричал он из открытого окна.
Однако послушно ехал впереди весь путь.
Катя только и видела перед собой – его красные габаритные огни, синий указатель, поворот, дома, дома, дома, поворот, ворота и больничный парк.
Серые облупленные корпуса ЦРБ, высокий козырек и двери, куда подруливают «Скорые».
– Помогите мне ее вытащить... нет, тут нужны носилки, бегите за носилками, позовите же кого-нибудь!
Гермес скрылся за дверями приемного покоя. Катя придерживала Каротееву. Неожиданно та открыла глаза – в них плескался страх.
– Больно... как же мне больно...
– Где болит?
– Грудь... сердце...
Катя похолодела – у нее рана в сердце?
– Мы уже в больнице... не волнуйтесь, все будет хорошо, тут вам помогут... Кто на вас напал?
– Я не знаю, я ничего не знаю... я сидела в саду... задремала, а потом... я ничего не помню, вот тут очень болит...
Охранник в черной форме выкатил носилки, Гермес шел за ним.