Рад бы. - смутился Сергей, - только я десять дней как из больницы, операцию по поводу язвы желудка делали. Тридцать пять дней еще потерпеть осталось.
Глава 12
Она объявилась сама, позвонила в дверь и пригласила на ужин. Палыч, который только что вернулся домой и решал, чем лечить ссадину на щеке, даже подпрыгнул на месте от неожиданности, когда раздался звонок.
Он вышел проводить «сына» до метро, сказав, что нужно купить хлеба. Хлеб действительно кончился, и Платонов мог легко обойтись и без него, но ему хотелось узнать, не ждет ли кто-нибудь Сергея внизу и как он отреагирует на такое предложение. Пока гость легко и непринужденно отводил все «коварные» вопросы.
Расстались они как-то скомкано: ни тот, ни другой не знали, как положено вести себя в таких случаях.
Они вышли из арки, дошли до последнего работавшего еще в это время углового магазина, где и попрощались. Сергей пошел к метро, - слава Богу, не пришлось просить его уйти, он поднялся сам, пообещал позвонить, как только будут новости о Руслане, а Платонов действительно купил себе хлеба и любимые сухари с маком и повернулся, чтобы идти домой.
В арке его ждали. Двое молодых невысоких, но плотных парня отделились от стены и направились к Владимиру Павловичу. Внутренне он был готов к подобной ситуации: жизнь в Москве приучила к постоянному чувству опасности на вечерних и ночных улицах. Он прикинул, сколько денег в карманах, понял, что немного, и почти успокоился.
Дед, закурить есть? - спросил шедший впереди, попыхивая сигаретой.
Я не курю, - срывающимся голосом ответил Платонов.
Так на хрен ты живешь? - не понял парень и ткнул Владимира Павловича кулаком под ребра.
Перехватило дыхание, руки непроизвольно разжались, и сумка упала на землю. Пакет с сухарями от удара лопнул, и они изящным веером рассыпались по снегу.
Били его не долго и не зло. Палыч лежал, подтянув колени к животу, чтобы защитить живот, а руками закрывая голову. Так, он где-то читал, надо делать, чтобы спасти самые уязвимые части тела. Он только беспокоился, что попадут по позвоночнику, где и так уже давно болело, что для себя он называл «радикулитом».
Один удар ногой все же пришелся по лицу и разбил губу, после чего нападавшие лениво пнули его еще пару раз и неспешно двинулись восвояси. Платонов дождался, пока они скрылись за углом, и попытался сесть. Удалось это довольно легко, реально болело только разбитое лицо, ребра и спина слегка гудели, да еще было обидно и как-то непонятно.
Нападавших ничего не интересовало, просьба «закурить» была просто поводом. Владимира Павловича не обыскивали, ничего у него не отнимали. Он сидел на земле, прижимая снег к разбитой губе, собираясь с силами, и плакал.
Было такое ощущение, что побили его просто так, для острастки, чтобы просто напугать его. Бояться было противно, но Платонов понимал, что завтра, когда он вечером будет возвращаться с работы, ему будет стоить немалых усилий войти в эту арку.
Он встал, хлеб и сухари подбирать не стал и, держась за стену, поплелся к подъезду. Перед дверью осмотрел себя, снял пальто, отряхнул его и вошел. Холодный снег остановил кровь, и о реакции консьержки можно было не беспокоиться. Платонов, правда, забыл про брюки и засыпанные снегом ботинки и все-таки поймал на себе удивленный взгляд киргизки.
Дома он принял душ, развесил на стульях и веревках мокрые вещи, надел теплый халат и войлочные тапочки. Налил себе коньяку, усмехнулся тому, что последнее время позволял себе подобное только в приятных ситуациях, да еще ежегодно поминая Наташу, и сел в свое кресло. Коричневая жидкость согрела, но и обожгла кожу на разбитой губе. Пришлось встать и найти «Спасатель» для заживления ран. И в тот момент, когда он собирался наложить неприятно пахнувшую мазь на губу, позвонила Анастасия.
Владимир Павлович ждал этого звонка весь день, и так не вовремя был он сейчас. Он глядел на нее сквозь глазок и решал - открыть или притвориться, что его нет дома. А она стояла в рыжем свитере и мягких обтягивающих брюках и, как будто двери между ними не существовало, смотрела насмешливо прямо ему в глаза. На щеке ее остался след то ли от муки, то ли от сахарной пудры.
Открывайте, старый греховодник, - она склонила голову чуть набок и, казалось, сейчас еще покажет ему язык, - я же знаю, что вы дома, слышала ваши шаги на площадке и сейчас, когда вы к дверям подошли. А я такие замечательные пирожки с капустой испекла, даже вам можно на ночь.
Кто-то из умных людей, кажется, Станислав Ежи Ленц, сказал: «Дикий кабан» в устах женщины звучит все же лучше, чем просто «кабан». Так и сейчас из двух в общем-то неприятных слов соседка сложила фразу, даже симпатичную своей лихостью и каким-то несовременным привкусом. Как будто речь шла о вельможе екатерининских времен.
«Хотя какой я греховодник?» - подумал Платонов и открыл дверь.
На площадке было темновато, и в коридоре у себя свет Владимир Павлович не включил, поэтому Анастасия рассеченную губу сразу не заметила.
Немедленно идемте ко мне ужинать и пить чай, - скомандовала она, - я же знаю, что вы только что вернулись и наверняка голодный.
Сама пропадала невесть где целую неделю, - недовольно вполголоса пробурчал Платонов и отправился в глубь квартиры, - а теперь явилась командовать.
Он вдруг почувствовал, что действительно проголодался.
Куда это вы направились, Владимир Павлович? - догнал его веселый голос соседки. - Это что у нас - «бунт на корабле»? Подавим быстро и жестоко - будете лишены добавки.
Да я хотел сыру с собой взять, - начал оправдываться Платонов, - я очень вкусный сыр обнаружил недавно.
Ладно, уговорили. Если понравится, получите половину того, что вам было предназначено.
Не понял, а почему половину? - голос Владимира Павловича глухо звучал из глубины квартиры, войти Анастасии внутрь он так и не предложил. - Это дискриминация какая-то.
А за ворчание стариковское. Я вам в прошлый раз сказала, на кого похож старый брюзга. И не делайте вид, пожалуйста, что вы такой и есть, все равно не поверю, не старайтесь.
Именно такой я и есть, - Платонов появился в коридоре, держа в руках не только сыр, но и бутылку коньяку. Одет он был уже в джемпер и джинсы. - Кстати, а почему это вы назвали старческую любовь позорной?
А это не я, - беспечно сказала Анастасия, они уже шли к дверям ее квартиры, - Это Федор Иванович.
Какой еще Федор Иванович? - ревниво спросил Платонов.
Тютчев Федор Иванович, великий русский поэт. Годы рождения и смерти назвать или сами помните?
Вот это она его умыла. Владимир Иванович стихи любил не особенно, но к Тютчеву относился почтительно. У него даже была редчайшая книга Федора Ивановича, отдельно изданная «Урания» тысяча восемьсот двадцатого года, когда Тютчев был еще студентом. По слухам, тираж был пятьдесят экземпляров. Все это так, но стихотворения этого он не знал.
Квартира за то время, пока он здесь не был, приобрела жилой и даже уютный вид. Принимали его не на кухне, а в комнате. На столе стояло два прибора, свечка в затейливом подсвечнике. На одной из тарелок Платонов увидел дворянский герб с изысканным вензелем. Он взял ее в руки, чтобы внимательно рассмотреть, перевернул, глянул на марку.
- Это последняя осталась, - услышал он голос Анастасии, - мама из старинного дворянского рода, у них когда-то был целый фамильный сервиз, а теперь вот только одна тарелка осталась. Уроню как-нибудь, и все мое дворянство окончательно забудется.
Владимир Павлович задумчиво смотрел на нее.
«А ведь это выход, - подумал он. - Как в ее семье из поколения в поколение передавались остатки сервиза, так и мой ларец жил в какой-то семье долгие годы. И скорей всего, семья эта была дворянской, а значит, можно попробовать раскопать что-нибудь из ее истории».
Глава 13
А что у вас с лицом? - испуганно спросила она, когда Платонов повернулся к ней.
Поскользнулся, ударился о холодильник.
Никто не помнит, наверное, где и когда родилась эта фраза, но почему-то стало традиционным говорить так, когда не хочется отвечать правду. По смыслу получается нечто вроде «Не ваше дело».
Но он не на ту напал:
А холодильник, получается, стоял посреди снежного поля? - ехидно спросила Анастасия.
Владимир Павлович испуганно посмотрел на соседку.
Да не пугайтесь вы, - она улыбнулась, - и помните, что я - актриса. Нам Константин Сергеевич завещал быть максимально наблюдательными, а у вас мокрая одежда по всей квартире развешена. Предположить, что вы с горки на санях катались, я не осмелилась, а когда увидела царапину, поняла, что вы, ну, скажем, на улице поскользнулись и упали. И не надо мне врать, я все равно чувствую.
Так оно и было, - хрипло сказал Платонов.
Совсем забытое чувство сладкой опасности шевельнулось в его душе. С этой женщиной нельзя было расслабляться: она замечала все, умела делать выводы и знала, как довести информацию до сознания слушателя. Она совершенно явно поняла, что с Владимиром Павловичем что-то случилось, согласилась этого вопроса не касаться, если он этого не попросит, но четко обозначила свою готовность помочь.
Такой была Наташа когда-то, много лет назад, до того, как заболела, - умной, доброй и одновременно по-женски коварной и задиристой. Платонов вдруг почувствовал, что сейчас начнет рассказывать соседке все свои проблемы, но в последнюю секунду удержался. Ему не нужна была жилетка, он искал кого-то, кто мог бы соглашаться с ним или спорить, по-новому взглянуть на ставшие для него уже привычными факты и дать им непредвзятую оценку. Но с другой стороны, многолетняя привычка выживать одному лишила его возможности делиться, с кем бы то ни было, своими проблемами. Не то чтобы он не доверял ей, просто он так привык, и все.
Эй, - он увидел перед своими глазами ее белую ладонь, колеблющуюся из стороны в сторону, - вы где? Вам в салат сметану или масло?
Она положила на тарелки картошку с рыбой и сейчас стояла с салатной ложкой в руках.
Сметану. А я - здесь. - соврал он, - любуюсь вами и наслаждаюсь вашим именем.
В каком это смысле? - удивилась она, посыпая зелень в большой миске чем-то вкус- нопахнущим. - Про красоту я поняла, хотя и не поверила, а вот про имя? Чем оно вам не нравится?
То есть как это не нравится? - возмутился Владимир Павлович, но, взглянув в ее глаза, расхохотался. - Я все время попадаюсь на ваши штучки, - сказал он, качая головой.
Вот вам щит, - она протянула ему большой светло-зеленый лист салата, - будете защищаться от моих штучек. Так что там с именем?
Вы не замечали, - Платонов разлил коньяк в крохотные, грамм по тридцать рюмки, - что любое имя у нас ассоциируется с человеком и нравится или не нравится в зависимости от того, с кем именно оно ассоциируется. Я в детстве терпеть не мог имени Таня, а потом в седьмом классе влюбился в одноклассницу из соседнего подъезда и вдруг обнаружил, что в ее имени так много всего. Например, лихость разбойника.
Не надо про одноклассницу, - приказала Настя, - давайте лучше выпьем, а потом - про меня.
Они выпили.
Знаете, - сказала Настя, - как говорят: «Кто похвалит меня лучше всех, получит самую большую конфету». Что вы там слышите в моем имени?
Очень вкусно, - Владимир Павлович на мгновение задумался. - В вашем имени? Свежесть зимнего утра, стройность, а еще мягкую силу и даже привкус ананаса, или, скорее, запах.
Он увидел ее изумленный взгляд и остановился, как будто споткнулся.
Мне рассматривать ваши слова как объяснение в любви? - зачарованно спросила соседка.
Платонов уткнулся глазами в пол.
«Старый идиот, надо же было так проколоться, красивая молодая женщина, зачем ей такая старая перхоть, как я? Теперь она будет надо мной потешаться. Да и это ладно, только вот выгонит, и больше не смогу с нею видеться.»
Он хотел было встать и уйти, не прощаясь, но положение спас телефон - зазвонил ее мобильный. Анастасия коротко переговорила, изменилась в лице, потом дала отбой и, положив ладонь на руку Владимира Павловича, сказала:
Извините, я должна срочно уехать. У подруги заболел сын, а на то лекарство, которое ему помогает, у нее самой - жестокая аллергия. - Она как-то беспомощно пожала плечами: - Надо выручать.
Не говоря больше ни слова друг другу и старательно делая вид, что ничего не произошло (и тем самым еще больше подчеркивая важность случившегося), они кивнули друг другу на прощание (Настя вручила ему тарелку с едой) и разбежались каждый в свою сторону.
Платонов захлопнул за собой дверь, поставил тарелку на столик в прихожей и бросился к книжным полкам. «Тютчев, Тютчев. Как же ты так, Федор Иванович, осудил старческую любовь? Сам был грешен, лучшие свои стихи посвятил Елене Прекрасной, а только чем твои сорок семь, когда ты с нею встретился, хуже, чем мои шестьдесят три? Не говорю уже про твои шестьдесят один, когда она умерла.»
Он нашел небольшой томик и начал, не садясь, прямо у книжных полок, лихорадочно листать.
«По времени должно быть написано в конце жизни, вряд ли он стал бы говорить о старческой любви в молодые годы. По выразительности строчек - явный финал стиха. Где же ты? Ага, вот.»
Когда дряхлеющие силы Нам начинают изменять И мы должны, как старожилы, Пришельцам новым место дать, —
Спаси тогда нас, добрый гений, От малодушных укоризн, От клеветы, от озлоблений На изменяющую жизнь;
От чувства затаенной злости На обновляющийся мир, Где новые садятся гости За уготованный им пир;
От желчи горького сознанья, Что нас поток уж не несет И что другие есть призванья, Другие вызваны вперед;
Ото всего, что тем задорней,
Чем глубже крылось с давних пор, —
И старческой любви позорней Сварливый старческий задор.
Платонов сделал два шага и без сил опустился в кресло. «Ля-ля-ля, - пело у него в душе, - а Федор Иванович совсем и не против любви, он просто таким образом отдубасил старых придурков, которым все неймется и они, ничего не понимая, лезут вперед».
Он сидел, листал томик в поисках еще какого-то стиха или строчек, которые могли бы подтвердить его откровение. Он чувствовал Тютчева своим союзником и совершенно позабыл о том, что сегодня с утра погибла его знакомая, что какой-то авантюрист выдает себя за его сына, что его, Владимира Павловича Платонова, сегодня побили.
А может, именно так и надо жить?
Глава 14
Он проснулся среди ночи, встал и помчался в коридор. Почему-то ему приснилось, что он разбил Ее тарелку. Но она так и стояла там, где он ее поставил, на тумбочке перед зеркалом, да и тарелка была самая обычная. Он схватил пирожок, Анастасия могла завтра спросить, как ему понравилась ее стряпня, и, утерев пот со лба, не спеша, понес еду на кухню.
Пирожки, даже холодные, оказались очень вкусными, и Платонов, несмотря на возможные проблемы с желудком, съел еще два. После этого захотелось пить, он налил стакан кефира, и спать расхотелось совсем.
Часы показывали без четверти три. Владимир Павлович сел в свое любимое кресло, вытянул ноги на стул, автоматически включил телевизор, автоматически же убрал звук. Показывали какой-то старый, возможно, еще довоенный фильм. Платонов не помнил его названия, но точно знал, что он «про шпионов».
Свет луны через неплотно закрытую занавеску попадал ему прямо в глаза и, несмотря на небольшую яркость, слепил его. Пришлось встать, подойти к окну. Он глянул сквозь стекло - в башне напротив занавеска тоже была приоткрыта, и возле окна сидел человек, которого Платонов никогда раньше не видел. Он, похоже, спал, а рядом с ним виднелся какой-то странный аппарат, дуло которого с утолщением на конце было направлено в сторону окон Владимира Павловича.
В комнате было прохладно, и эта прохлада действовала отрезвляюще. Платонов поправил занавеску, сел в кресло, поглубже запахнув теплый халат, и взглянул на экран. Герой фильма разоблачал свою подругу, которая оказалась агентом какой-то вражеской разведки.
«Что за странная манера показывать по ночам всякую чушь?» Он пощелкал кнопками, но остальные программы вообще не работали. Пришлось вернуться к тому, с чего начал. С подругой к этому времени было покончено, и теперь герой принялся за своих родителей.
«Что за предмет был у человека в мастерской? Что вообще вокруг меня происходит?»
Отец и мать тоже оказались агентами, причем разведки были разными и конкурирующими между собой.
«Я иду к женщине, чтобы получить важный документ, и она погибает прямо перед моим приходом, через несколько часов после моего звонка к ней».
Герой по странной прихоти авторов фильма обратился не в органы, а к начальнику цеха своего завода. Тот отправил его к директору, который, как выяснилось к концу фильма, как раз и возглавлял всю вражескую сеть.
«Затем появляется странный человек, выдающий себя за моего сына. Что ему нужно от меня? Он так и не сказал. Даже если бы он действительно был моим сыном, что-то он должен был мне сказать. „"Папа, приезжай к нам, посмотри на внучку"". Или: „"Помоги устроить внука в Москве"". Или просто - „"Давай мы к тебе приедем."" Да еще выясняется, что он - мент».
На экране только доблестный секретарь парткома оказался «нашим» и не сдал его врагам, а помог обезвредить агентурную сеть.
«И зачем меня били? Именно меня они дожидались. Сделали свою работу и ушли. Как будто хотели показать мне, насколько я беззащитен, и они могут легко сделать со мной все что хотят. А кто это - они?»
Друг героя, с которым они вместе прошли через весь фильм и победили всех гадов, в последний момент в кабинете секретаря парткома, поздравляющего их с успешной поимкой врагов, вдруг достает пистолет и требует, чтобы ему отдали секретный план изготовления нового бомбардировщика.
«И что это все-таки за хреновина, которая направлена на меня из мастерской художника? Или я сошел с ума? Но столько совпадений не бывает.»
Доблестный герой, получив при этом легкую рану в плечо, выбивает оружие из рук своего друга-врага, а доблестный секретарь парткома набрасывается на шпиона и связывает его пионерским галстуком.