— Страх смерти велик, он объединяет живущих. Но людей еще больше объединяет гордость своей честью и правотой. Многое, очень многое для нас важнее, чем существование.
— Но вы не жаждете смерти, как радости?
Мне была расставлена западня, но я не знал, как избежать ее.
— Разумеется, смерть — не радость…
Теперь его голос не гремел, а звучал бесстрастно, как голос Орлана, — это был вердикт машины, а не приговор властителя:
— Ты обречен на то, чтоб желать недостижимой смерти, как радости. Ты будешь мечтать о смерти, в глупом человеческом неистовстве призывать ее. И не будет тебе смерти!
После этого он пропал.
Я остался один в огромном зале.
9Орлан увел меня назад. Петри пожал мне руку, Камагин кинулся на шею. Я переходил из объятий в объятия, выслушивал поздравления.
— Вы всыпали этому державному подонку, будь здоров! — шумно ликовал Камагин.
Я не понял странного выражения «будь здоров», но восторг Камагина тронул меня.
— Будут репрессии, надо готовиться! — сказал Осима.
Он был энергичен и деловит, словно собирался немедленно отражать посыпавшиеся кары. А Ромеро проговорил с печальной бодростью:
— Вы держались правильно. Но одно дело — декларация, другое — дело. И поскольку жизнь ваша объявлена неприкосновенной…
— То будут мучить. Покажем, что муками человека не сломить.
Он смотрел на меня ласково и скорбно.
— Мне кажется, Эли, вы ожидаете грядущих мук с нетерпением, как недавно ожидали битвы. Вы — удивительный человек, друг мой. Впрочем, если бы были иной, вас не избрали бы в руководители…
— Не будем об этом. Как вам нравится известие о рамирах?
Ромеро согласился, что главным в моей дискуссии с верховным зловредом является новость о существовании еще одной высокоразвитой галактической цивилизации. К сожалению, рамиры слишком далеки от нас и на помощь против разрушителей их не позвать.
— Отдохните, Эли, — посоветовал Павел. — Неизвестно, что ждет нас в следующий час.
Я опустился возле Мери, рядом присел Лусин. Бедного Лусина терзали противоположные чувства: восхищение моим мужественным поведением — так он выразился, и страх, что я навлек на себя жестокое наказание. А надо всем тяготело отчаяние — Лусин все не мог прийти в себя от встречи с Андре. Притихший Астр глядел такими восторженными и испуганными глазами, что я попросил Мери отвлечь его. Она отослала Астра, а мне с упреком сказала:
— Ты преувеличиваешь разум и знания своего сына, но недооцениваешь его человеческие чувства. Когда ты спорил с владыкой разрушителей, у тебя не было лучшего слушателя, чем Астр.
Лусин сказал со вздохом:
— Андре, Эли. Дешифратор тоже.
— Говори мыслями. Их я разбираю лучше, чем слова.
Он объяснил, что Ромеро надел на Андре дешифратор, но мысли Андре тоже не радуют. Я настроился на излучения Андре, он сидел в стороне от всех, покачивая головой. В мыслях Андре тоскливо повторялась одна фраза: «Жил-был у бабушки серенький козлик, ах, серенький козлик, ах, серенький козлик…»
— Сколько же должны были его мучить, чтобы весь мир сузился до какого-то паршивого козла, — сказал я.
К Андре подошел Астр. Андре встрепенулся, поднял голову, мне показалось, что на его тупом лице появился отблеск мысли. Астр о чем-то его спросил или спрашивал. Андре не отвечал, но и не отшатывался в испуге — он вслушивался.
Я вскочил, Лусин задержал меня.
— Не надо нам подходить, — посоветовал он через дешифратор. — Астра, единственного, он не боится, пусть Астр с ним повозится. Поверь мне, я разбираюсь в поведении Андре.
— Да, конечно. Андре низвели до состояния животного, а животных ты изучил лучше нас.
Мери молчала, до меня не доносились ее мысли, но и без слов и мыслей я понимал, что мучает ее. Я сказал:
— Над обстоятельствами мы не властны, Мери. Немного первобытного фатализма нам теперь не помешает — будет то, что будет.
Она грустно улыбалась и так рассеянно покачивала головой, что мне показалось, будто она лишь притворяется внимательной, чтобы не обидеть. В дни перед пленом я мало встречал ее, а сейчас видел, что в ней произошла перемена. И я не сомневался уже, что перемена будет неожиданной. Не раз я убеждался, что я жду от Мери одних поступков, а реально происходят совсем другие.
Она сказала, отвернув лицо:
— Не то, Эли. Разве мы не считались с возможностью трагических неудач, когда начинали поход? Я вижу сейчас, что была слишком эгоистична.
— Непонятно, Мери…
— Сейчас объясню. Я хотела разделить твою судьбу, какая бы она ни была. Где ты, Кай, там и я, Кая — так мне воображалось. Но я не просто разделяю твою судьбу, а воздействую на нес, и в плохую сторону: тебе сегодня было бы проще, если бы не было меня и Астра.
— Ты преувеличиваешь, Мери.
— Ты ответил Эдуарду: «Если бы не было рядом семьи, я принял бы решение о плене гораздо раньше». Не перебивай, мне не легко будет снова… Я не облегчила, а отягчила твою участь. Мне надо поправить свою ошибку. Пока мы в плену, я тебе не жена, а такая же пленница, рядовой член экипажа. Я не хочу занимать твоего времени больше других, не хочу особого отношения… И Астр тебе отныне не сын, он не больше обязан значить для тебя, чем любой наш товарищ! Ты должен быть полностью свободен в своих решениях!
Я молчал. Ничего нельзя было изменить, события стали нам не подвластны. И еще я с отчаянием думал о том, что взвалил ношу, непосильную моим плечам.
— Слова, слова! — сказал я потом. — Разве из клеток мозга вытравить душу живую?.. И разве от того, что я объявляю тебя такой же, как все, ты. уже не будешь для меня особой? И если Астр скажет мне «Адмирал Эли!», а не «Отец», он перестанет быть моим сыном?
Но Мери слушала лишь себя.
— Поцелуй меня, Эли! И пусть это будет наш последний поцелуй. Я освобождаю тебя от нас.
Я поцеловал ее. Она минуту обнимала меня, потом оттолкнула.
У меня разошлись нервы, я пошел поговорить с кем-нибудь, кто поспокойней. Я выглядывал Осиму и Ромеро, но натолкнулся на Андре с Астром. Андре покорно ковылял, куда тянул его под руку Астр.
— Я говорю с ним, а он не понимает, — сказал Астр с печалью. — Слушает и не понимает.
Я схватил руку Андре, лицо его жалко исказилось, он отшатнулся. Он поглядел на меня слепыми глазами, ни намека на сознание в них не было. Я снова подумал: как должны были мучить его, чтоб довести до такого состояния, — и бешенство захлестнуло меня, ярость на разрушителей, на себя, на самого Андре.
— Узнай меня! — крикнул я. — Я приказываю: узнай! Андре стал вырываться, я не пускал, впивался взглядом в его потухшие зрачки.
— Узнай меня! Не выпущу, пока не узнаешь!
Андре вырвался и кинулся прочь. Я, вероятно, бросился бы вдогонку, если бы Астр не загородил дороги. На глазах Астра блестели слезы.
— Так с друзьями не поступают, отец! — сказал он с негодованием. — Ты сильный, а он больной!
Мощная сила вдруг отшвырнула меня от Астра. Все вокруг сперва завертелось, потом помутилось. Я падал в мутной бездне, падал долго, падал вечно, шли годы, бессчетное число лет, а я все падал — так мне казалось. Я состарился и умер за время падения, падал мой высохший труп, он сморщивался, испарял свои атомы, превратился в крохотный комочек — и лишь тогда я возродился. Я находился в том же зале, на том же месте. Вокруг меня были люди, мои друзья. Я видел страшное лицо Ромеро, помертвевшую Мери, полного ужаса Астра. Меня окликали, в смятении простирали ко мне руки, пытались пробиться ко мне.
Но я был сейчас недоступней, чем если бы унесся в другую Галактику. Великий разрушитель водворил меня в силовую клетку.
10— Эли, что случилось? — кричала Мери. — Эли!
Она отчаянно пробивалась ко мне, другие тоже толкались о неведомый барьер, как будто могли помочь, если бы очутились рядом. Осима, один сохранивший спокойствие, приказывал прекратить суетню и вопли. Я отлично видел друзей, еще лучше слышал их, клетка, непроницаемая для тел, хорошо пропускала звуки и свет.
Осиме удалось наконец установить тишину. Он обратился ко мне так, словно испрашивал очередное распоряжение:
— Как чувствуете себя, адмирал? Повреждений нет?
— Все на высшем уровне, — отозвался я. Думаю, и мне удалось говорить спокойно. Я попытался усмехнуться. — Меня изолировали от вас. И поскольку я лишен возможности свободного передвижения, хочу передать власть, которой уже не способен нормально пользоваться. Назначаю своим преемником Осиму.
Ромеро вслух размышлял:
— Для чего разыгран этот спектакль, Эли? Вероятно, чтобы подвергнуть вас публично пыткам…
Мысль о пытках была фатальной у Ромеро. Я потребовал, чтобы на меня не обращали внимания, что бы со мной ни совершалось. Камагин молча сжимал кулаки, Мери расплакалась.
Мысль о пытках была фатальной у Ромеро. Я потребовал, чтобы на меня не обращали внимания, что бы со мной ни совершалось. Камагин молча сжимал кулаки, Мери расплакалась.
Больше всего я боялся, что разрыдается Астр, такое у него было перепуганное лицо, но ему удалось удержаться.
— Подходит время ужина. Ешьте и засыпайте, будто ничего не произошло, — сказал я. — Чем меньше вы станете оборачиваться на меня, тем легче мне и досадней врагам.
Вечером подали по эскалатору еду. В моей клетке ничего не появилось. Я усмехнулся. Фантазия у верховного разрушителя была скудна. Я растянулся на полу, как на постели. Никто больше не обращал на меня внимания, словно меня не было. Когда половина людей заснула, к клетке подошел Ромеро.
— Итак, вас осудили на голод, дорогой друг. В древности голод причислялся к самым мучительным наказаниям.
— Пустяки. Старинная пытка голодом многократно усиливалась неизбежностью смерти, а мне эта опасность не грозит — я должен возжаждать смерти, но не обрести ее.
Когда Ромеро ушел, я притворился спящим. Мери и Астр долго не засыпали, Лусин что-то горестно шептал, ворочаясь на ложе. Мало-помалу мной стал овладевать полусонный бред, перед глазами замелькали светящиеся облака, их становилось больше, свет разгорался ярче.
Вдруг я услышал чье-то бормотание. Я приподнялся.
По ту сторону прозрачного барьера, прижимаясь к нему щекой, хватая руками, стоял Андре. Лицо его кривилось, что-то лукавое проступало в улыбке безумца, а глаза, днем тусклые, дико горели. Я подошел поближе, но и вблизи не разобрал быстрого бормотания.
— Знаю, — сказал я устало. — У бабушки серенький козлик. Иди спать.
Андре захихикал, до меня донеслись слова:
— Сойди с ума! Сойди с ума!
Мне показалось, что я наконец за что-то ухвачусь в ускользающем мозгу Андре.
— Андре, вглядись в меня, я — Эли! Вглядись в меня, ты приказываешь Эли сойти с ума, Эли, Андре!
Не было похоже, что он услышал меня. Я перевел дешифратор на излучения его мозга, но и там было только повторение совета сойти с ума. Он не жил двойной жизнью, как иные безумные, и в тайниках его сознания не таилось ничего, что не выражалось бы внешне.
— Нет, Андре, — сказал я, не так для него, как для себя. — Я не буду сходить с ума, мой бедный друг, у меня иной путь, чем выпал тебе.
Он хихикал, всхлипывал, лицо его кривилось, боль и испуг перемежались с лукавством. Он бормотал все глуше, словно засыпая:
— Сойди с ума! Сойди с ума!
11Не знаю, как мучились те, кого в древности обрекали на голод. Голодовку превратили в мерзкое зрелище — вот что бесило меня. Я не получал пищи, а у друзей еда не лезла в рот.
Я слышал, как Мери кричала на Астра, чтоб он ел, но не видел, чтоб сама она брала еду.
Лишь Ромеро и Осима спокойно ели, и я испытывал к ним нежность, ибо это им было не легко.
Однажды я с гневом сказал подошедшей Мери:
— Разве мне легче оттого, что ты истощаешь себя? Глаза ее были сухи, но голос дрожал:
— Поверь мне, Эли…
— И слышать не хочу! Неизвестно, что ждет нас завтра. Истощенная мать — плохая защитница сына, неужели ты не понимаешь?
Она прислонилась головой к прозрачному барьеру, долго вглядывалась в меня, усталая и похудевшая. Ей было наверняка труднее, чем мне.
— Ты не выполняешь свои обещания, Эли…
— Что ты имеешь в виду?
— Ты обещал относиться ко мне и Астру, как ко всем другим.
— Я этого не обещал, Мери. Ты настаивала, но я не обещал. И ты сама нарушаешь собственные обещания, ты ведешь себя иначе, чем другие. Возьми пример с Осимы и Ромеро.
— А ты посмотри на Эдуарда. Он тоже не ест, Эли!
— Не мучайте меня хоть вы! — попросил я и лег, отвернувшись.
Она тихо отошла. Потом я видел, как она ела, Камагин тоже принялся за еду. Я сделал вид, что сплю, и так хорошо притворялся, что и вправду заснул.
Вскоре я понял, что спать в часы общего бодрствования — лучший способ поведения. Вначале я делал усилие, чтобы задремать, но потом сон приходил, когда был нужен. Скорее всего, это было забытье, а не сон — я выключал сознание на минуты, на часы, сколько заранее положу себе.
Я слышал, что голодающие воображают себе вкусные яства и распаляются до исступления. Меня не влекли картины пиршеств и обжорства. И муки жажды тоже, по-моему, преувеличены бесчисленными рассказами, сохранившимися в памяти человеческой.
Зато меня посещали иные видения, и они становились все ярче.
Я опять увидел странный зал с куполом и полупрозрачным шаром и бегал вдоль стен зала, а на куполе разворачивались звездные картины, и среди неподвижных светил снова мчались искусственные огни, и я знал, что каждый огонек — корабль нашего флота, штурмующего Персей. Я всматривался в огни крейсеров, вначале их движение было непонятно, потом я понял, что присутствую при картине охоты за темными космическими телами вне теснин Персея: Аллан подтягивал захваченные шатуны к Персею, заканчивая подготовку к их аннигиляции у неевклидова барьера, чтобы в разлете взорванного вещества ворваться внутрь.
— Я еще раз побывал в галактической рубке разрушителей, — так я рассказывал о своем видении Ромеро. Он печально и испытующе смотрел на меня.
— В древности многие психологи считали сновидения исполнениями желаний, обуревающих людей в реальной жизни. Надо признать, друг мой, что ваши видения хорошо копируют ваши желания.
Боевая рубка приснилась лишь раз, зато Великого разрушителя я видел часто. Он появлялся, окруженный сановниками, среди них был и Орлан, докладывавший собранию, как ведут себя пленные.
Фантазия моя придавала разрушителям такой диковинный облик, они были так бредово фантасмагоричны, что ни до, ни после я не находил похожих среди реальных врагов.
Ромеро пишет в отчете, что я своими видениями иронизировал над врагами и что вообще ирония — характерная форма моего отношения к действительности. Возможно, что это и так, но сам Великий разрушитель и Орлан являлись в привычном нам виде, призрачно копирующие людей. Остальные, правда, были удивительных образцов.
Одни торчали массивными ящиками, другие, вступая в беседы, вдруг распускали пышные кроны взамен голов и становились подобными земным деревьям, третьи, когда к ним обращался властитель, превращались в жидкость и текли речью, текли в точном смысле слова — мутным, то красноватым, то голубым ручейком, клокочущим, извилисто стремящимся по залу, и все вглядывались в извивы и блеск их пенящейся речи, — а потом, закончив слово, они спокойно стекались назад, становились снова телом из потока, и тело, малоприметное, серенькое, скромно стиралось где-нибудь в уголке среди прочих сановников.
Но красочней всего были «взрывники» — так я назвал эти диковинные существа, разлетавшиеся огненным веером, когда на них падал взгляд властителя. Я никак не мог разглядеть, каковы их тела до того, как они начинали отвечать на вопросы властителя. Очевидно, сами по себе они были столь невыразительны, что глаз на них не задерживался. А речь их была так феерична, ответы сыпались такими пылающими комьями, что я сжимался в своей клетке, страшась, чтоб меня не опалило огненным словом.
И облик сановников Великого разрушителя, и способы их взаимообщения были так невероятны, что мне все чаще приходило в голову — не лишаюсь ли я разума?
Однако было нечто, что удерживало от этого вывода. Тело мое слабело, но дух оставался ясным, все остальное, кроме бредовых видений, было реальным: я различал вещи и друзей, вещи не меняли своих естественных форм, друзья говорили со мной, я отвечал, ни один не усомнился в разумности моих ответов, беседы наши текли, как обычно, только становились короче, мне все труднее было говорить.
И еще имелось одно, тоже важное. Безумной была внешность сановников властителя, но не дискуссии. Тут все было логично. Я и сам с моими помощниками, попади мы в аналогичное положение, рассуждали бы похоже — говорю о фактах и логике, а не о способе информации.
— Вы сказали, что сон некогда рассматривался, как исполнение желаний, — поделился я как-то с Ромеро новой мыслью и даже нашел силу тихо засмеяться. — Я все больше убеждаюсь, что это так. В мечтаниях я неотвратимо одолеваю наших врагов.
Ромеро с некоторых пор переменил отношение к моему бреду. Не было теперь дня, чтоб он не осведомился, что я видел во сне.
— Я попрошу вас, дорогой друг, и впредь передавать ваши видения в мельчайших подробностях, — говорил он.
— Ищете развлечений? — Не знаю, уловил ли он обиду, голос мой был так слаб, что стирались все интонации. — Или вам нужна дополнительная информация о моем душевном состоянии?
Он покачал головой.
— Ваши видения больше похожи на информацию — фантастически, правда, искаженную, но о реальных событиях, — чем на порождение болезненного бреда.