В просвете показался силуэт всадника на боевом коне, в шлеме, кольчуге и с мечом у пояса. Спешившись, он уронил поводья, точно дальнейшая участь коня его не заботила, и, словно торопясь на зов, направился к спиральному проходу.
Я хотела закричать, хотела преградить Эйнину дорогу, на которой его ждало что-то страшнее смерти, но мой брат вошел…
— Эйдис! — меня трясли за плечо.
Я сидела, склонясь над кубком… над пустым кубком… сияла луна, но под ней не было спирального леса колонн…
Я быстро подняла кубок к глазам, страшась увидеть, как увеличилось черное пятно. Если Эйнин действительно пошел по этой дороге, то как ему помочь? Но чернота оставалась на прежнем уровне.
— Что это было? — спросил Джервон. — Ты словно бы видела нечто невыразимо ужасное и кричала имя своего брата, будто пыталась отогнать от него смерть.
Джервону эти края были известны гораздо лучше меня, он должен был знать и о спиральной дороге с колоннами — такое жуткое сооружение не могло быть оставлено без внимания народом Долин.
— Выслушай меня… — заворачивая и пряча кубок, я пересказала Джервону свое прежнее видение — как мой брат силился открыть окно, и видение нынешнее. — Где может находиться это место?
— Ни в Трименкипере, ни в его окрестностях ничего подобного нет. Однако заколоченное окно… что-то такое я однажды слышал… — он потер висок, стремясь припомнить. — Заколоченное окно… Точно! Замок в Громовом ущелье! Есть старое предание, что там из одного окна в донжоне видны отдаленные холмы, и если в какой-то урочный час их увидит мужчина, то он садится на коня и уезжает, чтобы никогда не возвращаться назад. Пропавших пытались искать, но не могли найти даже следа. Поэтому замок в Громовом ущелье перестал быть резиденцией лорда и превратился в обычный военный гарнизон, а окно в башне забили. Но все это случилось еще при жизни моего деда.
— С тех пор Громовое ущелье снова могло стать резиденцией лорда! Ты рассказывал, что мой брат заключил помолвку. Из моего видения следует, что он успел жениться, и все же оставил молодую жену, отправившись на поиски чего-то. Я еду в Громовое ущелье!
Когда мы прибыли в замок, нас ожидал довольно необычный прием. Меня впервые приветствовали на сторожевом посту именем лорда Эйнина. Но я, желая узнать все возможное о своем брате без лишних вопросов, не стала возражать, а лишь сказала, что была в разведке и новости они узнают в должное время. Может, это объяснение и было шито белыми нитками, но его никто не оспаривал, и все, похоже, радовались моему возвращению.
Джервон, со своей стороны, тоже не уличил меня в обмане, а только взглянул на меня удивленными глазами, потом опустил их, словно согласившись с моим решением. Я же настоятельно заявила о своем пылком желании увидеться со своей супругой и госпожой, потому что, как я правильно угадала, Эйнин уже был женат на леди Крунисенде.
Окружающие заулыбались, послышались смешки и перешептывание. Я догадалась, что люди всегда себя так ведут, когда свежеиспеченный муж заявляется домой. Но старший из стражи, несомненно, воин высокого ранга, отвечал, что мой неожиданный отъезд был для леди Крунисенды ударом, и с того дня она не покидает спальни. Я изобразила сильное беспокойство и пришпорила коня.
Наконец я ступила в ту самую спальню, что была показана мне, и та красавица все так же лежала в постели. Однако теперь рядом с ней была немолодая женщина, в чем-то схожая с Эфриной. Я решила, что это воспитательница из Мудрых Женщин.
Красавица с криком «Эйнин!» кинулась ко мне. Ее ночная одежда сидела вкривь и вкось, веки опухли от недавних рыданий, а глаза уже вновь струили слезы. Но пожилая женщина, внимательно взглянув на меня, подняла руку и сделала хорошо известный мне знак, на что я без колебаний ответила тем же. Ее глаза расширились, а Крунисенда уже висела у меня на шее, обращясь ко мне, как к Эйнину, и требуя, чтобы я объяснил, где был и почему ее бросил. Сделать этого я не могла, а потому вывернулась из ее объятий.
Она отшатнулась, уставившись на меня диким взглядом, в котором через мгновение проступил страх.
— Ты… переменился! О, мой любимый, что с тобой сделали!
Она истерически расхохоталась и, бросившись на меня, успела полоснуть ногтями по лицу прежде, чем я заломила ей руки. При этом она вопила, что я не тот, за кого себя выдаю.
Женщина быстро подошла к ней и, развернув к себе, отвесила ей пощечину. Вопли тут же стихли, и Крунисенда, держась за щеку, стала переводить взгляд с женщины на меня. И каждый взгляд, брошенный на меня, сопровождался вздрагиванием.
— Ты не Эйнин, — сказала женщина и выговорила фразу, также известную мне. Но раньше, чем она кончила заклинание, я перебила ее:
— Я — Эйдис. Разве Эйнин никогда не упоминал обо мне?
— Эйдис… Эйдис… — пробормотала Крунисенда. — Но Эйдис — его сестра, а ты — мужчина, настолько схожий с моим господином, что жестоко ввел меня в заблуждение!
— Я — Эйдис. Если мой брат рассказывал обо мне, то тебе должно быть известно, что меня воспитывали почти так же, как его. С детства мы в равной мере учились владеть оружием до поры, пока наши дороги не разошлись, но все же мы по-прежнему связаны. Поэтому, когда я получила известие, что ему угрожает опасность, я приехала точно так же, как он бы отправился в путь, узнав, что опасность грозит мне.
— Но… как ты узнала о его исчезновении? Он пропал среди холмов. Замок не покидал ни один гонец, и мы держали все в тайне, потому что, если она вскроется, будет хуже, — пристальный взгляд Крунисенды, устремленный на меня, выражал уже знакомую мне у других женщин подозрительность, и я знала — хоть она и жена моего брата, однако настанет время, когда она пожелает, чтобы я поскорее убралась. Но из всех женщин Эйнин выбрал ее, и потому я обязана быть с ней учтивой, хотя первейшая моя забота — исчезнувший брат, а не она.
Старшая женщина приблизилась ко мне, внимательно всматриваясь в мое лицо, словно ища на нем какой-то печати, подтверждающей подлинность моей сущности.
— Честно говоря, леди, — произнесла она, — лорд Эйнин мало рассказал нам кроме того, что лишился отца и матери и что у него есть сестра, оставшаяся среди народа, некогда давшего им пристанище. Теперь я вижу, что он мог бы поведать нам много больше, — и она опять сделала тайный знак, на который я ответила, добавив нечто от себя, чтобы она поняла — мои знания не меньше. — Значит, ты, леди, имела видение и, разумеется, знаешь, где он сейчас…
— Это чары Древних, — я обращалась к ней помимо Крунисенды, — причем не светлые, а черные. Пришли они отсюда… — минуя тупо смотревшую на меня Крунисенду, я подошла к окну, возле которого видела брата. Оно опять было прочно забито, точно Эйнин и не пытался его открыть, но когда я прикоснулась к нижнему бруску, за моей спиной раздался сдавленный крик. Я обернулась.
На постели, зажав ладонями рот, сжалась леди Крунисенда. В ее глазах застыл бессмысленный ужас. Снова вскрикнув, она без памяти рухнула на скомканные простыни.
Глава пятая. ПРОКЛЯТИЕ ЛИГАРЕТА
Мудрая Женщина быстро приблизилась и взглянула на меня.
— Это всего лишь обморок, и ей лучше не слышать нашего разговора, потому что все, касающееся Учения, внушает ей ужас.
— И все же ты служишь ей!
— Да, но я — ее приемная мать, и она не знает, чем я занимаюсь, так как с малых лет боялась проклятия, лежащего на ее роду.
— Какого проклятия?
— Того, что скрывается там… — она показала на окно.
— Расскажи мне, я — то в обморок не упаду, но сперва назови мне свое имя, Мудрая.
Мы улыбнулись друг другу, ибо нам обоим было известно, что в мире внешнем она носит одно имя, а в мире скрытом — другое.
— Да, ты, ясное дело, не лишишься чувств, что бы я тебе ни рассказала, а что до моего имени — здесь я зовусь преподобная Вирта… и еще — Ульрика…
Монахиня? Я впервые заметила, что она не в пестроцветном платье придворной дамы, а в серой одежде и монашеском покрывале, оставлявшем открытым только лицо. Но я всегда считала, что монахини чуждаются Древнего Учения и не покидают монастырских стен после принесения окончательных обетов.
— Преподобная, — повторила она. — Война перевернула все обычаи. В прошлом году аббатство Канты Дваждырожденной уничтожили Псы. Мне удалось бежать, и я вернулась к Крунисенде — ведь я дала обет уже после ее обручения. Канта Дваждырожденная некогда сама обладала Древним Знанием, и мысли ее дочерей — не те, что в иных аббатствах. Однако я назвала тебе свое имя, нет ли другого и у тебя?
Эта монахиня была похожа на Эфрину, а главное — она была той, кем была, и я знала, что вправе ей довериться.
— Мое истинное имя — Клазил, что дано мне согласно обычаям народа моей матери…
— …волшебницы Эсткарпа! Теперь тебе потребуется вся их мудрость, если ты хочешь совершить то, зачем сюда явилась.
Монахиня? Я впервые заметила, что она не в пестроцветном платье придворной дамы, а в серой одежде и монашеском покрывале, оставлявшем открытым только лицо. Но я всегда считала, что монахини чуждаются Древнего Учения и не покидают монастырских стен после принесения окончательных обетов.
— Преподобная, — повторила она. — Война перевернула все обычаи. В прошлом году аббатство Канты Дваждырожденной уничтожили Псы. Мне удалось бежать, и я вернулась к Крунисенде — ведь я дала обет уже после ее обручения. Канта Дваждырожденная некогда сама обладала Древним Знанием, и мысли ее дочерей — не те, что в иных аббатствах. Однако я назвала тебе свое имя, нет ли другого и у тебя?
Эта монахиня была похожа на Эфрину, а главное — она была той, кем была, и я знала, что вправе ей довериться.
— Мое истинное имя — Клазил, что дано мне согласно обычаям народа моей матери…
— …волшебницы Эсткарпа! Теперь тебе потребуется вся их мудрость, если ты хочешь совершить то, зачем сюда явилась.
— Расскажи мне все известное об этом проклятии, потому что Эйнина, похоже, настигло именно оно.
— Рассказывают, будто основатель благородного Дома Лигарета, к которому принадлежит моя госпожа, пытался овладеть Древним Учением, но, не имея ни терпения, ни выдержки, чтобы идти дорогой знания, несся по ней такой рысью, что отпугнула бы любого здравомыслящего человека. Он посещал строения Древних, и однажды после подобного похода привез себе жену. Как раз в этой комнате находилась их спальня. Детей у них не было, что очень удручало лорда Лигарета, желавшего иметь наследника. И поскольку он непременно решил доказать себе, что отсутствие детей — не его вина, тайком завел себе наложниц, прижив от одной из них сына, а от другой — дочь. Но только последний глупец может думать, что подобное можно сохранить в тайне.
Однажды ночью он вошел к своей жене и остолбенел — она восседала в высоком кресле, вроде того, что он занимал в главном зале, когда творил суд. Перед ней на скамейках сидели его наложницы, держа на коленях своих детей. Они смотрели прямо перед собой и были как бы не в себе.
Лорд подошел к жене, грозно вопрошая, что такое она затеяла. Издевательски улыбаясь, она отвечала, что поступает так лишь ради его удобства — пусть-де эти женщины лучше будут находиться у него в доме, чем таскаться ему к ним по ночам в любую непогоду, чтобы удовольствовать свою похоть…
Она поднялась, а он почувствовал, что не может шевельнуться. Она сбросила платье и все подаренные им драгоценности и швырнула все это на пол. Наряды тут же обернулись грязными отрепьями. Затем, обнаженная и прекрасная в лунном свете, она подошла к окну и ступила на подоконник. Оттуда она, обернувшись, глянула на Лигарета и произнесла слова, что до сих пор не забылись:
— Ты будешь желать, будешь искать, а когда найдешь — сгинешь. То, чем ты владел и чем пренебрег, много лет спустя будет призывать других, и они также будут желать, искать, но не смогут обладать тем, что найдут.
После чего она повернулась и шагнула прямо из окна. Тогда только спали с Лигарета чары, приковывавшие его к месту. Он бросился к окну, но внизу своей жены не увидел, словно из окна она шагнула в иной мир.
Он созвал всех своих подданных и, подняв над головой мальчика боевой щит, назвал его своим наследником, а девочке передал ожерелье, причитающееся дочери. А что до их матерей, то они с той ночи повредились в уме и не зажились на земле. Но Лигарет не взял себе новой жены, а десять лет спустя он поднялся посреди ночи и покинул Громовое ущелье. Больше его никто никогда не видел.
С той поры многие другие мужчины: лорды, наследники лордов, мужья наследниц, их родичи и наместники Громового ущелья — все те, кто в полнолуние смотрел из этого окна, покидали замок и пропадали без вести. Поэтому окно накрепко забили, а семейство лорда оставило замок. И в последние годы никто не пропадал… кроме твоего брата.
— Если предыдущее исчезновение произошло много лет назад, то это, что затаилось, должно быть, изрядно оголодало… У тебя найдется нужное для дальновидения?
— Ты хочешь совершить его здесь? Но Темная Власть наверняка связана с этой спальней особым образом.
Предостерегать меня было излишне, так как я и сама понимала меру опасности, ожидающей меня, но была обязана сделать это.
— В лунной пентаграмме… — объяснила я.
Кивнув, она тотчас покинула комнату, а я подошла к седельным сумкам, которые принесла с собой, и вынула кубок. Развернула я его со страхом. Черное пятно расползлось вверх, но у кромки виднелась полоса чистого серебра в два пальца шириной. Надежда еще оставалась. Монахиня вернулась, неся объемистую корзину, заполненную скляницами и горшочками. В первую очередь она извлекла кусочек шелка и, действуя четко и уверенно, изобразила на полу пятиугольную звезду. В каждом луче пентаграммы она установила белую свечу, затем бросила взгляд на кубок, который я продолжала держать в руках, и у нее перехватило дыхание.
— Драконовая чешуя… Как ты заполучила вещь такого удивительного могущества, леди?
— Ее изготовили для моей матери еще до моего рождения. Из этого кубка нас с Эйнином окропили водой, когда давали нам имена, из него мы пили вдвоем, когда расставались, и потому сейчас он отмечен знаком угрожающей ему беды.
— Если твоя мать, леди, сумела призвать к жизни подобную вещь, значит, она обладала великой властью. Я слышала, что такое возможно сделать, лишь заплатив самую высокую цену.
— И она заплатила ее без колебаний, — с гордостью отвечала я.
— На это способен только тот, кто владеет истинным могуществом. Приступим? Я буду прикрывать тебя в меру умения.
— Приступим.
Я подождала, пока она заполнила кубок содержимым двух скляниц, а потом ступила в пентаграмму. Тем временем монахиня запалила свечи. Когда пламя разгорелось, она начала тихо заклинать. Ее голос, доносившийся до меня, звучал слабо и приглушенно, будто нас разделяла целая долина. Я внимательно вглядывалась в кубок. Жидкость в нем начинала вскипать. Пар, исходящий от нее, затруднял мое дыхание, но я не отвернулась. Потом пар рассеялся, а поверхность жидкости в кубке стала гладкой, как зеркало.
Я словно парила в воздухе. Подо мной была спиральная колоннада. Витки ее суживались к сердцевине, а в сердцевине стояли люди. Они были неподвижны и бездыханны. Не люди, а мумии, производившие впечатление живых. Они тоже располагались по спирали — первый в середине, прочие сообразно виткам колонн, а крайним в этом ряду был Эйнин!
В то мгновение, когда я узнала его, нечто опознало и меня, во всяком случае, уловило, что я слежу за ним. Я ощутила не гнев, а, скорее, презрение, издевку — как ничтожество, вроде меня, посмело тревожить ЕГО? И все же, оно…
Сделав над собой усилие, я заставила себя вернуться туда, где горели свечи.
— Ты его видела?
— Да. Я знаю, где он. И до него нужно добраться немедля.
— Обычным оружием ты ему не поможешь.
— Знаю, но ОНО еще ни разу не сталкивалось с подобной мне, поэтому слишком уверено в своих силах. Это мне на руку. Прежде никогда не бывало, чтобы на помощь исчезнувшему владетелю Громового ущелья приходила Мудрая Женщина, связанная с ним кровным родством. И это обстоятельство — за меня, но время торопит. Если Эйнин пробудет в этих сетях дольше, он, как те, остальные, перестанет быть человеком.
— Есть ли в замке другие выходы? — спросила я.
— Да. Ты уходишь прямо сейчас?
— У меня нет выбора.
Тогда она снабдила меня травами и парой талисманов из своих припасов и показала потайной ход из замка, построенный на случай осады. Своей доверенной служанке она приказала привести мне коня, и на рассвете я выехала, следуя за тонкой нитью своего видения. Я не знала, сколько придется ехать, но торопилась, подгоняемая утекающим временем. Сторожевой пост я миновала, прибегнув к умению Мудрых Женщин отводить людям глаза. И наконец я оказалась в глухой местности, изрезанной оврагами и заросшей буйным кустарником. Не раз приходилось мне покидать седло, чтобы искать дорогу или просто прорубать ее себе мечом.
Как-то, закончив рубить, я немного замешкалась, чтобы передохнуть, и услышала, что вслед за мной кто-то идет. Не исключено, что это разбойники, таящиеся в глуши, или воины из замка, которых привел в замешательство внезапный отъезд их лорда сразу по возвращении. Но любая задержка может для Эйнина стать гибельной, поэтому я решила укрыться от погони, что в таких зарослях сделать было нетрудно. Не выпуская меча, я завела коня в тень кустарника, столь плотного, что даже сейчас, осенью, без листьев, он выглядел единой завесой, и затаилась.
Мой преследователь отлично умел передвигаться по лесу. Ехал он так осторожно, что и птицы бы не спугнул. Это был Джервон, о котором я, сознаюсь честно, по приезде в замок совершенно забыла. Зачем он здесь? У него же, помнится, была своя цель — он собирался искать своего господина.